Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

156

Съ нкоторыми изъ такихъ миовъ, развившихся на почв чаръ и ране не существовавшихъ, мы познакомимся въ слдующей глав. Замчу, что и эта стадія развитія заговорнаго мотива отразила на себ одинъ изъ важныхъ моментовъ умственнаго развитія, свойственный всмъ народамъ на извстныхъ ступеняхъ культуры. У всхъ народовъ рано или поздно появляется стремленіе объяснить происхожденіе исторически установившихся въ ихъ сред отношеній, тхъ или другихъ соціальныхъ явленій, обрядовъ, обычаевъ. Истинное происхожденіе ихъ давно забыто, и на помощь приходитъ миъ. Явленію приписывается божественное происхожденіе и этимъ самымъ не только объясняется его возникновеніе, но еще и подкрпляется его авторитетъ. Къ поддержанію авторитета объясняемаго явленія главнымъ образомъ и сводится роль такихъ миовъ. Евреи такимъ образомъ объяснили происхожденіе института царской власти. Греки создали миъ о происхожденіи ареопага. Русскіе по тмъ же психологическимъ побужденіямъ подводили фундаментъ подъ гордую идею третьяго Рима, создавая цлый рядъ легендъ. Для объясненія простыхъ обычаевъ прибгаютъ также къ легенд. Это отразилось и въ сказкахъ. Существуетъ огромное количество сказокъ-легендъ, объясняющихъ происхожденіе различныхъ явленій, обычаевъ. Точно такъ же и авторитетъ симпатическаго средства подкрпляется миомъ о божественномъ или необыкновенномъ его происхожденіи. Такъ, напр., создалась легенда, объясняющая происхожденіе одного пріема лченія глазной боли: будто бы Марія исцлила глазъ рыбы. И соотвтствующій заговоръ начинается словами: „The charm that Mary put to the eye of the fish at the pool“¹).

Или въ заговор отъ свиха говорится, какъ Христосъ далъ ап. Петру рецептъ отъ свиха, и послднія слова имютъ явную цль подчеркнуть авторитетность рецепта:

Wer war der Arzt?

Christys der Herr war es selbst²).

Интересное въ этомъ отношеніи описаніе древне-египетскаго врачеванія мы находимъ у Масперо. „Преданіе разсказываетъ, что однажды Ра заболлъ мучительными спазмами. Горусъ тотчасъ слпилъ статую Изиды-дитяти, въ которую геліопольскіе боги волшебствомъ и перенесли боли, испытываемыя Солнцемъ. Нибамонъ (врачъ-заклинатель) не задумываясь испытываетъ благодтельную силу этого рецепта надъ Псару (паціентъ). Онъ вынимаетъ изъ своего сундучка куклу, похожую на ту, которую сдлалъ когда-то Горусъ для Ра, и поетъ надъ ней заклинательную формулу, въ которой кратко разсказывается исторія исцленія съ ея помощью“. Чарованіе при помощи куклы — явленіе широко распространенное у различныхъ народовъ. И, конечно, не оно родилось на почв египетскаго миа, а наоборотъ: миъ развился на почв обряда. Заклинатель старается какъ можно точне воспроизвести то, что, по преданію, когда-то случилось съ богами. На себя онъ принимаетъ роль Горуса, больного называетъ Ра и приглашаетъ присутствующихъ взывать къ геліопольскимъ богамъ. „Горусъ и страдающій животомъ Ра — тутъ. Взывайте къ геліопольскимъ богамъ: скоре, скоре, ваши книги! ибо Ра страдаетъ…“¹). — Какъ извстно, египетское бальзамированіе покойниковъ и приготовленіе мумій состояло изъ сплошного ряда магическихъ дйствій. Бальзамировщики — маги. „Похоронные свивальники въ ихъ рукахъ превращаются въ сть таинственныхъ переплетовъ, изъ которыхъ каждый иметъ особенное значеніе, имющее цлью удалить отъ тла всякія опасности и всякихъ враговъ, угрожающихъ ему — боговъ, людей и наскомыхъ — и предохранить его отъ разложенія. Подкладываютъ подъ нихъ амулеты, фигурки, высушенные цвты, щепотки травокъ, плитки, исписанныя іероглифами, — все это составляетъ заколдованную броню покойника“²). Все это сопровождается чтеніемъ священныхъ формулъ. Конечно, такой важный въ египетскомъ быту обрядъ, какъ приготовленіе муміи, не могъ не породить легендъ о его происхожденіи. И дйствительно, изъ заклинаній, сопровождающихъ бальзамированіе, мы узнаемъ о происхожденіи первой муміи. Въ вка, слдующіе непосредственно за сотвореніемъ міра, бальзамированія совсмъ не знали, и первые люди умирали дважды: сначала умирало тло, потомъ умиралъ двойникъ. „Но, когда Тифонъ убилъ Озириса, Горусъ собралъ части тла своего отца, оросилъ ихъ благовонными веществами при помощи Изиды, Нефтисы, Тота и Анубиса, пропиталъ предохраняющими отъ тлнія веществами и обвилъ ихъ широкими свивальниками, произнося все время молитвы, которыя сдлали его дло на вки нерушимымъ“¹). Вс эти примры наглядно показываютъ смыслъ эпической части заклинанія.

