Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

Мы раньше уже видли, что привлекавшіеся къ заговорамъ образы привлекались именно обрядомъ. Едва

273

ли и „древо“ представляло собою исключеніе въ этомъ отношеніи. Какъ при изслдованіи образа камня, я сначала указалъ на то, что камень вообще игралъ большую роль во врачебной практик, а потомъ уже указалъ и на опредленныя камни, пользовавшіеся вниманіемъ и почитаніемъ, которые могли способствовать укрпленію образа камня въ заговорной литератур; такъ и теперь — сначала я укажу на то, что дерево вообще участвовало во врачеваніи, а потомъ отмчу опредленныя деревья, пользовавшіяся вниманіемъ народа. Лченіе при помощи дерева очень распространено. Можно дереву или передать свою болзнь, или, наоборотъ, отъ него получить силу. Я уже говорилъ о разныхъ способахъ передачи боли дереву: о вбиваніи волосъ, гвоздя, о выливаніи воды подъ дерево и т. д. Но существуютъ и другіе пріемы. Такъ, грызутъ сосну для того, чтобы зубы не болли¹). Съ тою же цлью цлуютъ рябину²). При „бляхъ“ женщина идетъ къ берез, плескаетъ водой на нее и на себя, говоря: „Возьми, береза, свое, а отдай мое“³). Больного лихорадкой окатываютъ чрезъ связанныя втки березы⁴). Больной лихорадкой идетъ въ лсъ, отыскиваетъ осину, кланяется ей и говорить: „Осина, осина, возьми мою трясину, дай мн леготу“⁵)! и перевязываетъ

осину своимъ поясомъ. Особенно часто прибгаютъ къ дубу. При зубной боли отыскиваютъ въ лсу старый дубъ, близъ котораго вытекали бы ключи, сдираютъ съ его втокъ кору и, вымочивъ ее въ родник, носятъ въ ладонк⁶). Идутъ подъ дубъ и читаютъ: „Зубинки, зубинки, лзьтя на дубинки“ и т. д.⁷). Читая заговоръ отъ слпоты, трижды обходятъ вокругъ дуба⁸). Подобное же хожденіе къ дереву (и въ частности къ дубу) широко распростанено и у нмцевъ.

274

Напр, обводятъ ребенка вокругъ бузины и просятъ ее взять болзнь¹). Отсюда, какъ у насъ, такъ и у нихъ существуетъ длинный рядъ заговоровъ — обращеній къ деревьямъ. И французы также ходятъ лчиться отъ лихорадки къ дубу; обязательно до восхода солнца, иначе средство не дйствительно²). У нихъ, между прочимъ, сохранился интересный обрядъ: больного ребенка обносятъ вокругъ алтаря³). Надо думать, что въ этомъ обыча отразилось прежнее хожденіе вокругъ дерева. Это тмъ боле возможно, что церкви воздвигались именно на мстахъ низвергнутыхъ идоловъ или священныхъ деревьевъ, и народъ продолжалъ привычное посщеніе этихъ мстъ перенося на новые предметы то уваженіе, которымъ нкогда пользовались послдніе⁴). За то же какъ будто говоритъ и мазурскій обычай обносить больного сухоткой вокругъ костела⁵). У славянъ обрядъ хожденія вокругъ дерева, очевидно, ассоціировался съ хожденіемъ вокругъ аналоя. Отсюда — часто встрчающійся въ заговорахъ мотивъ сватовства съ дубомь. — До сихъ поръ выборъ дерева былъ произволенъ. Опредлялся только его видъ. Въ одномъ случа требовалось отыскать старый дубъ у источника; но опять-таки не опредленный какой-нибудь дубъ. Однако существовали и существуютъ спеціальныя священныя и цлебныя деревья. Если въ дуб есть естественное отверстіе, позволяющее пройти сквозь него, то дерево разсматривается, какъ священное⁶). Къ такимъ дубамъ издалека приходятъ на поклоненіе. Бартшъ говоритъ, что близъ Мекленбурга въ 20-хъ годахъ прошлаго столтія народъ приходилъ еще къ такимъ дубамъ⁷). Подъ цлебными деревьями кладутъ больныхъ, поятъ ихъ отваромъ листьевъ и цвта такихъ деревъ; окатываютъ съ нихъ водой дтей;

