Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

295

Польш ихъ уже поютъ хороводы. Въ Германіи хороводы не только поютъ, но и пляшутъ вокругъ колодцевъ. Фрэзеръ говоритъ о танц вокругъ сосуда съ водой. Нтъ ничего удивительнаго, если окажется, что и наши предки танцовали вокругъ горшка съ водой, поставленнаго, какъ это описывается въ псн-заклинаніи, на дубокъ, и какъ танцуютъ вокругъ колодцевъ.

До сихъ поръ мы видли массовыя чары дикихъ, имющія отношеніе къ ихъ общественной жизни. Поэтому естественно, что въ нихъ было такъ много участниковъ. Вдь исполнялась общественная „работа“. Но у нихъ массовыя чары простираются и на явленія, касающіяся единичныхъ личностей. Личныя переживанія членовъ примитивной общины такъ однообразны что явленія, которыя у цивилизованныхъ народовъ затрагиваютъ интересы только отдльныхъ личностей, тамъ переживаются массой. Одинъ случай намъ уже попадался. Что у культурнаго человка интимне эротическихъ переживаній? У дикихъ же мы видимъ и тутъ общинный танецъ. Тмъ боле возможна общественная помощь при постигающихъ человка болзняхъ. У племени Pongos, пишетъ Ревиль, предаются цлой масс абсурдныхъ церемоній вокругъ больного, продлывающихся по цлымъ днямъ; танцуютъ, бьютъ въ тамбурины, разрисовываютъ тло больного красными и блыми полосами. А колдунъ держитъ стражу вокругъ хижины съ обнаженной шашкой въ рук¹). Къ сожалнію, опять не извстно, какого характера эти „абсурдныя“ церемоніи и танцы. Здсь уже однако мы наблюдаемъ и нчто новое по сравненію съ предыдущими церемоніями. Тамъ роль всхъ участниковъ была равна по значительности.

Здсь же въ общей церемоніи является уже лицо, роль котораго обособляется отъ ролей другихъ участниковъ. Вокругъ больного танцуютъ и бьютъ въ тамбурины, а колдунъ въ это время ходитъ дозоромъ. Онъ охраняетъ хижину. Его дло отдльно отъ общаго. Такимъ образомъ, на сцен какъ бы два колдуна: одинъ — масса, дйствующая за одно, другой — единичная личность, собственно колдунъ. Хотя

296

роли ихъ уже раздляются, но присутствіе, какъ того, такъ и другого необходимо. Въ данномъ случа главная роль все еще остается на сторон массоваго дйствія. Но съ теченіемъ времени колдунъ будетъ захватывать въ церемоніяхъ все большее и большее мсто, a участіе массы будетъ параллельно этому ослабвать. У кафровъ, если кто-нибудь заболетъ, болзнь приписываютъ вліянію злого колдуна. Для открытія виновника прибгаютъ къ помощи доброй колдуньи. Та ложится въ хижин спать, чтобы увидть злого колдуна во сн. Въ это время вокругъ ея хижины все племя танцуетъ, ударяя въ ладоши¹). Здсь уже роль колдуньи значительно важне, чмъ роль колдуна въ первомъ случа. Открытіе виновнаго зависитъ именно отъ нея. Она въ центр дйствія. Но и масса все еще играетъ значительную роль. Масса своей пляской способствуетъ тому, чтобы колдунья увидла во сн кого слдуетъ. Къ сожалнію, и тутъ приходится замтить, что, какъ и въ другихъ случаяхъ, не извстно ни содержаніе псни, ни характеръ танца. А безъ этого нельзя опредлить то отношеніе, какое существуетъ здсь между словомъ и дйствіемъ. Также не ясно и отношеніе массовыхъ чаръ ко сну колдуньи. Но роль массы все ослабваетъ. Мы видли, что центръ чаръ уже захватило одно лицо. Однако масса еще танцуетъ и поетъ. Но вотъ у нкоторыхъ кафрскихъ же племенъ замчается еще одинъ шагъ въ направленіи роста роли колдуна за счетъ активности массы. Для открытія такати (злого колдуна) вс обитатели крааля собираются въ новолуніе вокругъ большого огня; на середину выходитъ тсанусе (добрый колдунъ). Въ то же мгновеніе мущины ударяютъ палками о землю, а женщины тихо запваютъ псню. Темпъ, сначала медленный, все ускоряется. Въ это время тсанусе поетъ заклинанія и танцуетъ²). Какъ видимъ, положеніе уже сильно измнилось. Танецъ отъ массы перешелъ на сторону колдуна. Колдунъ же поетъ заклинанія. Поютъ еще и женщины. Но мущины присутствуютъ молча. Здсь между прочимъ, кажется, можно установить, почему мужчины