То, что сначала пережилъ обрядъ, переживаетъ потомъ и заговорная формула. Магическая сила ея явилась постепенно и незамтно. Слово обогащалось за счетъ дйствія не только со стороны содержанія, но и свой магическій авторитетъ пріобртало благодаря долгому сосуществованію съ обрядомъ. Репутація обладанія магической силой съ обряда незамтно распространялась и на его спутника. Слово какъ бы обкрадывало обрядъ, пока не оторвалось отъ него, почувствовавъ въ себ, наконецъ, самостоятельную силу. Медленный ростъ силы слова не замчался, и вопросовъ никакихъ не возбуждалось. Но вотъ чудодйственная сила слова явилась во всемъ своемъ блеск. И снова должно было повториться то же, что раньше было съ дйствіемъ. Опять возникаетъ вопросъ — почему? Почему данная формула иметъ магическую силу? Аналогиченъ и отвтъ: привлекается опять божество. „Не я говорю, a самъ Іисусъ Христосъ“, „не своей силой, a Божіей“, „не я говорю, a Божія Матерь“. Вс подобныя фразы являются отвтомъ на сомнніе, явившееся относительно дйствительности словесныхъ чаръ. Стремленіе понять причину магическаго вліянія формулы приводитъ въ конц-концовъ къ тому, что доброе вліяніе приписывается уже не словамъ и не знахарю, а Богу. Заговоръ, по своему значенію, приближается къ молитв. Къ нему присоединяются такіе, напримръ, придатки: „Не для ради хитрости, не для ради мудрости, а для ради великой Божьей милости“¹). Или —Das helfe dir Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der heilige Geist²). Французскій король-знахарь, очевидно, именно такъ понималъ цлебную силу врачебныхъ чаръ, когда лчилъ опухоль на ше, прикасаясь къ ней и произнося слдующія слова: „король сія тобя дотыкаетъ, а Богъ тобя уздравливаетъ“³). Иногда же дло происходитъ совершенно аналогично съ оправданіемъ обряда. Какъ совершеніе обряда приписывается божеству, такъ и заговорная формула влагается въ уста божества (святого). Тогда эпическая часть еще расширяется.

Таковъ процессъ органическаго развитія основного вида заговоровъ. Но онъ не обязателенъ для всхъ видовъ заговора. Разъ чистое слово пріобрло магическій авторитетъ, то оно могло уже совершенно свободно принимать самыя разнообразныя формы выраженія, что мы и видли въ предыдущей глав.

