Заговоры; Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул
Шрифт:
Началом изучения немецких заговоров, кажется, надо считать открытие знаменитых Мерзебургских заговоров в 1842-м году. Так как честь их открытия принадлежала мифологической школе, то понятно, какое толкование должны были они получить, а затем и все вообще заговоры. Ярким представителем мифологического взгляда на заговоры является Вутке. Он также, как и наши мифологи, приписывает заговорам дохристианское происхождение и христианский элемент в них считает позднейшим наслоением *144. Всю массу заговоров он разделяет на два вида: один имеет форму приказания, другой - форму повествования *145. Под второй группой он разумеет заговоры с эпической частью и усматривает в них параллелизм мышления (Parallelismus der Gedanken). Сравнивая параллелистические формулы с симпатическими средствами, Вутке говорит: "Чем является в вещественной чаре симпатическое средство, тем в идеальной сфере - формула-параллелизм" *146. Эти-то формулы-параллелизмы (Parallelformeln) он и считает древнейшими и первоначальными у немецкого народа, потому что они гораздо более отвечают простоду ному, остроумному и мистическому характеру немецкого народа; они невиннее и скромнее, чем другие, которые в гораздо большей степени носят на себе печать мага, гордого своим знанием и искусством" *147. Такую же древность, как и Вутке, приписывает заговорам, много лет спустя, и Амман. Он возводит их к языческой молитве. Вот что находим в его предисловии к сборнику заговоров, вышедшему в 1891 г. "Древнейшие, прекраснейшие заговоры у всех народов пере одят в молитвы, которые произносились при жертвоприношениях. Древнейшие заговоры немецкого народа по крайней мере восходят к тем временам, когда народ еще верил в свою первобытную религию и самодельных богов. Может быть, древние заговоры часто являют я ни чем иным, как омертвевшими формулами молитв времен язычества. Потом, во времена христианства, вместо языческих божеств, выступают Бог, Христос, Мария, апостолы и святые" *148.
Шенбах в своей работе *149 дает краткий свод результатов многолетних занятий заговорами. Он делит все заговоры на 4 главные группы. "Первая группа обнимает рассказы о событии, окончание которых образует заговор или заклинание, которое тогда подейство ало желанным образом... Целебная сила здесь заключается в рассказе и преимущественно в значении личностей, принимающих участие в событии... Поэтому едва ли правильно поступают, когда различают в этих заговорах "вступление" и "формулу" *150.
Труд, посвященный специально исследованию заговоров, появился в 1903-м году и принадлежит Эберману *162. Автор задался целью привести в систему открытый до сих пор заговорный материал, главным образом немецкий. Это предисловие, необходимое для даль ейшей плодотворной работы. Автор избрал одну только область - заговоры от крови и ран. Научное значение сборника оправдалось уже тем, что он, бесспорно, был одной из причин появления другой крупной монографии (Мансикка), посвященной тому же вопросу. Эберман оглядывается на Атхарваведу и находит такое близкое сходство между ее изречениями и немецкими заговорами, что считает первые прямыми предтечами последних *163. Взгляд этот уже нам известен по работам русских мифологов. Далее автор упоминает о существовании заговоров в классическом мире и у ветхозаветных евреев и утверждает, что формулы первых веков христианства произросли на еврейском и египетском основаниях *164. Историю собственно германских формул он разделяет на три эпохи: германскую-дох истианскую, учено-христианскую, и третью - народную *165. В большинстве дохристианских заклинаний собственно заговору, по его наблюдению, предпосылается эпическое введение, в котором рассказывается подходящее событие из мира богов. Словом, сюда относ тся те самые заговоры, которые считал древнейшими и Вутке, как более подходящие к духу немецкого народа (повествовательные). По поводу разделения в заговорных формулах эпического вступления и собственно