297

лишены участія въ общихъ чарахъ. Среди нихъ находится такати, котораго долженъ узнать тсанусе, и они въ страх ожидаютъ, на кого падетъ указаніе. Наконецъ, у кафровъ же колдунъ выступаетъ вполн самостоятельно при открытіи такати. Свидтельство объ этомъ есть у Ревиля, но оно не ясно и даетъ поводъ къ недоразумніямъ. „Доведя себя до возбужденнаго состоянія, или пророческаго восторга, о которомъ мы только что говорили, кафрскій колдунъ, какъ бсноватый, носится вокругъ или среди толпы, охваченной ужасомъ, до тхъ поръ, пока не зачуетъ злого колдуна“¹). Недоразумніе возникаетъ по поводу того, какимъ способомъ достигалось экстатическое состояніе колдуна. Выше Ревиль говоритъ, что это состояніе поддерживалось танцами, сопровождавшимися пніемъ и ударами по натянутымъ бычачьимъ кожамъ²). Танецъ и пніе можетъ исполнять и исполняетъ одинъ колдунъ. Кто же ударяетъ по натянутымъ кожамъ? Очевидно, присутствующіе. Въ только же что описанномъ случа открытія такати толпа едва ли принимала участіе въ церемоніи, производя удары по кожамъ, и дйствовалъ, вроятно, одинъ колдунъ. Можетъ быть, онъ билъ при этомъ въ какой-нибудь родъ тамбурина? Такимъ образомъ, синкретическія чары отъ толпы перешли къ одному лицу, колдуну. Я этимъ не хочу сказать, что такимъ образомъ явился и колдунъ. Колдуны, конечно, существовали гораздо ране. Я только старался прослдить, какъ колдунъ постепенно отвоевывалъ у массы ея роль, и какъ магическая псня, родившись въ массовомъ синкретическомъ чарованіи, переходила также въ уста отдльнаго лица. Процессъ этотъ идетъ совершенно аналогично тому, какой установилъ А. Н. Веселовскій вообще для псни, въ ея переход отъ массоваго синкретическаго исполненія къ исполненію также синкретическому, но уже единоличному. Псня-заклинаніе также еще находится въ стадіи синкретизма въ устахъ дикаго колдуна. Она все еще соединена съ музыкой и съ танцемъ. Но теперь уже на сторон слова громадный перевсъ. Хотя танецъ и музыка еще налицо, но

298

они утеряли тотъ свой характеръ, которымъ обладали въ первоначальномъ массовомъ чарованіи. Тамъ танецъ былъ изобразительнымъ дйствіемъ, здсь — средство возбужденія экстаза. Музыка, при томъ зачаточномъ состояніи, въ какомъ она находится у дикихъ, не могла, конечно, быть такъ изобразительна, какъ пантомима, но и она, какъ будто пыталась по мр возможности быть таковою. Вспомнимъ позваниваніе сверху внизъ при заклинаніи дождя. Главная ея роль была ъ отбиваніи такта для танца. Съ этой стороны роль ея осталась неизмнной и при единоличномъ синкретическомъ чарованіи. Ея задача, какъ тамъ, такъ и здсь возбуждать ритмическимъ звукомъ танцоровъ. Однако, какъ мы уже видли (стр. 286), и музыка обладала способноюсть чаровать даже и независимо отъ другихъ элементовъ.