Наряду съ разнообразіемъ видовъ формъ заговора обращаетъ на себя вниманіе разнообразіе варіантовъ и редакцій одного и того же мотива. На это обстоятельство до сихъ поръ не обращалось серіознаго вниманія. А между тмъ объяснить это необходимо. Вдь оно стоитъ въ явномъ противорчіи съ требованіемъ точнаго, буквальнаго, воспроизведенія заговорной формулы при практик. Замни хоть одно слово — и магическая сила заговора утеряна. Какъ же могли появиться не только новые варіанты, но даже и новыя редакціи? Пока на это давалось два отвта. Главная причина — забывчивость. Формула забывалась и невольно искажалась. Согласно съ этимъ взглядомъ, всякій новый варіантъ или редакція долженъ разсматриваться, какъ все дальнйшее большее и большее уродованіе, а не развитіе заговорнаго мотива. На этой точк зрнія и стоитъ Мансикка. По его мннію, все разнообразіе варіантовъ произошло именно благодаря постепенному забвенію и искаженію первоначальныхъ стройныхъ символическихъ созданій церковниковъ. Согласно съ этимъ боле пространныя редакціи считаются боле первоначальными, а редакціи краткія — позднйшими (напр., взглядъ Ефименко и Мансикка на закрпку). Такое объясненіе происхожденія новыхъ редакцій и варіантовъ, конечно, допустимо. Иное дло — достаточно ли оно? Второе объясненіе съ успхомъ можетъ примняться собственно только къ объясненію происхожденія новыхъ варіантовъ, а не редакцій. Дло идетъ о роли римы въ заговорахъ. Множество заговоровъ, особенно западныхъ, римованы. Когда формула переходила изъ одного нарчія или языка въ другое, то рима могла разрушиться. Въ результат стремленія къ ея возстановленію появляются новые варіанты. Представителемъ этого взгляда является Эберманъ¹). „Новымъ факторомъ происхожденія варіантовъ“, говоритъ тотъ же изслдователь, „является локализація заговоровъ; но она не иметъ глубокаго вліянія. Мста, рки или предметы, чуждые знахарю, замняются близкими ему. Такъ Іерусалимъ или Вилеемъ мы находимъ замненными Римомъ или Виттенбергомъ, Іорданъ — Дунаемъ и т. д.“²).

Вс эти объясненія приходится признать недостаточными. Объясненія Эбермана пригодны только для варіантовъ. Объясненіе же новыхъ редакцій, какъ результатъ