275

при зубной боли грызутъ деревья и т. д. Особенно много такихъ деревьевъ сохранилось въ сверныхъ областяхъ Россіи¹). Таково въ Пензенской губ. дерево „Исколнъ“, священныя три липы изъ одного корня. Если ихъ рубятъ, то изъ нихъ идетъ кровь²). Дерево пользуется славою цлебнаго. Въ житіи Адріана Пошехонскаго описывается обрядъ пролазанія черезъ рябину. „Тамо ростяше древо, зовомое рябина, обычай же имяху, во всяки годы, мнози изъ близь сущихъ весей и градовъ людіе въ бывающій день пятничный, предъ праздникомъ св. пророка Иліи, приходить въ оное мсто къ рченному древу рябин. Прихождаху же и священницы изъ ближайшихъ селей и приношаху образъ святыя мученицы Параскевы, Нареченныя Пятницы, молебная пнія совершающе. Людіе же, для полученія здравія, сквозь оное древо пронимаютъ дти своя иніи же совершеннаго возраста и сами пролазаху и получаху исцеленіе“³). Очевидно, что христіанскій обрядъ здсь примкнулъ къ старому языческому почитанію дерева. Не даромъ въ древней Руси высшее духовенство боролось съ моленіями у источниковъ и деревъ. Несомннно, что у насъ какъ и у другихъ народовъ, былъ культъ деревьевъ и въ частности — дуба. Извстно свидтельство Константина Багрянороднаго о томь, что россы на пути въ Царьградъ приносили въ жертву живыхъ птицъ у великаго дуба. У Балтійскихъ славянъ въ ІЦетин былъ близъ храма развсистый дубъ и подъ нимъ прекрасный родникъ, который считался жилищемъ божествъ⁴). Близъ Стотгарда была священная дубовая роща. „У верховнаго божества Варяговъ не было ни храмовъ, ни алтарей, ему посвящали только дубъ, окруженный оградою съ пространными мстами для народа. Туда приходили люди съ жрецами и приносили жертву, тамъ же собирались вча и судили тяжбы“⁵). Дубъ почитался у пруссовъ и кельтовъ. Св. Бонифацій срубаетъ огромный дубъ гессенскаго небеснаго божества и строитъ изъ его ствола часовню.

276

Дубъ является священнымъ деревомъ также у эстовъ¹). Въ Славоніи, въ провинціи Пожеганской, въ XVII в. была липа въ пустынной мстности. Христіане и турки совершали моленія подъ нею, прикладывались къ ней и, будто бы, получали исцленія²).

Итакъ, вс эти факты даютъ основаніе думать, что подъ дубомъ такъ же, какъ и подъ Латыремъ камнемъ, въ заговорахъ скрывается нчто реальное. При изслдованіи заговорныхъ мотивовъ, мы уже видли, какъ могъ складываться образъ чудеснаго древа на чисто заговорной почв. Нтъ ничего удивительнаго, если образъ этотъ потомъ ассоціировался съ представленіями о дйствительныхъ священныхъ дубахъ и даже могъ быть замненнымъ послдними. Это гармонируетъ съ постояннымъ стремленіемъ подкрпить врачебный обрядъ священнымъ авторитетомъ. Даже если и можно въ чудесномъ древ и Латыр камн усматривать черты христіанскихъ символовъ, то во всякомъ случа это не результатъ обдуманно составленной системы символовъ, а только постепенный частичный наростъ не всегда сознательный. Также нельзя согласиться и съ тмъ, что образы свтилъ и зорь, встрчающіеся въ заговорахъ, только символы Христа и Б. Матери. Поклоненіе свтиламъ засвидтельствовано, какъ у славянъ, такъ и у другихъ европейскихъ народовъ. Объяснять подобные факты тмъ, что символъ забылся и сталъ пониматься въ буквальномъ смысл не возможно. Нельзя допустить, чтобы изъ символовъ, неимющихъ ничего общаго съ обрядами, родились обряды и при томъ въ такомъ изобиліи, что проникли въ народныя массы всей Европы. Обрядъ, обычай устойчиве сопровождающихъ его формулъ, псенъ и т. п. Поэтому-то и нельзя при изслдованіи памятниковъ народнаго творчества отрывать, напр., псни оть обрядовъ, если между ними есть какая-либо связь. Тмъ боле этого нельзя длать въ области заговоровъ, которые, какъ мы видли, органически развились изъ обрядовъ. Въ XVI в. Макарій писалъ, что по Руси во многихъ мстахъ крпки обычаи

277

предковъ. „Суть же скверныя мольбища ихъ лсъ и каменіе, и рки и болота, источники и горы, солнце, луна и звзды“. Что же, неужели это результатъ христіанской символики за 6 вковъ существованія ея на Руси? Обращеніе къ востоку, о которомъ постоянно упоминается въ заговорахъ, вызываетъ христіанскія представленія, говоритъ Мансикка; тамъ сконцентрированы вс событія земной жизни Христа. И онъ приводитъ въ подтвержденіе свидтельство одного древняго поученія, что христіане обращаются къ солнечному восходу не потому, что они востокъ обожаютъ; но потому, что Богъ есть истинное солнце. Въ то время, какъ мы обращаемся къ нашей прежней родин, потерянному раю, мы просимъ Бога, чтобы онъ намъ возвратилъ его¹).

