Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Познанский Николай Федорович

Теперь остается посмотрть, почему массовыя синкретическія чары отливаются въ форму ритмическую. Прежде всего разсмотримъ взаимоотношеніе между ритмомъ и пантомимой, такъ тсно слившимися другъ съ другомъ въ магическомъ танц. Я уже раньше отмчалъ, что суть всей церемоніи именно въ томъ, что изображается. Ритмическая сторона — это только форма, въ какую выливается изображеніе. Летурно говоритъ, что дикихъ въ танцахъ прежде всего интересуетъ изобразительная (мимическая) сторона, а не ритмическая¹). Гроссе также утверждаетъ, что мимическіе танцы удовлетворяютъ потребности первобытнаго человка подражать, иногда доходящей буквально до страсти²). И тотъ и другой придаютъ ритму только роль оболочки, формы. Такъ же, какъ и чувство поэта стремится вылиться въ ритмическихъ звукахъ, пантомима стремится одться ритмическими движеніями. Удовольствіе отъ ритма составляетъ общечеловческое явленіе. Но особенно это замтно у некультурныхъ народовъ. Ритмъ на нихъ дйствуетъ неотразимымъ

образомъ; онъ ихъ чаруетъ, гипнотизируетъ, приводитъ въ экстазъ и лишаетъ воли. Гроссе,

304

описывая танцы дикихъ, говоритъ, что дикіе гипнотизируются музыкой и движеніями, одушевленіе все растетъ и растетъ, переходитъ буквально въ ярость, которая нердко разршается въ насиліе и буйство¹). Наимене цивилизованные изъ черныхъ расъ, ніамъ-ніамъ, практикуютъ настоящую хоровую оргію. Любопытно при этомъ, что вс ихъ мотивы крайне монотонны и тмъ не мене приводятъ ихъ въ экстазъ²). Шакитосы проводятъ всю свою жизнь въ пніи и сочиненіи арій³). Намъ это даже странно слышать. Въ Сіам занятіе музыкой доходитъ до страсти⁴). Малайцы до безумія любятъ музыку. Музыка у нкоторыхъ народовъ, стоящихъ на невысокихъ ступеняхъ культурнаго развитія, является дломъ государственнымъ. По свидтельству Летурно, такая роль ея еще сохранилась въ Кита. Тамъ музыка разсматривается, какъ средство управленія. По утвержденію китайскихъ философовъ, знакомство съ тонами и звуками иметъ тсную связь съ искусствомъ управленія: человкъ, знающій музыку, можетъ управлять людьми⁵). Отраженіемъ того, какое сильное вліяніе иметъ музыка на некультурнаго человка, служитъ кабильская сказка „Игрокъ на флейт“⁶). Я уже говорилъ о сохранившихся и въ Европ подобныхъ преданіяхъ. Негры Габона, какъ только услышатъ звуки „тамъ-тама“ (родъ гонга), утрачиваютъ всякое самообладаніе и тотчасъ позабываютъ вс свои личныя и общественныя горести и бдствія⁷). Такъ сильно дйствуютъ простые ударные ритмическіе звуки на дикаго человка. Воздйствіе почти чисто физіологическое. По мннію Спенсера, всякое сильное душевное движеніе склонно воплощаться въ ритмическихъ движеніяхъ. A Garney прибавляетъ, что всякая эмоція уже сама по себ ритмична⁸). А такъ какъ психика дикаго человка крайне неуравновшена, и переживанія