забвенія и искаженія, разложенія первоначальныхъ формулъ, навязываетъ изслдователю предвзятую точку зрнія на исторію заговора. Разъ изслдователь согласится такъ разсматривать различныя редакціи, то онъ долженъ будетъ отказаться отъ надежды прослдить развитіе заговоровъ. Всюду предъ его глазами будетъ только гибель и разрушеніе. Однако на самомъ-то дл положеніе уже не такъ безнадежно. Нтъ надобности представлять себ заговоры вышедшими прямо въ законченномъ вид изъ чьихъ бы то ни было рукъ и потомъ исказившимися. Конечно, такія искаженія сплошь да рядомъ совершались; но главное-то теченіе шло въ обратномъ направленіи. Выше я изложилъ въ общихъ чертахъ тотъ путь, какой, по моему мннію, проходили заговорные мотивы въ своемъ развитіи. Въ слдующей глав постараюсь доказать его на отдльныхъ мотивахъ. Согласно съ этой теоріей, въ заговорахъ можно прослдить не только процессъ разложенія, но и процессъ развитія. Возникновеніе новыхъ редакцій будетъ возможно объяснять не только, какъ результатъ разложенія, но и какъ результатъ дальнйшаго развитія даннаго мотива. Боле пространныя редакціи окажутся въ большинств случаевъ не первоначальными, a позднйшими. И если стать на высказанную здсь точку зрнія, то, для устраненія противорчія между требованіемъ неизмннаго сохраненія традиціонныхъ формулъ и возникновеніемъ новыхъ варіантовъ, не придется пользоваться ссылкой на забывчивость въ такихъ широкихъ размрахъ, какъ длалось это до сихъ поръ. Напротивъ, какъ ясно изъ изложеннаго выше процесса развитія мотивовъ, новыя редакціи создавались иногда вполн сознательно. Появленіе ихъ требовалось поднятіемъ умственнаго уровня творцовъ заговоровъ. Въ нихъ отразилось созидающее, а не разрушающее движеніе мысли. Такимъ образомъ, съ одной стороны, появленіе новыхъ редакцій требовалось ходомъ исторіи, а съ другой — не было препятствій къ ихъ появленію. Да, препятствій не было. Требованіе точнаго соблюденія формулы — требованіе позднйшее. Первоначально не было надобности въ такой точности по той простой причин, что слово въ чарахъ играло роль второстепенную. Вся сила была въ магическомъ обряд, а слово только его поясняло. Понятно, что пояснительныя формулы могли принимать самыя разнообразныя формы. Миъ, какой далъ эпическую часть заговору, первоначально былъ на служб у обряда. Онъ появлялся для укрпленія авторитета обряда. Значитъ, даже еще въ ту эпоху, когда уже существовали эпическіе заговоры, слово не обладало самостоятельнымъ, независимымъ отъ обряда, магическимъ авторитетомъ. Оно еще все было на служб у обряда. Поэтому то и не было препятствій для измненія формулъ. Формулы могли мняться, лишь бы цлъ оставался обрядъ, главный носитель магической силы. Все стараніе сводилось къ точному соблюденію обряда. Требованіе же точнаго соблюденія формулъ явилось поздне, когда слово пріобрло самостоятельную магическую силу. Сила эта была пріобртена за счетъ обряда. Поэтому ослабленный обрядъ пересталъ такъ строго соблюдаться, какъ соблюдался раньше, когда былъ единственнымъ носителемъ магической силы. Сначала онъ подлился своей силой со словомъ. Результатомъ было то, что и обрядъ и слово стали одинаково строго соблюдаться. Потомъ перевсъ перешелъ на сторону слова. Въ результат появилось пренебреженіе къ обряду, доходящее иногда до полнаго забвенія его. Такимъ образомъ открываются два параллельныхъ процесса. Слово постепенно пріобртаетъ все большую и большую репутацію магическаго средства. Вмст съ этимъ увеличивается и требованіе точнйшаго сохраненія заговорныхъ формулъ. Рядомъ — обрядъ все боле теряетъ прежнее свое значеніе. Вмст съ этимъ все боле и боле начинаютъ пренебрегать имъ.

Выяснивши процессъ возникновенія и развитія заговора, можно теперь попытаться дать и его генетическое опредленіе. Оно будетъ формулироваться приблизительно такъ: заговоръ — это словесная формула, первоначально служившая поясненіемъ магическаго обряда. Понятно, что подъ такое опредленіе не подойдетъ громадное количество наличныхъ заговоровъ, какъ не подходило оно и подъ генетическое опредленіе, данное Потебней. Объясняется это тмъ, что такіе заговоры не пережили историческаго процесса, описаннаго здсь, и создались уже въ эпоху расцвта магическаго авторитета слова, создались по аналогіи съ заговорами, уже существовавшими раньше. И ни одно изъ генетическихъ опредленій, мн кажется, по изложеннымъ выше соображеніямъ, не можетъ обладать желанной универсальностью. Приходится ограничиваться только основнымъ видомъ, какъ это сдлалъ Потебня. Я могу только, если не ошибаюсь, раздвинуть границы этого основного вида, давая свое опредленіе.

Наконецъ, опять напомню, что очерченный въ этой глав процессъ не является единственнымъ путемъ, какимъ слово пріобртало себ авторитетъ магической силы. Рядомъ существовали и другіе источники; но сейчасъ я ихъ оставляю въ сторон. Теперь же постараюсь показать, что въ эпическихъ заговорахъ дйствительно сохранилось указаніе на забытые обряды, изъ которыхъ развивались различные мотивы. Вхи эти, какъ я уже говорилъ, очень рдки. Но он все-таки существуютъ.