заговора, ядра, Эберман вступает в спор с Шенба ом, отвергающим такое деление. Для дохристианской эпохи, соглашается он, это деление не важно; но потом, с течением времени, разделение их все обостряется, ядро делается самостоятельной частью и вступает в соединения с другими эпическими введениями. одобный же взгляд мы находим у Буслаева. Целебная сила зависит от главного содержания формул. Видоизменению их способствовало, с одной стороны, вторжение христианства, с другой рифма. Влияние христианства сказалось в том, что или языческие имена за енялись христианскими, или, более того, к новым личностям подбирались еще и новые ситуации, главным образом из Библии. При этом первый случай мог быть предварительною ступенью для второго *166. Такая христианская переработка относится ко второй эпохе (христианской) заговора. Расцвет ее падает на промежуток со второй половины XI в. до конца XII века. В это время эпическая часть неестественно разрастается, часто в ней соединяются несколько событий, а ядро заговора постепенно все более и более оттесняется и иногда совершенно устраняется. В то же время заговор приближается к молитве и нередко переходит в нее *167. Творцами заговоров во вторую эпоху являются монахи. Заговоры часто создаются на латинском языке и при посредстве монастырей широко рас ространяются у различных народов, подвергаясь переводу на местные языки. Этим объясняется поразительное сходство заговоров у различных народов Европы. В противоположность германским заговорам, эти распространяются при помощи письменности *168. Объеми тые на библейских основаниях покоящиеся заговоры применялись и записывались главным образом учеными людьми (письменное предание доходит до XVIII века). Но в низших слоях народа они, тяжелые и мало народные, плохо прививались. Там жили еще старые языч ские заговоры. Однако, с течением времени, они более или менее сморщивались и теряли смысл. При этом гораздо лучше сохранялось ядро заговора, чем введение, потому что, по мнению автора, оно было существенным, и в нем главным образом сохранялось языче кое *169. С развитием точного медицинского знания, заговоры оттесняются из среды образованных людей в низшие слои народа. При этом громоздкие христианские формулы рассыпаются на более мелкие и искажаются. Таким образом в руках народа в позднейшее вре я скопляется большой и пестрый материал *170. Но если из современной заговорной литературы выделить все, что можно возвести к двум первым эпохам ее развития, то все таки получится остаток. Он проявляется главным образом в стилистических особенностях, как продукт третьей эпохи. Эта эпоха должна быть названа народной (volkstumliche), потому что родившиеся в ней заговоры должно рассматривать, как ветвь народной поэзии: они стоят в тесной связи особенно с песнями, загадками и детскими песенками. "Все этим видам поэзии общи одни и те же способы выражения и между ними существует живой обмен мотивами и шаблонными выражениями. Напротив, для более старых, христианских формул характерно отбрасывание всех излишних побочных деталей. Заговоры обращаются сжатые формулы, даже если они сами при этом искажаются до непонятности. Большею частью заговоры начинаются шаблонным вступлением из двух стихов, за которыми в трех дальнейших стихах следует ядро заговора; оно вместе с тем в последнем стихе содержит рименение к данному случаю болезни, или же прибавляет еще краткое заключение" *171. Благодаря устной передаче формулы эти имеют массу вариантов, в создании которых громадную роль играет рифма. Формула переходит из одного наречия в другое. Нарушенная ри этом рифма требует восстановления. Отсюда изменение всей формулы *172. Вторым фактором, при создании вариантов, является локализация заговоров. Чужие имена в пришедшем со стороны заговоре заменяются более родными *173. Таковы взгляды Эбермана. После русских работ они представляют мало интереса, и я так подробно остановился на них только с тою целью, чтобы представить, в каком положении находится современная разработка заговоров у немцев.
