Забудь обо мне
Шрифт:
И забуду.
Зажив счастливой здоровой жизнью.
— Лучше просто молчи, — предлагаю я, когда Миллер пытается открыть рот. — Буду я пьяной или нет — уже не твоя проблема.
— Вообще-то, я просто хотел сказать, что ты хуево выглядишь, — пожимает плечами он.
Громко и нервно смеюсь. Позерно, нарочно запрокинув назад голову. Пытаюсь казаться более пьяной, чем есть на самом деле. Проклятый алкоголь как нарочно не хочет бить в голову, хоть обычно меня развозит и от пары бокалов шампанского.
— Извини, что я стала не в твоем вкусе. — А что еще мне на это ответить? —
— В моем вкусе сытые женщины со здоровым цветом лица, отсутствием следов недосыпа под глазами и без выпирающих из-под одежды костей, — спокойно таранит Миллер.
Никогда не пойму, как ему это удается — знать, что ответить, чтобы и не унизить, и пройтись по самому больному.
— Спасибо, Свет мой зеркальце, — отпускаю едкую ремарку, и мы снова дуэлимся колючими взглядами. — Но, знаешь, это вроде уже не твоя проблема? Забудь обо мне, помнишь?
Он открывает… и закрывает рот.
Утыкается взглядом в стакан с алкоголем.
Сколько тут сидим — а не сделал и глотка.
— Алиса, я…
— Может, теперь буду говорить я? — Опрокидываю в себя еще одну порцию почти целиком, и даже бармен начинает коситься на меня с видом человека, готового принимать ставки, на какой минуте эта ненормальная устроит танцы на барной стойке. — Просто ради разнообразия, потому что ты уже сказал все, что хотел — мне до сих пор икается.
Он еще сильнее сжимает стакан в пальцах, и на этот раз даже моим уже немного рассеянным зрением замечаю, что костяшки все-таки светлеют.
Разворачивается всем корпусом.
Делает жест рукой — как будто клянется в пол.
— Жги, Зай, — с улыбкой, но злыми, как у дьявола глазами. И на секунду, уже к бармену: — Все, что она разобьет, включите в счет за номер.
— Я сама в состоянии…
— Да я в курсе, что ты крутой и дерзкий оголодалый Заяц. Никаких покушений на твою финансовую независимость, это просто чтобы ты не отвлекалась на просчёт медяков.
— Я тебя ненавижу! — все-таки выводит. Как-то резко и сразу, всю целиком и полностью вышибает из равновесия. — За это твое вечное: я старше, я знаю, я все могу и все умею, сиди тут возле моей ноги и не высовывайся, потому что я решил, что ты хорошо смотришься на этом коврике и с газеткой в руках. Я так решил, я же Марк Миллер — до хуя крутой мужик с вооооот такими Фаберже, с кучей бабла, сраный ёбарь-террорист!
Делаю жадный глоток воздуха, вдруг чувствуя себя так, словно с плеч свалилась огромная тяжеленная глыба.
Мне становится немного легче.
Еще и потому, что Бармаглоту, судя по его виду, это вступление в выяснение отношений ой как не понравилось.
— Уверена, что хотела сказать именно это? — прищуривается он.
— Уверена, что все это надо было сказать в тот же день, когда ты попытался всучить мне твой спитч про отношения за бабло. Правда думали, Марк Игоревич, что я поведусь на эту невообразимую щедрость и понесусь вприпрыжку занимать пригретое местечко? Прекращайте спать с дурами, Бармаглотище — вы от этого тупеете.
— Снова на «вы»? — не удерживается от замечания.
— Как обычно. Со всем уважением к вашим
— Польщен. Это уже все? Или продолжение следует?
— Это был пролог, Марк Игоревич, не обольщайтесь.
— А может я тогда попкорн возьму?
Я собираюсь вылить на него поток очень неженственных матов, но потом замечаю, что все это — просто бравада. Игра. Точно так же, как я тут напивалась, чтобы казаться смелее, чем есть на самом деле, так и Бармаглотище напялил маску «Мистер Мне все по хуй», но глаза выдают его с головой. Совсем немного и только потому, что я всматривалась в эти глаза так долго и часто, что научилась считывать его настроение по ширине зрачков.
И как-то сразу отпускает, словно резкое понижение температуры тела после термоядерной пилюли.
Я же правда всматривалась в эти глаза.
Могла часами водить пальцем по контурам татуировок.
Придумала прозвища всем его чернильным черепам и воронью.
Не могла уснуть, пока он не укладывался рядом.
Ночью стягивала на себя одеяло, чтобы прижимался сильнее.
Нарочно укладывалась так, чтобы закидывал на меня руку и ногу.
Помнила наизусть все его рубашки и галстуки, но больше всего любила, когда он в простых домашних штанах и футболке с растянутым горлом.
Сходила с ума от его запаха.
Зарывалась носом в волосы, когда садились смотреть какой-то фильм, и мне обязательно было нужно взобраться Бармаглоту за спину, чтобы обнять руками и ногами.
Я берегла свое сокровище ревностно и эгоистично.
Я же…
Всегда…
— Я любила тебя, — говорю уже спокойно и возвращаю стакан с коктейлем обратно на стойку. Мне больше не нужен допинг, чтобы выплеснуть всю эту чертову боль. — Я всегда-всегда тебя любила. Еще когда впервые увидела. Помнишь? Ты пришел на мой День рождения: в костюме, модных туфлях, с букетом цветов и подарком в бархатной коробочке?
Кивает.
Перестает улыбаться.
И, словно перехватив эстафетную палочку, пьет.
— Ты был такой… Ну как солнце, только мужик. Я смотрела на тебя во все глаза и не могла поверить, что такие, как ты, вообще существуют за пределами голливудских блокбастеров и инстаграма. Я еще тогда в тебя влюбилась.
Может быть, кто-то бы покрутил пальцем у виска.
Как можно любить человека и не знать, что любишь?
Можно.
Если вслед за ним приходит его разодетая красивая жена. И жмется к нему, крепко держа под локоть двумя руками, помечая свою законную территорию шлейфом винтажного парфюма.
Можно, если ты — хорошая карамельная девочка, надежда семьи и все смотрят на тебя как на человека, который скорее умрет, чем свяжется с женатым мужиком. Как можно вообще, ты же лапочка-умница, у тебя вообще мозги инопланетянки, на генном уровне записано, что женатые папины друзья — табу.
И Сумасшедшая Алиса не побежала за Белым кроликом.
Она решила, что не будет огорчением ни для мамы с папой, ни для красивой жены Бармаглота, и как полюбила — так и разлюбит.
Потому что карамельной девочке с крепкой моралью ничего не стоит покомандовать собственному сердцу, кого ему можно любить, а кого — нельзя.