IV

Заговорные мотивы

Ни на одномъ изъ мотивовъ не удается полностью прослдить описанный выше процессъ развитія. Объясняется это, конечно, тмъ, что въ запись попала лишь ничтожная часть существовавшихъ когда-то редакцій, и изслдователю приходится довольствоваться только скудными крохами. Различные мотивы въ имющихся записяхъ съ большей или меньшей полнотою представляютъ различныя стороны этого процесса. Въ однихъ, напр., сохранилось больше указаній на исторію отмирающаго обряда. Въ другихъ — на ростъ эпической части. Въ третьихъ — на роль симпатическихъ эпитетовъ при разработк миа, вошедшаго въ заговоръ и т. д. Поэтому въ большинств случаевъ отдльные мотивы и будутъ иллюстрировать отдльные историческіе этапы. Общее же представленіе должно получиться отъ всей ихъ совокупности. Какъ ясно изъ предыдущаго, первое мсто въ исторіи заговорнаго мотива занимаетъ процессъ отмиранія породившаго его обряда. Это отмираніе снимаетъ путы съ сопровождающей обрядъ формулы и даетъ полный просторъ ея развитію. Поэтому я и начну съ такого мотива, гд данный процессъ выразился ярче всего.

Начну съ мотива чудесной щуки. Онъ развился въ заговорахъ отъ грыжи. Наиболе распространенный способъ лченія этой болзни — „загрызаніе“ грыжи зубами. Иногда просто „пригрызаютъ“, закусываютъ больное мсто¹). Но чаще при закусываніи поясняютъ дйствіе.

Такъ, напр., приговариваютъ: „Не ты меня загрызаешь, а я тебя грызу. Тьфу, тьфу! я тебя загрызаю“¹). „Не тло и не пупъ кусаю, а кусаю злую и лихую грыжу, выживаю изъ тла и укрпляю раба божьяго на вки“²). Разъ закусывается не тло и не пупъ, то вмсто пригрызанія пупа можно, очевидно, пригрызать и что-нибудь другое. Такъ оно и есть. Пригрызаютъ, напр., щепку съ тмъ же символическимъ значеніемъ³). Это чистйшій видъ симпатическаго лченія изобразительнымъ дйствіемъ. Въ заговорной формул пока нтъ ничего непонятнаго. Но существуетъ цлый рядъ заговоровъ отъ грыжи, въ которыхъ говорится о какой-то чудесной щук. Откуда взялся этотъ образъ? Миологи усмотрли въ немъ отраженіе миа о божественной рыб. Для Мансикка рыба — символъ Христа. Не будемъ объ этомъ спорить, а только посмотримъ, нтъ ли указаній на то, какъ явился образъ щуки въ заговорахъ отъ грыжи и какъ онъ развивался. Вотъ одинъ изъ самыхъ простыхъ заговоровъ, въ какомъ встрчается щука.

Посл шаблоннаго вступленія — „Въ чистомъ пол течетъ рчка медвяная, берега золотые; плыветъ по этой рчк рыба, а имя ей щука. Зубы у ея желзны, щеки мдны, глаза оловянны. И тая щука желзными зубами, мдными щеками, оловянными глазами загрызаетъ, закусываетъ и заглядываетъ лобочную грыжу, киловую грыжу“ и т. д. слдуетъ перечень грыжъ и шаблонная заключительная формула⁴).

Прежде всего, какъ могъ попасть въ заговоръ образъ какой бы то ни было щуки? Грыжу можетъ „прикусывать“ не только человкъ. Часто прикусываетъ и мышь. Къ пупку припускаютъ голодную мышь, и она его прикусываетъ⁵). Сходнымъ пріемомъ лчатъ коровье вымя, выскребая болзнь когтями кота⁶). Вроятно, кошачьи когти и