Конечно, съ востокомъ связаны христіанскія представленія, но обращеніе къ нему было, очевидно, и раньше христіанства. Не этимъ ли объясняется и самая потребность пояснять въ поученіи смыслъ обращенія къ востоку? Не было бы надобности доказывать, что, поклоняясь иконамъ, поклоняются не самому образу, а лицу, изображаемому имъ, если бы раньше не было извстно идолопоклонства. Не было бы и потребности объяснять, что, молясь на востокъ, молятся „Истинному Солнцу“, а не просто солнцу, если бы раньше не поклонялись просто солнцу. Да вдь и не только христіанскій знахарь обращается къ востоку, зорямъ и свтиламъ. Т же пріемы были извстны и заклинателямъ древней Индіи. И въ ихъ чарахъ важную роль играли зори, фазы луны и т. д.²). Напримръ, чтобы открыть колдуна, ложились спать лицомъ къ востоку³). Тмъ, что нкогда поклонялись свтиламъ и водамъ, объясняется фактъ, что до сихъ поръ сохранилось громадное количество заговоровъ въ форм молитвъ къ этимъ предметамъ, а не вылившихся въ эпическую форму. И теперь все еще живущее у насъ и на Запад поклоненіе зорямъ и свтиламъ при заговорахъ не результатъ непониманія символовъ, а прямое наслдство языческой древности.

278

Въ предыдущихъ главахъ я далъ два опредленія заговоровъ: одно чисто вншнее, формальное, другое генетическое, указывающее на исходную точку развитія заговора. Теперь послдній разъ оглянемся на тотъ процессъ эволюціи заговоровъ, какой я здсь пытался освтить, и спросимъ: что же такое заговоръ по существу, по своему содержанію? и что такое заговорное творчество? Едва ли правъ Мансикка, утверждающій, что нельзя прослдить развитіе заговоровъ, а можно наблюдать лишь процессъ ихъ распаденія. Если для него вся заговорная литература ничего не говоритъ объ упорной вковой работ народной мысли, a свидтельствуетъ о ея темнот и засто, то мн кажется, что съ этимъ нельзя согласиться. Мы теперь видли, что можно прослдить не только процессъ распаденія заговоровъ, но и процессъ созиданія. Это — медленная коллективная работа надъ созданіемъ миа. Органическій процессъ созданія заговора — процессъ созданія легенды, миа для оправданія поисшатавшагося авторитета симпатическаго обряда. По содержанію своему на высшихъ ступеняхъ развитія заговоръ представляетъ легенду, миъ, подтверждающій законность соотвтствуюшаго симпатическаго обряда. Выше я говорилъ о хожденіи `a St Fesset и описывалъ этотъ обрядъ (стр. 269). А вотъ легенда, санкціонирующая его. Одинъ мальчикъ изъ озорства загадилъ St Fesset. Непонятная болзнь поразила виновную часть тла, и ни одинъ докторъ не могъ опредлить ея причины. Посл настойчиваго допроса мальчикъ признался въ своемъ проступк. Родители пошли съ нимъ къ St Fesset, и вс принесли ему повинную, не забыли также уплатить и денежную пеню, и ребенокъ выздоровлъ¹). Это не заговоръ, а просто легенда, созданная по тмъ же психологическимъ побужденіямъ, по какимъ создаются и заговорныя легенды. Но какъ она похожа на заговоръ. Сравнимъ ее хотя бы съ классическимъ 2-мъ мерзебургскимъ заговоромъ. Какъ тутъ, такъ и тамъ ясное распаденіе на три части: несчастный случай, безуспшное лченіе, исцленіе

279

благодаря совершенію того обряда, по поводу котораго создалась легенда.