Мы видли, что чарованія изъ массовыхъ обратились въ единоличныя чарованія колдуна. Но иногда колдуны также соединяются по нскольку человкъ, чтобы вмст лчить больного. Въ Индіи колдуньи танцовали нагишомъ въ полночь, съ вникомъ, привязаннымъ къ поясу. Он собирались около жилища больного или за деревнями¹). Хотя танецъ въ большинств случаевъ у отдльныхъ колдуновъ является уже средствомъ приведенія себя въ экстазъ, однако онъ и здсь еще иногда сохраняетъ тотъ характеръ, какой имлъ въ массовомъ чарованіи, т. е. является пантомимой. Такъ, напр., у эскимосскихъ колдуновъ С. Америки существуютъ мимическіе танцы съ масками, точно такіе же, какіе мы видли у краснокожихъ²). Пляска, пніе заклинаній и игра на какомъ-нибудь ударномъ инструмент почти всегда неразрывно встрчаются у колдуновъ дикихъ народовъ. Патагонскіе колдуны тоже поютъ заклинанія, подыгрывая на своихъ инструментахъ, похожихъ на трещетки³). Поетъ, пляшетъ и играетъ колдунъ и африканскихъ племенъ. То же самое и въ Индіи. Ревиль отмчаетъ удивительное однообразіе въ колдовств всхъ нецивилизованныхъ народовъ. — Чтобы покончить съ синкретическими единоличными чарами, остановлюсь еще на шаманахъ.

299

Я выбираю именно ихъ потому, что здсь, кажется, лучше всего сохранились слды первоначальнаго массоваго синкретическаго чарованія. Прежде всего отмтимъ нкоторыя изъ принадлежностей шамана:1) фантастическій кафтанъ, украшенный массой разныхъ побрякушекъ, колецъ и колокольчиковъ, 2) маска, 3) филиновая шапка (изъ шкуры филина), 4) бубенъ. Когда приглашаютъ шамана въ юрту къ больному, то сюда же собираются сосди. Вс размщаются на скамьяхъ вдоль стнокъ, мужчины съ правой стороны, женщины съ лвой. За сытнымъ и вкуснымъ ужиномъ дожидаются ночи. Съ наступленіемъ темноты юрта запирается. Чуть свтятъ только потухающіе уголья. Для шамана разстилается по середин юрты блая лошадиная шкура. Слдуютъ приготовительныя церемоніи, и на мгновеніе водворяется мертвая тишина. Немного спустя раздается одинокій сдержанный звокъ, и въ слдъ за нимъ гд-то въ покрытой тьмою юрт, громко, четко и пронзительно прокричитъ соколъ или

жалобно расплачется чайка. Посл новаго промежутка начинается легкая, какъ комариное жужжаніе, дробь бубна: шаманъ начинаетъ свою музыку. Вначал нжная, мягкая, неуловимая, потомъ нервная и пронзительная, какъ шумъ приближающейся бури, музыка все растетъ и крпнетъ. На общемъ ея фон поминутно выдляются дикіе крики: каркаютъ вороны, смются гагары, жалуются чайки, посвистываютъ кулики, клекочутъ соколы и орлы. Музыка растетъ, удары по бубну сливаются въ одинъ непрерывный гулъ: колокольчики, погремушки, бубенчики гремятъ и звенятъ не уставая. Вдругъ все обрывается. Все разомъ умолкаетъ. Пріемъ этотъ повторяется съ небольшими измненіями нсколько разъ. Когда шаманъ подготовитъ такимъ образомъ всхъ присутствуюшихъ, музыка измняетъ темпъ, къ ней присоединяются отрывочныя фразы псни. Вмст съ этимъ кудесникъ начинаетъ и плясать. Кружась, танцуя и ударяя колотушкой въ бубенъ, съ пніемъ, лкарь направляется къ больному. Съ новыми заклинаніями онъ изгоняетъ причину болзни, выпугивая ее или высасывая ртомъ изъ больного мста. Изгнавъ болзнь, заклинатель уноситъ ее на середину избы и посл многихъ церемоній и заклинаній выплевываетъ, выгоняетъ изъ юрты, выбрасываетъ

