За землю Русскую
Шрифт:
Но княгини не оказалось и у себя. Александр постоял у пялец, где белело брошенное рукоделье, поднял его, поглядел на хитрый узор, вышитый на паволоке. Александр находился сегодня в том спокойном, счастливом настроении, когда хочется делать добро, ни на кого не сердиться, не помнить зла.
Из светлицы княгини сквозь прозрачную слюду оконницы видно стену Детинца и над нею, в ясной лазури неба, жаркое сияние золотых шеломов святой Софии.
Вспомнились недавние дни: торжество встречи войска на Новгороде, когда вернулось оно из похода к Пскову, кончина владыки; длинные,
Сегодня все складывалось так, будто впереди ожидает удача. Утро встало ясное и солнечное; хорошее настроение, в каком проснулся Александр, его не покидало. «Где же Параша?» — спохватился он, отвлекшись от дум.
Положив на пяльцы княгинино рукоделье, Александр осторожно, как и давеча, приблизился, к двери новой горенки, потянул за скобу. Дверь открылась не скрипнув. Княгиня в белом летнике сидела перед окном и кормила Васеньку, Евпраксеюшка прибирала люльку. Она что-то рассказывала княгине, а та, занятая своим делом, будто не слышала, что говорит мамка. Не замеченный ими, Александр подошел сзади к княгине, обнял ее.
— Ай! — воскликнула княгиня, увидев мужа, и улыбнулась. — Сашенька! Напугал нас. Мамка, возьми Васеньку!
— Подожди, мамка! — Александр отстранил Евпраксеюшку, когда она подошла к княгине и хотела взять у нее сына. — Дай взглянуть на него!
— Взгляни, взгляни, князюшка, взгляни на сыночка. Выросли уж мы, четыре зубочка у нас.
Александр наклонился к Васеньке. Он и гордился тем, что у него есть сын, и в то же время никак не мог привыкнуть к этой мысли.
— Дел у меня много, мамка, — не сердясь, а будто оправдываясь в том, что редко видит сына, сказал Евпраксеюшке. — Некогда сидеть в тереме.
— То-то вот, некогда, — ворчливо отозвалась мамка. — Взял бы сыночка-то, приголубил.
— А и верно! Дай, Параша, подержу его.
— Что ты, уронишь! — испугалась и обрадовалась княгиня.
— Не уроню.
Взяв на руки сына, Александр, к изумлению своему, оробел. Ему казалось, что каким-нибудь неловким движением он причинит ему боль. И Васенька, только что покойно лежавший на руках матери, вдруг сморщился — в горенке раздался плач.
— Что ты! Ну что ты? — Александр попытался успокоить сына. — Вот я покачаю тебя…
Он начал легонько подбрасывать Васеньку на руках, тот закричал еще громче. Это совсем озадачило Александра. Он растерянно оглянулся, не зная, что делать. Княгиня и мамка улыбались, наблюдая за ним, как будто их радовала его беспомощность. Вдруг ребенок дернулся так сильно, что еле не выскользнул из рук отца.
— Дай-ка его мне, князюшка! — торопливо подбежала
Евпраксеюшка взяла Васеньку из рук Александра. Какими-то несказанно мягкими и нежными движениями, прибаюкивая, стала покачивать, приговаривая:
— Обидели Васеньку! Батюшка пришел… Васенька не хочет к нему. Руки у батюшки жесткие… О-о-о!
Как ни неудачна оказалась попытка подержать на руках сына, Александр все же был доволен. Словно желая постигнуть тайны мудрой науки обращения с детьми, он наблюдал за мамкой. Княгиня все еще улыбалась, обрадованная тем, что Александр заглянул в светлицу к Васеньке, держал его на руках. Она вспомнила растерянное лицо Александра, когда он старался и не мог успокоить сына. Это радовало ее. Как будто от того, что Александр оказался не в силах выполнить то, что так нетрудно и легко удавалось ей, стал он еще ближе. Она подвинулась к мужу и молча прижалась к нему.
Александр долго пробыл с княгиней. Время уже перевалило за полдни, когда он вышел в гридню. На пути встретился Олексич.
— Тебя ожидаю, княже, — сказал он. — Все приготовил к поезду на Шелонь, когда выезжать скажешь?
— Довольно ли взял припасов, Олексич?
— Три подводы с припасами пойдут.
— С тебя спрошу, если придется голодными в борах жить, — усмехнулся Александр. — Выедем завтра, поутру.
В гридне ожидал Александра боярин Федор.
— Буди здрав, княже! — поднялся он навстречу. — Скажи, чтобы лишние кто не топтались в гридне. Дело есть и вести важные.
— От батюшки? — живо спросил Александр. — Не стряслось ли что нынче во Владимире?
— Из Владимира не принимал гонцов, — ответил боярин. — И из иных не всякую скажешь вслух.
— Быть так, — Александр подал знак, чтобы никто не входил в гридню, покуда будет он беседовать с боярином.
Федор Данилович начал не сразу. Он подождал, пока опустела гридня, и тогда лишь достал из-за пазухи свиток, развернул было его, но вдруг, словно вспомнив о чем-то более важном, сложил его вновь и сказал:
— О болярине Стефане Твердиславиче слово, княже.
— Недужит он, знаю. Худ стал?
— Худ. Но слово не о хвори его. Жила в хоромах у болярина Стефана девица… Падчерицей покойному братцу Стефанову она приходилась. Вознамерился болярин взять ту девицу за себя в жены. К свадьбе готовились, и нежданно, в последний час, застигла его хворь. Руки и ноги отмерли. Девица осталась в хоромах невестой, а в недавнем времени вдруг исчезла. Пошла с мамкой за обедню ко Власию, и обе будто канули в воду.
— Слышал о том, — перебил Александр боярина. — Нашли девицу?
— Нет. А с болярином Стефаном хуже беда — речь у него смешалась.
— Руду бы открыть…
— Открывали… Не жилец он, сказывают, но не о нем слово…
— О ком? Не слышу о других.
— Шум будет у вотчинных. Болярские люди не нашли девицы, а мне стало ведомо…
— На то и ближний ты, Федор Данилович! Тебе ли не знать! — усмехнулся Александр.
— В Новгороде она, здоровехонька. Увел ее молодец удалой…