Настойчиво разрабатываемый нашими учеными вопрос о психологических основах заговора совершенно не затронут Эберманом. Кое-что на этот счет находим в капитальном труде Вундта - Volkerpsychologie. Возникновение заговоров Вундт возводит к анимистическому мировоззрению первобытного человека. Всякий предмет одушевлен, и первоначальное колдовство всегда направлялось непосредственно на душу предмета (direkter Zauber). "Заговоры первоначально имеют значение прямой чары. Душа колдуна желает при помощи их воздействовать непосредствен о на душу другого человека или демона тем, что он изрекает ей заключающееся в заговоре повеление *171. Потом уже формула теряет характер приказания и обращается в чисто магическое колдовство, действующее на расстоянии *172. Различные магические надпи и не что иное, как вид магических слов. Но сила их увеличивается в глазах дикого человека еще тем, что он, не зная письма, считает его делом демонической силы *173. Подобную же роль в создании заговоров анимизму приписывает и французский ученый Ревиль. Про анимизм он говорит: "Он порождает колдовство" *174. А сила колдуна есть не что иное, как сила действующая через него духа *175. Но дух не всегда находится в к лдуне; его обыкновенно требуется привлечь различными средствами, приводящими человека в экстаз. Здесь рождается первоначальный вид чар - вызывание духа. Сначала самое призывание духа только выражает желание вызывающего и лишь ускоряет нервное возбужд ние. Но потом вызывание изменяется в заклинание. Происходит перемена под влиянием опыта, показывающего, что дух непременно является по воле вызывающего его (т. е. личность впадает в экстаз) *176. Таково происхождение заклинания. При нем играло немалу роль и представление первобытного человека о слове. С раннего времени человека поражает сила слова. Бегущих воинов останавливает воодушевленное слово; оратор возбуждает толпу; слову начальника все повинуются. Мы здесь раскрываем действие различных причин. Но не то для дикаря. "Слово, в его глазах, было причиною непосредственной, сильною, в некотором роде механическою, обладающею самыми чудесными результатами" *177. Любопытное возражение против теории анимизма делает Леви-Брюль *178. Коренную ошибку анимистов он усматривает в том, что они, как аксиому, молчаливо признают тождество умственной деятельности культурного человека и - дикаря. По мнению анимистов, разу дикаря отличается от разума культурного человека примерно так, как разум ребенка - от разума взрослого, т.е. действует по одним и тем же логическим законам, но лишь больше допускает ошибок. Леви-Брюль старается доказать, что этот взгляд ошибочен. Душевные способности дикаря нельзя распределять по категориям: чувство, разум, воля. У дикаря все эти способности находятся в состоянии синкретизма. Благодаря тому, что представления дикаря всегда отличаются сильной эмоциональной окраской, и вся умстве ная деятельность примитивного человека приобретает совершенно своеобразный характер. Эта эмоциональная окраска создает то, что предметы и явления в сознании дикаря получают особый характер, для определения которого Леви-Брюль не находит более подходя его термина, как "мистический". Дикарь всегда находится под ощущением благотворного или зловредного воздействия окружающего мира. Он чувствует в предметах какую-то силу, которая исходит от них и действует на него и на другие предметы. Эта сила не может быть названа "душой", потому что у первобытного человека не выработалось еще представление о человекообразном духе, "душе". Удобнее всего ее назвать "мистической" силой. "Мистический" характер познавательной способности первобытного человека делает возможным существование особого логического закона "причастности" (loi de participation), который приблизительно определяется автором так: "Во всех представлениях примитивного ума, предметы, существа, явления могут быть, непонятным для нас образом, в одно и то же время ими самими и чем-нибудь другим. Не менее непонятным образом они испускают и получают силы, свойства, качества, мистические действия, которые обнаруживаются в них, не переставая быть там, где они находятся. Другими словами, для этог ума противоположность между единым и многими, одним и другим, и т.д. не
Из английских работ, посвященных специально заговорам, мне попалась только одна статья М.Гастера. Она посвящена заговорам, к семье которых принадлежит известная молитва св. Сисиния. Автор высказывает и свои общие взгляды на заговоры. Он пишет: "Сила магической формулы, как хорошо известно, часто покоится на обряде, который сопровождает ее и часто имеет символический характер, но в большинстве случаев - на священных именах, которые заговор содержит" *180. "Сила приписывается таким именам потому, то имя вещи представляет невидимую, неизменную сущность всего существа" *181. "Простое имя иногда заменяется рассказом о действии, происшествии или повествованием о несчастном случае, подобном вновь приключившемуся, потому что повторение старого случ я и действительность старого опыта считается достаточным для произведения и теперь тех же самых результатов" *182. Изменяться заговоры, по его мнению, могут лишь в двух направлениях. Чара может от одного случая применения перенестись на другой. Соотв тственно этому произойдет подстановка новых имен в рассказе. Второй путь призывание (invоcation) изменяется в заклинание (conjuration) *183. Таким образом в полном заговоре должно ожидать: а) эпическую часть, б) симпатический или символический случ й, в) мистические имена. Где не достает какого-либо из этих элементов, там, значит, заговор уже сокращен, искажен *184. В дальнейшем мы увидим, что подобные выводы Гастер мог сделать только благодаря тому, что извлекал их из одного лишь вида заговоро , и что благодаря этому суждению его относительно состава заговоров, значения имен и эпической части далеко не соответствуют действительности.