305

сплошь да рядомъ происходятъ въ форм аффектовъ, то вполн естественно, что они и разршаются въ ритмическихъ проявленіяхъ. Изображеніе пантомимою удачной охоты вполн можетъ довести голоднаго дикаря до такого состоянія. Но если аффектъ разршается въ ритм, то и обратно — ритмъ способенъ довести до аффекта. По мннію Гроссе, первобытный человкъ вполн естественно приходитъ къ мысли, что танцы, производящіе на него самого столь могущественное дйствіе, могутъ оказать извстное дйствіе и на т демоническія силы, которыя по произволу управляютъ его судьбой. И вотъ онъ устраиваетъ танцы, чтобы отогнать или умилостивить призраки или демоновъ¹). Такой ходъ мысли вполн допустимъ. И если это такъ, то окажется, что въ танцахъ-чарахъ магическая сила приписывается уже не одному только „изображенію“ и псн, сопровождающей танецъ, а также и ритму. Тмъ меньшая часть остается на долю слова. Такимъ образомъ, въ танцахъ-чарахъ выступаютъ два главныхъ первоначальныхъ фактора: драматическое дйствіе и ритмъ. Для ритма движеній нужна опора въ ритм звуковомъ; эти два вида всегда тсно связаны между собой. Ритмъ звуковой даютъ музыкальные инструменты. Но дйствіе звукового ритма будетъ еще сильне, если каждый танцоръ участвуетъ въ его произведеніи. Къ этому участію толкаетъ дикаря врожденное страстное влеченіе къ подражательности. Необходимый результатъ — присоединеніе къ танцу и музык псни, или, врне, пнія. Пніе же ищетъ опоры въ слов. Слово на этой ступени только матеріалъ, пища для ритма. Дикарь, что видитъ предъ глазами, о томъ и поетъ. Важна не псня, а мелодія. А тамъ, что первое привлечетъ вниманіе пвца, то и попадетъ въ псню. Вниманіе же участниковъ пантомимы, конечно, сосредоточено на самой церемоніи. Все племя, заклиная дождь, мрно движется въ танц. Объ этомъ и поютъ:

Изъ края въ край — рутубури.

Скрестивши руки. Много. Вс.

306

Обратимся теперь къ русскимъ пснямъ-заклинаніямъ. Он связаны съ различными обрядами. На магическій характеръ нкоторыхъ обрядовъ, обратившихся теперь въ простую забаву, указывалъ еще О. Миллеръ. Спеціальному изслдованію этого вопроса посвятилъ свой трудъ Е. В. Аничковъ. Вслдъ за Фрэзеромъ изслдователь приходитъ къ заключенію, что весенніе обряды были первоначально чарами, a сопровождавшія ихъ псни — заклинаніями. „Обрядовая псня-заклинаніе“, говоритъ онъ, „есть самостоятельно возникшій и первоначальный видъ народной поэзіи“¹). Я не могу здсь разсматривать намченный вопросъ во всей его полнот. Моя цль — указать только нкоторое родство между заговорами и псенными заклинаніями. Существованіе его несомннно. Боле того, несомннно и то, что нкоторыя псни-заклинанія выродились въ простые заговоры, и наоборотъ — заговоры

проникаютъ въ обрядовыя магическія псни. Первое явленіе мы уже наглядно видли на польской псн. Другимъ примромъ можетъ служить заклинаніе весны. Извстый обычай печенія 9-го марта жаворонковъ изъ тста сопровождается въ нкоторыхъ мстахъ слдующимъ обрядомъ. Испеченныхъ жаворонковъ разбрасываютъ по воздуху, приговаривая: „жаворонки, прилетите, красно лто принесите“²)! Это чистая формула заговора-пожеланія, сопровождающая магическій обрядъ, изображающій прилетъ жаворонковъ. Псеннаго элемента въ ней столько же, сколько хотя бы въ слдующемъ заговор:

Fieber, bleib aus,Ich bin nicht zu Haus³).

Однако же несомннно, что когда-то этотъ заговоръ имлъ видъ псни и примыкалъ къ пснямъ, заклинающимъ весну. Именно эти псни связаны съ обрядомъ печенія птицъ изъ тста (кулики, аисты, жаворонки). Въ нихъ настойчиво повторяется мотивъ обращенія къ птиц съ

307

просьбой принести весну. Промежуточную стадію между псней и заговоромъ представляетъ слдующая редакція этого мотива.

„Ой вылынь, вылынь, гоголю! вынеси лто зь собою, вынеси лто, лтечко и зеленеє житечко, хрещатенькій борвиночокъ и запашненькій василёчокъ“¹)! Ефименко помщаетъ ее среди заклинаній. Аничковъ называетъ чмъ-то „въ род заговора или присказки“²). Но вотъ заговоръ уже въ форм настоящей псни, исполнявшейся еще въ 60-хъ годахъ прошлаго столтія въ Саратовской губ… Для пнія ея мальчики и двочки взбирались на крыши избъ съ жаворонками изъ тста.