Обратимся еще къ вопросу о ритм и рим заговоровъ. Действительно ли они свидтельствуютъ о первичной псенной форм, какъ утверждалъ Аанасьевъ¹), а за нимъ и другіе миологи. Для нихъ это было лишнимъ подтвержденіемъ происхожденія заговоровъ изъ древнихъ гимновъ. Не такъ опредленно высказывается по этому вопросу А. Веселовскій. „Основная форма заговора была“, говоритъ онъ, „двучленная, стихотворная или смешанная съ прозаическими партіями“²). Но уже Крушевскій замтилъ, что рима не только явленіе позднйшее, но и разрушающе дйствующее на заговоры³). Это мнніе поддержалъ и Зелинскій. Онъ говоритъ, что метръ и рима позднйшее явленіе, относящееся къ той эпох, когда потребовалась точность сохраненія заговоровъ. Въ это время въ заговорахъ начали вырабатываться общія мста, шаблоны. Рима даже искажала смыслъ заговора⁴). Выше мы видли, что и Эберманъ также отмчалъ разрушительную роль римы (стр. 44). Для Зелинскаго заговоры стихотворные — явленіе позднйшее. „То обстоятельство, что нкоторые изъ первыхъ сохраняютъ иногда черты боле древнихъ воззрній, намъ кажется, не можетъ служить доказательствомъ вообще большей древности стихотворныхъ заговоровъ — чаровническихъ псенъ“⁵). Кто же правъ? Какіе заговоры древне — стихотворные или прозаическіе? Мн кажется, что общій недостатокъ всхъ приведенныхъ сейчасъ мнній заключается въ ихъ невниманіи къ различнымъ видамъ заговоровъ. Упомянутые изслдователи произносятъ приговоры вразъ надъ всми разнообразными заговорами. Однако дло обстоитъ не такъ просто. Для всхъ разбиравшихся въ этой глав заговоровъ и для подобныхъ имъ мнніе Зелинскаго справедливо. Мы видли,

280

что на первоначальныхъ ступеняхъ ихъ фармаціи не можетъ быть и рчи о псенной форм. Здсь, безспорно, ритмъ и рима — явленія позднйшія. Заговоры въ устной передач какъ бы „сговорились“ въ стихотворную форму такъ же, какъ „сговариваются“ въ нее и сказки. „Жилъ ддъ да баба. Была у нихъ курочка ряба“ и т. д. Едва ли можно утверждать, что это отголосокъ первичной псенной формы сказки. Такъ же нельзя утверждать, что стихотворная редакція заговора — сна Богородицы древне прозаической. Однако нельзя обобщать мнніе о первичности прозаической формы. Дло въ томъ, что на самомъ дл существовали и существуютъ „чаровническія псни“, а древность ихъ не только не уступаетъ древности прозаическихъ заговоровъ, но, можетъ быть, и превосходитъ ее. Ритмъ и рима чаровническихъ псенъ совершенно иного происхожденія, чмъ въ разобранныхъ выше заговорахъ. Тамъ они сопутствуютъ заклинанію съ перваго момента его появленія, какъ увидимъ изъ слдующей главы.

V

П сенныя заклинанія

Теперь обратимъ вниманіе на другую сторону заговоровъ. Какъ они исполнялись? Наши названія — „заговоръ“, „наговоръ“, „шептаніе“, нмецкія — Besprechung, pispern указываютъ на то, что заговоры именно говорились, шептались. У французовъ заговоръ называется incantation, колдунъ — enchanteur. Были ли когда-нибудь французскіе заговоры „напвами“ не извстно. На свидтельство названія здсь нельзя положиться, потому что оно произошло отъ латинскаго incantatio (чары, заговоръ), incantator (колдунъ), incantare (очаровывать). У римлянъ, дйствительно, мы уже находимъ соотвтствіе между названіемъ и способомъ исполненія чаръ. Римляне заговоры пли. У нихъ поэзія и заговоръ носили одно названіе — carmen. Потебня говоритъ, что „заговоръ, который у всхъ народовъ нашего племени рано или поздно сводится на параллельныя выраженія врод Limus ut hic… etc. безъ сомннія есть молитва“¹). Посл того, что мы узнали о параллелистическихъ заговорахъ, трудно согласиться съ этимъ положеніемъ. Но относительно древнеримскихъ заговоровъ онъ иметъ долю справедливости. Я уже раньше говорилъ о магическомъ характер древнихъ молитвъ и теперь только обращу вниманіе на то, какую роль въ нихъ играло пніе.

Въ древней молитв нельзя было измнить ни одного слова, ни одного слога и, особенно, ритма, которымъ она должна была пться²). Значитъ, самый напвъ имлъ магическую

282

силу; нарушеніе правильности напва могло лишить силы всю молитву, весь обрядъ молитвы. По свидтельству Цицерона, греки очень заботливо сохраняли древніе напвы, antiquum vocum servare modum. И Платонъ, когда предписывалъ въ своихъ „Законахъ“ неизмнность напвовъ, согласовался съ древними законами¹). Заговоръ Limus ut hic ничмъ отъ молитвы не отличается. Онъ плся, причемъ пвшій обходилъ съ изображеніями изъ воску и ила вокругъ жертвенника. Налицо, значитъ, обрядъ, текстъ и ритмъ.