За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге
Шрифт:
— Шуруй, сынок, шуруй! — командовала она. — Не ровен час, опозоримся.
Петька старался, как мог. Да что сделаешь, если дрова вдруг кончились? Минут пятнадцать он усердно рубил и таскал к печке хворост да мелкие ветки. Но тетя Поля, заметив это, упрекнула:
— Ну что таскаешь солому-то? Она же пыхнула — и нету. Расколи чурку.
Сделать замечание да распорядиться сумеет, конечно, всякий. А вот справиться с чуркой было потруднее. Поначалу топор никак не хотел идти в дерево — отскакивал, как от резины. Потом, как нарочно, увяз, да так, что невозможно было выдернуть. Взмокший
«Увз-з-з!» — зашипел Петька и, покрутившись на пятке, полез под обрыв, чтобы остудить ногу в речке.
Боль проходила медленно. Между тем повариха, не дождавшись дров, вышла из загородки.
— Эй, сынок! Ты где? Никак убег? Ах, шельмец мокроносый!
Петька обиделся: «Мокроносый? Ну и ладно. Хозяйничай тогда сама!»
Он был уверен, что повариха побежит разыскивать вожатую, чтобы пожаловаться. Но тетя Поля поступила иначе. Наскоро вытерев руки о фартук, она взяла топор и принялась колоть чурки. Петька некоторое время с удивлением следил из кустов, как быстро растет перед ней куча золотисто-желтых поленьев, потом почувствовал неловкость: что ни говори, а повариха ведь старалась не для себя. Сопя и вздыхая, он полез на обрыв.
— Ага! Явился не запылился! — не очень-то ласково встретила его тетя Поля. — Посылают за дровами, а ты, значит, в бега?
Петька виновато потупился.
— Да я ж, тетя Поля, зашибся. Что надо делать?
— Зашибся? Это как же? Ну-ка покажи, — повернулась повариха. — Ну, ничего. До свадьбы заживет… А делать, сынок, больше нечего. Скачи к своим. Заругается Вера? Не бойся, не заругается. Выполнил, мол, задание — вот тебе и весь сказ.
Подхватив охапку поленьев, повариха разогнулась и неторопливо пошла к кухне. А Петька с минуту стоял в нерешительности. Можно было, как сказала тетя Поля, пуститься на розыски ребят. Еще проще сыграть в шахматы с дежурным по лагерю. Но ни то, ни другое не соблазняло. Не манила даже прохладная рейка.
— А! Будь что будет! — решил Петька и, не раздумывая, пустился к Гале.
Она сидела на крылечке дома и, высунув от усердия кончик языка, переводила на салфетку какой-то рисунок. Петька придержал материю, чтобы она не ползла за карандашом, а когда работа была закончена, рассказал о дежурстве на кухне и о том, как опозорился с чуркой:
— Так и не поборол, значит, чурку? — смеялась Галя. — Вот смешно-то! А?
— Ага, смешно! Это ж тебе не картинки переводить.
— Да ты не сердись, Петя. Я ведь смеюсь не со зла. Просто ты не умеешь колоть дрова. Ну да! Хочешь научу?
— Ты-то? Научишь?
— Конечно. Будешь колоть не хуже наших мальчишек. Может, даже ловчее, чем тетя Поля.
Петька усмехнулся.
— Не заливай! Не заливай! Сама-то где научилась?
— Да вот тут же, во дворе… Вон там у нас поленница. Видишь? Потом колода и топор. Когда папка колет, я всегда сижу тут, смотрю, а он еще
Это на похвальбу уже не походило. Пришлось почесать в затылке и согласиться.
— Ну ладно уж. Учи.
— Ну-ка выбери, вот там чурочку без сучков. Вот так… Теперь неси сюда. Как думаешь колоть? Напополам, да?
— Давай напополам.
— Смотри тогда на черту, которую я провела вот тут, на торце. Но можно провести к не так. Только обязательно через центр. Теперь ставь чурку и руби по черте — сначала с одного края, потом с другого.
Петька тюкнул топором раз, второй. Удары получились не очень сильные, но, когда он повторил их и сделал замах покрепче, чурбак вдруг хрустнул и, как орех, развалился на две части.
— Раскололся! Раскололся! — даже подпрыгнул от радости Петька. — И совсем нетрудно.
— А я тебе что говорила? — улыбнулась Галя. — Теперь ставь половинки и коли опять. А если попадется чурка с сучками, руби топором между ними…
Полено за поленом ложилось в кучу, а движения Петьки становились все увереннее и увереннее. Потный, красный, но довольный, он прыгал вокруг колоды и только приговаривал:
— Ага! Вот тебе! Вот! Мало? Получай еще! На! На!
И вдруг радость погасла.
— Хорошо! Очень хорошо! — послышался строгий голос. — Товарищи надеются, что Луковкин готовит для них обед, а он, видите ли, считает это ниже своего достоинства.
Петька растерянно повернулся и оказался лицом к лицу с Верой.
— Что же ты смотришь? — продолжала вожатая. — Может быть, я не права?
— Ну конечно… Я ж… Я ж сделал все. Пускай скажет тетя Поля.
— На тетю Полю, пожалуйста, не ссылайся. Она тебя, насколько мне известно, сюда не посылала. Кроме того, ты убедил ее, что ушиб ногу и не умеешь рубить дрова. Не так ли?
— Ну да. Я ж и правда не умею…
— Не умеешь? — Вера сделала большие глаза и всплеснула руками. — Луковкин! Да неужели же ты не понимаешь, до какой низости доходишь? Ведь ты обманул тетю Полю, убежал от нее, а теперь пытаешься обмануть еще и меня! Кто колол вот эти дрова? — Она толкнула ногой полено. — Может я, или эта больная девочка?
Рассердившись, она не только не стала слушать оправдания, но и обещала принять против лжеца самые решительные меры. И это оказалось не просто угрозой.
О коварном решении пионера Луковкина, кровной обиде Коли и о том, к чему это все привело
После полдника Юрка Дроздов подсел к Петьке.
— Вера сказала, что больше терпеть твои выходки не станет. Обязательно пошлет письмо отцу, — сообщил он. — Сережа пробовал отговаривать, да только напрасно.
Этого Петька опасался больше всего. Хуже письма родителям только одно: немедленная отправка из лагеря.
Удрученный, готовый расплакаться, он ушел от ребят и, присев под забором на бревна, задумался. Сначала представилось, как отец читает письмо и торопливо собирается в дорогу. В родительский день, который был позавчера, приехать в Кедровку ему не удалось: написал, что посылают в срочную командировку. А теперь вот, хочешь, не хочешь, бросай все и отпрашивайся у начальства в пионерлагерь…