„Жаворонки, жавороночки!Прилетите къ намъ,Принесите намъ,Лто теплое,Унесите отъ насъЗиму холодную;Намъ холодная зимаНадоскучила,Руки, ноги отморозила“ 3 )!

Чаще всего теперь подобныя псни или присказки исполняются дтьми. Но раньше это было обязанностью взрослыхъ. „Самый обрядъ закликанія сохранился въ Блоруссіи и нкоторыхъ мстахъ Великороссіи. На Евдокію (1-го марта), на 40 мучениковъ (9-го марта) или на Благовщеніе (25-го марта) молодежь собирается на пригоркахъ, крышахъ амбаровъ и вообще на возвышенныхъ мстахъ и тутъ распваетъ особыя псни. Кое-гд этотъ обрядъ тянется весь великій постъ, и хоры разныхъ деревень перекликаются такъ, чтобы пніе ихъ не умолкало и гд-нибудь, хоть вдалек, да слышалась псня. Въ Буйскомъ узд Костромской губ., по словамъ Снегирева, двушки

308

совершали свое заклинаніе, стоя по поясъ въ вод, или, если еще не растаялъ ледъ, то вокругъ проруби. Обрядъ этотъ производится иногда рано утромъ, еще до восхода солнца“¹).

Обратный процессъ — переходъ заговора въ обрядовую псню, можетъ наблюдаться на слдующемъ примр. У сербовъ существуетъ обрядъ „на ранило“, близко подходящій къ русскому „кликанью“, „гуканью“ весны. Въ псняхъ, поющихся при обряд, часто фигурируетъ припвъ „Рано најрано!“ или „Рано, ранано!“ Аничковъ въ ряду другихъ псенъ, относящихся къ этому обряду, приводитъ одну чешскую, которую произносятъ передъ восходомъ солнца въ пол на Великую Пятницу, стоя на колняхъ.

,R'ano, r'ano ran'icko

Driv nez v'islo slunecko,Zid'e pana Iezise jali.On se tr'as, oni se ho ptali:Pane m'as-li zimici?„Nem'am, onez miti bude,Kdo na mou smrt pamatowat bude“ 2 ).

По поводу нея изслдователь замчаетъ: „Въ этой странной псн сохранился все-таки напвъ, соотвтствующій нашему „рано ой рано“ и сербскому „рано најрано“³). Если бы это была псня, то она дйствительно была бы странной. Но въ томъ-то и дло, что это не псня. Недаромъ при исполненіи ее не поютъ, а говорятъ. И наврное ее никогда не пли. Это наглядное доказательство того, что заговоры не обломки пвшихся когда-то заклинаній, a псенная форма ихъ явленіе позднйшее. Даже получивши такую форму, они все-таки не поются. Аничкова, очевидно, псенная форма и ввела въ заблужденіе. Она сблизила апокрифическій разсказъ съ псней. А начальные стихи -

309

R'ano, r'ano ran'icko, Dr'iv nez v'islo slunecko

и обстоятельства, при которыхъ заговоръ произносится, дали поводъ отнести его къ ряду псенъ „на ранило“. Но это все-таки не обрядовая псня, а простой заговоръ отъ трясовицъ, лихорадки. Мотивъ трясущагося и вопрошаемаго Христа получилъ общеевропейское распространеніе въ заговор этого рода. Первоначально онъ не былъ стихотворнымъ, а представлялъ простой апокрифическій разсказъ. Потомъ уже „сговорился“ въ стихъ. Совершенно то же самое произошло, какъ было отмчено выше, съ апокрифическимъ „сномъ Богородицы“. Подобной же переработк подверглись и многіе другіе апокрифическіе сюжеты. Особенно это наблюдается на Запад. На Запад главнымъ образомъ распространенъ и мотивъ вопрошаемаго Христа. У насъ — преимущественно въ Малороссіи. Наврное, пришелъ съ Запада. En Bourbonnais -