Прежде чем перейти к труду Мансикка, остановлюсь еще на одной работе. В 1891 году вышла книга М. Удзели. Простому человеку, говорит автор, естественно обращаться к Богу с просьбой избавить его от болезни. Для посредничества в этом деле обращаются к лицам, слывущим за особо набожных, угодных Богу, просьбы которых были бы услышаны. А такими прежде всего являются жрецы, священники. Они и занимались лечением. "Так как это лечение состояло в благословении и произнесении некоторых слов, то, с течением ремени, им стали придавать целебную силу и в писаном виде. Место священника заняли избранные ведуны, которые заботливо хранили эти необыкновенные слова, оберегая их от излишней популяризации, чтобы они не утратили своей силы" *185. Так создались заго оры.
Г-ну Мансикка принадлежит последняя крупная работа в области русских заговоров *186. На первый взгляд кажется, что она клином вошла в литературу о заговорах, не считаясь с тою традицией, которая здесь господствовала. Действительно, мы видели, как рус кие ученые упорно всегда сосредотачивали свое внимание на том пункте заговора, где он перекрещивается с обрядом. Сначала бессознательно, а потом уже сознательно выдвигали они важность именно этого вопроса. Это течение привело к выставлению на первый лан формул-параллелизмов и даже объявлению их единственной первоначальной формулой заговоров (Зелинский). Но Мансикка заявляет, что параллелизм в заговоре ровно ничего не значит. Это просто стилистический прием, свойственный не одним только заговорам *186. И самому распространению его в заговоре, может быть, способствовало влияние апокрифических и церковных молитв, где он представляет также излюбленную форму. Это влияние тем более вероятно, что создателями и переписчиками заговоров были везде дух вные лица *186. Таким образом, он порывает с основной традицией русских ученых. Но тут же зато обнаруживается связь его с другой традицией. Мы видели, что на Западе в самом начале настоящего столетия появилась работа о заговорах, приписывающая громад ую роль в создании и распространении заговоров именно духовенству.
У нас подобное направление определилось в конце прошлого столетия. Исследования Веселовского, Соколова и других раскрывали не только роль духовенства, но еще и пути, какими заклинания из Византии проникли через южно-славянские земли ан Русь. Если мы при этом вспомним еще и метод исследования Веселовского и объяснения, данные им некоторым образам народной поэзии (алатырь, чудесное древо и т. п.), то все элементы, которые находим у ансикка, окажутся существовавшими и раньше. Разница только в осторожности пользования методом. Мансикка так энергично оттолкнулся от школы мифологов, что впал в противоположную крайность. Все, что мифологи считали языческим мифом, он объявил христиан ким символом. Мифологи утверждали, что христианские понятия постепенно проникали в языческие заговоры. Мансикка - наоборот: суеверие проникало в заговоры, первоначально чисто христианские.