300

вонъ пинками или сдуваетъ прочь съ ладони далеко на небо или подъ землю¹). С. Маловъ описываетъ, какъ въ Кузнецкомъ узд Томской губерніи 12 іюля 1908 г. ему камлалъ шаманъ на счастливое путешествіе. „Цлый часъ шаманъ плъ стихи, сопровождая свое пніе ударами по бубну. Пніе шамана, за невнятностью произношенія и заглушаемое грохотомъ бубна, бываетъ большею частью непонятно окружающимъ шамана лицамъ. Шаманъ нсколько разъ вытягивался во весь ростъ и плъ, обращаясь вверхъ; это означало, что онъ путешествуетъ гд-нибудь наверху, по горнымъ хребтамъ; по временамъ же онъ распвалъ, наклонившись близко къ земл. Во время камланья, по словамъ инородцевъ, шаманъ, смотря по надобности, здитъ верхомъ на щук, налим и бодается съ быкомъ въ мор“²). Вотъ каковъ характеръ и обстановка камланія. Прежде всего обратимъ вниманіе на то обстоятельство, что при лченіи присутствуютъ сосди, молча окружающіе лкаря. Они наравн съ шаманомъ получаютъ за что-то угощеніе. Мы видли, что у другихъ дикихъ племенъ публика не была пассивна. Она лчила вмст съ колдуномъ. Она также пла и плясала. Потомъ мы видли, что она только уже пла, оставивши пляску колдуну. Дале пла одна только ея часть. И вотъ, наконецъ, вся она неподвижно молчитъ, внимая колдуну. Но при камланіи шамановъ публика не всегда остается безучастной. По словомъ Г. Н. Чубинова („Эволюція функцій сибирскаго шамана“ — докладъ, читанный въ Императорскомъ Русскомъ Географическомъ Обществ 18-го марта 1916 года), присутствующіе при камланіи иногда помогаютъ шаману. Какъ извстно, въ камланіи шамана изображается путешествіе въ страну духовъ. Во время этого путешествія шаманъ встрчается съ различными духами и вступаетъ съ ними въ бесду. По наблюденію Г. Н. Чубинова, на боле развитой ступени шаманъ самъ себ отвчаетъ за духа. На боле примитивныхъ ступеняхъ отвчаютъ присутствующіе. Иногда все камланіе принимаетъ массовый характеръ,

301

причемъ вмст съ шаманомъ танцуютъ — всякій на свой ладъ. Мн кажется, что вс эти факты говорятъ о постепенномъ обособленіи роли шамана отъ массоваго камланія. Колдунъ пляшетъ, играетъ, поетъ. На немъ шапка изъ шкуры филина; у него маска. Танцуя, шаманъ изображаетъ зду по горамъ и долинамъ и, смотря по обстоятельствамъ, продлываетъ другія подобныя пантомимы. Не перешло ли все это къ нему отъ маскированныхъ танцевъ и пантомимъ, истолнявшихся въ боле раннее время массой? Остатокъ тхъ же изобразительныхъ чаръ слышится и въ крикахъ шамана, подражающихъ голосамъ различныхъ птицъ. Мы видли, какъ въ пантомимахъ краснокожіе ревутъ буйволами, стонутъ тюленями. Псня шамана мало похожа на европейскіе заговоры. Она состоитъ изъ ряда просьбъ, обращенныхъ къ разнымъ предметамъ; но чаще всего изъ отрывочныхъ безсвязныхъ восклицаній, выражающихъ хвалу небу, животнымъ, птицамъ, деревьямъ, ркамъ и т. п. Такимъ образомъ, она обнаруживаетъ, съ одной стороны, склонность перейти въ молитву, а съ другой — въ гимнъ. Почему же такая разница между европейскими заговорами и заклинаніями танцующихъ колдуновъ дикарей? Очевидно, мы имемъ дло съ двумя различными родами словесныхъ чаръ, разница которыхъ зависитъ отъ особыхъ условій зарожденія и дальнйшаго развитія, присущихъ каждому роду. Мы видли, какъ зарождалась форма заговоровъ, господствующихъ въ Европ. Заговоры зарождались въ устахъ отдльныхъ личностей и были свободны отъ вліянія ритма въ форм музыки, танца и пнія. Творцы и хозяева ихъ были люди, стоящіе всегда на одной и той же ступени соціальной лстницы. Совсмъ не такова была судьба носителей синкретическихъ заклинаній. Ревиль говоритъ, что везд у дикихъ народовъ колдунъ постепенно переходитъ отъ роли лкаря и гадателя къ роли жреца. По мр того, какъ развиваются религіозныя представленія народовъ, чарованія колдуновъ переходятъ въ религіозную практику. Заклинаніе обращается въ молитву. Громадное значеніе при этомъ имло то обстоятельство, что заклинанія дикихъ колдуновъ неразрывно связаны съ ритмомъ. Именно ритмъ, возбуждая, приводя въ экстазъ, толкалъ творческую фантазію колдуна не въ эпическомъ направленіи (какъ у европейскаго