Таким образом, систему Мансикка можно назвать вывернутой наизнанку системой мифологов. Исходный пункт работы лежит в убеждении, что заговоры, построенные по определенной системе, особенно эпические, были созданы в христианское время духовенством *190. "Они принадлежат к тому же церковному творчеству. Ученое дух венство играло в них своим знанием христианской аллегории и вводило в заблуждение профанов символикой, значение которой оставалось скрытым от народа, для которого собственно заговоры и были созданы" *191. Надо еще отметить то обстоятельство, что авто исследует одни только тексты, совершенно оторвавши их от обряда и порвавши таким образом те корни, которыми, как увидим ниже, питались заговоры. Такой разрыв не мог, конечно, пройти бесследно. С одной стороны, он давал больший простор для символических толкований, скрывая то реальное, что на самом деле формулы имели за собой; а с другой стороны - позволял смешивать мотивы совершенно разнородные. Исследователя интересуют главным образом эпические и отлившиеся в прочную стилистическую **форму формул (die epischen und die an eine feste stilistische Form gebundenen Formeln) *192. Общеевропейская распространенность таких формул заставляет его предположить, что все они имеют общий источник *193. Что же касается специально русских заговоров, то уже аpriori можно предположить, что они пришли на Русь тем же путем, каким шло вообще образование из Византии, т. е. через южных и восточных славян *194. Первую часть труда автор посвящает мотивам общеславянским. И уже в первом разбираемом мотиве обнаруживается метод исследования и недостатки его применения. В заговорах часто встречается рассказ о змее, лежащей на камне (под камнем). Иногда при этом говорится о приходе какого-то человека и ослеплении им змеи. И вот эти-то черты оказываются достаточны и для Мансикка, чтобы возвести заговорный мотив к апокрифическому сказанию о рукописании Адама, скрытом диаволом под камень. Человек, ослепляющий змею Христос, раздравший рукописание. Змея - диавол *195. При этом автор подводит под разбираемый моти такие заговоры, какие явно не имеют к нему никакого отношения и не могут рассматриваться в качестве его редакций. Таков, напр., заговор Черниговской губернии от падучей. Такие рискованные обобщения можно найти только у мифологов, когда они шкурку мы иную рассматривают, как тучу, а зубы - как молнию *196. Здесь же отрицательно сказалось и пренебрежение обрядом. Если бы автор обратил на него внимание, то он, конечно, не оставил бы без внимания и известные "змеевики", имеющие прямое отношение к раз ираемому мотиву. Затем он бы припомнил, что при заговорах от сглаза ослепление не только упоминается в заговоре, но и совершается в магическом обряде. Таким образом выдвинулся бы новый источник происхождения этого мотива. Наконец, черниговский загово от падучей не попал бы на одну линию с мотивом змеи, так как он носит на себе явные следы совершенно иного обряда, с которым он когда-то был связан. Однако автору приходится иногда касаться и обряда, так как он сплошь да рядом стоит в кричащем проти оречии с символическим толкованием и требует объяснения. С приемом разрешения таких недоразумений мы знакомимся при разборе следующей группы заговоров. Заговоры от детской бессонницы, плача ("криксы", "плаксы") часто говорят о каком-нибудь сватовстве При самом произношении их часто обращаются лицом к горе, покрытой лесом, дубу, светящемуся вдали огоньку и кланяются им; носят младенцев к курам. Мансикка думает, что мотив сватовства имеет отношение к евангельским притчам о свадьбе царского сына и мудрых девах, и в нем таится глубокое символическое указание на связь Христа и Церкви, жениха и невесты *197. Как же объяснить, что такой заговор сопровождается обрядами явно суеверного характера? "Они, по нашему мнению", говорит Мансикка, "объясняю ся тем, что народ, не понимавший ученой символики формулы, затемнял истинный смысл молитвы и соединенного с ней обряда посторонними прибавлениями" *198. Первоначально, когда знахарка обращалась к горе и кланялась ей, она представляла себе Галилейскую гору; потом, когда символ забылся, стали кланяться просто горе. Огонек вдали также первоначально был символом царской свадьбы *199. Дуб, которому кланяется знахарка, означал ни что иное, как крестное древо, или сионский кипарис, символ Богородицы. А ткуда обычай носить детей к курам? Объяснение этого вопроса стоит в связи с другим. В заговорах иногда идет речь о браке сына какой-то "матери леса", вилы. И вот Мансикка объясняет, что первоначально говорилось о браке Христа, сына Богородицы. Потом атерь Божия обратилась в "матерь леса". Дуб, дубовый лес, ведь, тоже символы. Затем из "матери леса" обратилась в вилу, "ночную деву". А эта в свою очередь могла прийти в соприкосновение с известной Вещицей. Последняя же приходит, как наседка, душить детей. Отсюда - и обычай носить младенцев к курам *200. Вообще, Богородица в заговорах, по мнению Мансикка, претерпевает прямо удивительные метаморфозы. То она обращается в вилу, то в змею, то в "тоску", мечущуюся по железной доске, то в бабу Ягу и т д. *201. Я не буду говорить о том, насколько основательны все эти соображения исследователя. Укажу только, насколько и здесь причиной всех хитросплетений было пренебрежение к народным верованиям и обрядам. Мне кажется, прежде чем обращаться к евангельским притчам, следовало бы посмотреть, нет ли чего-нибудь более подходящего в самих народных обрядах. Оказалось бы, что существуют магические обряды, ничего общего с христианством не имеющие и все-таки изображающие свадьбу. Таковы, напр., обряды сва овства земли, воды *202. Новые параллели нашлись бы в "майском женихе", "майской невесте", в обрядах внесения дерева. Следовало бы обратить внимание на общенародный культ деревьев и веру в их способность снять болезнь с человека не только у христиан, но и у диких народов. Словом, к мотиву сватовства с деревом подыскалась бы реальная основа.
После обзора общеславянских заговоров Мансикка приходит к заключению, что все их содержание либо евангельского, либо апокрифического характера. Отдельные мотивы общи всем народам, стоящим под влиянием Византии. Иногда же они распространены по всей Европе, как напр., "Встреча со злом", "Христос-пахарь", "Пастухи-апостолы". Это поразительное сходство объясняется предположением, что они были уже в лечебника , первоначально писавшихся большею частью по-латыни, в ранние века христианства *203. Большую роль играл при этом требник. "Роль требника заключалась еще в том, что он, как предпочтительное средство "против всевозможных болезней", представлял подробн й перечень частей тела, подверженных воздействия диавола. Предположение, что заклинание и церковная молитва существовали независимо друг от друга, недоказуемо, к тому же мы знаем, что духовенство в прежние времена занималось врачеванием болезни среди народа при помощи находившихся в их распоряжении средств и таким образом предоставляло народу возможность познакомиться с тайнами требника и лечебника" *204. Что касается специально русских заговоров, то и их содержание все объясняется чисто христианской символикой. Обращение к востоку, постоянно упоминающееся в заговорах, связано с тем, что на востоке, в стране земной жизни Христа, сконцентрированы все важнейшие христианские воспоминания. "Синее море" также указывает на восток *205. Остров Буян символ Голгофы *206. Алатырь престол Божий *207. Под дубом на океане надо разуметь крестное древо, поднявшееся из греховного житейского моря. Терновый куст - купина неопалимая *208. Чистое поле - святое поле, где Христос ходил *209. Если в заговор упоминается существо женское, то это всегда почти оказывается Б. Матерь, мужское - Христос. О превращениях Богородицы я уже говорил. Христос терпит их не менее. То он является в образе мертвеца *210. То ходит просто, как безымянный человек. То даже им олицетворяется сама болезнь *211 и т.д.