302

знахаря), а въ лирическомъ. Стоитъ только почитать шаманскія заклинанія, чтобы убдиться въ этомъ. Читая эти безсвязныя, иступленныя восклицанія, трудно отдлаться отъ навязчиваго представленія опьянвшаго отъ танца, скачущаго и выкрикивающаго колдуна. Такое настроеніе, конечно, не для эпическаго творчества. Европейскіе заговоры создавались въ спокойномъ состояніи; они носятъ на себ слды не экстаза, a уравновшенной обдуманности. Недаромъ заговоры въ Южной Руси получили такое характерное названіе — „шептаніе“. Латинскоеincantatio указываетъ совсмъ на другой характеръ заклинанія, на другой источникъ. Incantatio въ исторической глубин своей, безспорно, связано съ псней колдуна, развившейся поздне у римлянъ и грековъ въ молитву. Этимъ и объясняется магическій характеръ языческой молитвы. Культы и гимны древнихъ имютъ прямую связь съ обрядами и пснями, носившими характеръ чаръ. Современные же европейскіе заговоры развивались совсмъ не тмъ путемъ. Поэтому они не имютъ ничего общаго съ молитвой. Я имю въ виду тотъ видъ заговоровъ, развитіе котораго изслдовалось въ предыдущей глав. Молитвообразные же заговоры, конечно, могли появляться подъ непосредственнымъ вліяніемъ религіи. Тмъ боле заклинанія церковнаго характера. Христіанство въ Европ — религія пришлая, а не органически выросшая изъ народныхъ обрядовъ, какъ это было у грековъ и др. языческихъ народовъ. Вступивши въ борьбу съ языческими обрядами, оно всми силами старалось уничтожить ихъ. Этимъ и объясняется то, что у европейскихъ народовъ остались только жалкіе слды прежнихъ синкретическихъ массовыхъ чаръ. То обстоятельство, что христіанство, занявши господствующее мсто, не позволило обрядамъ вылиться въ культъ, наложило печать и на сопровождавшія ихъ псни. Псни не вылились въ форму молитвы, что неизбжно случилось бы при иномъ положеніи длъ, а сохранили свой заговорный характеръ.

Познакомившись съ европейскими заговорами и синкретическими чарами дикихъ, посмотримъ теперь, какую роль играло слово въ тхъ и другихъ. Въ первыхъ слово родилось изъ обряда, потомъ раздлило съ нимъ магическую силу и, наконецъ, присвоило ее себ всю цликомъ. Во

303

вторыхъ — процессъ совершенно аналогичный. Разница лишь въ томъ, что слово входитъ въ боле сложный комплексъ. Т скудныя свднія, какія у насъ имются о характер первоначальной заклинательной псни, даютъ все-таки основаніе предполагать, что за роль была отведена тамъ слову. Прежде всего назначеніе слова было поддерживать ритмъ для облегченія танца — „работы“. Съ другой стороны она совпадаетъ съ ролью слова въ заговорахъ европейскихъ, т. е. описываетъ, поясняетъ и дополняетъ обрядъ. По мр того, какъ ослабвалъ драматическій элементъ въ танц, и присутствіе ритма сводилось къ возбужденію экстаза въ колдун, сила чаръ сосредоточивалась все боле и боле на псн. Въ этомъ состояніи мы и застаемъ синкретическія чары въ тотъ моментъ, когда колдунъ обращается въ жреца, а заклинательная псня принимаетъ форму молитвы, какъ у древнихъ грековъ и римлянъ.