Закаленные крылья
Шрифт:
– И все-таки эти фонари не вызывают у меня особого доверия, - робко вставил кто-то.
– Нет ничего страшного, товарищи, - взял слово командир подразделения аэродромного обслуживания Манолов.
– Вы хотите иметь освещение? Я вам его обеспечу. [86] Выведу в поле грузовики с самыми сильными фарами - и прошу на посадку!
– Браво, браво - зааплодировал Елдышев.
– А мы об этом и не подумали!
Все разошлись, а молва как молния облетела аэродром. К предстоящему полету готовились все. К вечеру на аэродроме загудели грузовики. Спустилась темная осенняя ночь. Во мраке сновали летчики и техники - единственные люди, пользовавшиеся правом находиться возле самолетов. Многим из них пришлось заняться подготовкой к полету, но встречались и такие, которые пришли на аэродром
Всеми, кто присутствовал на аэродроме, все больше овладевала уверенность в том, что с летчиками, которым предстоит лететь, ничего страшного не случится и они благополучно вернутся на землю, но неизвестно почему в души закрадывалось смутное беспокойство. Автомобильные фары залили мощными потоками света часть бетонной взлетной полосы и вытянутые тела самолетов, в которых уже сидели пилоты. Самолетные двигатели зарокотали с такой силой, словно внутри машины появилась какая-то бешеная сила. Алюминий сверкал, и самолеты как будто спешили взлететь в холодное небо, чтобы там остыть. Я услышал только, как с треском рассекает небо первый самолет и оно от этого звенит подобно огромному расколовшемуся стеклу. А потом наступила и моя очередь.
Через минуту-другую все затихло. Люди зябли и тихо переговаривались между собой, ожидая возвращения самолетов.
Сильные ощущения от первого ночного полета на реактивном самолете врезаются глубоко в память, и даже потом, спустя какое-то время, каждый пилот может словесно нарисовать картину исчезающей во мраке земли. Если бы огоньки сел и городов не сливались и не становились похожими на груду раскаленных углей, то человек мог бы подумать, что земли вообще не существует. Более реальным выглядит небо, усеянное звездами, манящее [87] своей прозрачной бездонностью. А внизу словно бы простирается мертвое море из дегтя, и кажется странным, что под этой оболочкой из дегтя живут миллионы людей…
В ту ночь мы вдвоем с Елдышевым трижды совершили посадку, находя взлетную полосу по мерцающему свету фонарей. Риск взлета в темное небо несет с собой и ни с чем не сравнимое наслаждение! Даже после приземления тебя не оставляет страстное желание еще раз повторить полет. В последний раз мы выбрали более дальние маршруты: один - на юг, другой - на север. Случается, что, находясь в тесной кабине, среди созданных человеческой мыслью самых разнообразных приборов для контроля и управления самолетом, пилот ночью испытывает гнетущее чувство одиночества и возвращается на землю усталым, обессиленным. Но для самых смелых летчиков в этом состоянии характерно только ощущение свободы духа: ты один, а чувствуешь себя хозяином звезд, исчезнувших из твоего поля зрения гор и рек.
Во время третьего полета, после того как первые два я провел в напряженном состоянии, меня охватило какое-то освежающее успокоение. Наслаждение молниеносной скоростью машины заставляло дышать свободно. В груди я ощущал бьющую ключом радость. Приборы показывали, что я лечу на высоте пять тысяч метров. Я знал, что нахожусь над Средна-горой, но, конечно, не мог видеть ее горные массивы. На высоте трех тысяч метров расстилалась легкая дымка. Мне показалось, что через нее я улавливаю какие-то, хотя и совсем неясные, отблески, идущие с земли. Может быть, это покрытые снегом вершины гор? А возможно, что-то другое. На высоте семи тысяч метров встретилась облачность, закрывшая небесные высоты своей полупрозрачной сетью. Сквозь нее звезды просматривались как в тумане, точно так же, как фонари на аэродроме. В эти мгновения я настроился на поэтический лад и стремился запомнить обстановку, чтобы позднее более точно описать все увиденное. Самолет, как выпущенный снаряд, с резким свистом двигался горизонтально между этими двумя границами - верхней и нижней, скрытыми словно в огромном капкане мощными потоками света.
Увидев под крылом самолета огоньки Пазарджика, [88] я решил, что до этого момента мой маршрут
Меня охватило беспокойство. Почувствовав опасность, я весь напрягся. На мгновение закрыл глаза, надеясь, что, когда снова открою их, и земля, и небо опять окажутся на своих местах. Но я обманулся. Темная ночь, словно западня, хотела сыграть со мной злую шутку. Я тщательно всматривался в приборы и все надеялся, что это колдовство рассеется.
Приборы показывали, что самолет летит в нормальном положении. А вдруг они ошибаются? Действительно, сам того не сознавая, я мог перевернуть самолет. Беспокойство перерастало в тревогу. Я крепко сжимал штурвал, но не знал, что предпринять. Не знал, где нахожусь, куда направить машину, где искать аэродром. Я понял, что мне грозит смертельная опасность. Каким-то образом мне следовало освободиться от галлюцинаций, толкавших меня к краю пропасти. И подумалось, что все происходящее - это результат большого перенапряжения. Может быть, именно из-за этого меня на какое-то мгновение охватило болезненное состояние. Следовало тотчас же, немедленно прийти в себя. Неожиданно вдали что-то блеснуло перед моими глазами - что-то огромное, яркое, - и тут же произошел резкий поворот в моем сознании и сразу же установилось прежнее [89] равновесие. Огромное яркое пятно - это же Пловдив. Я почувствовал облегчение и только тогда ощутил, что весь покрылся холодным потом.
Когда я приземлился, первым меня встретил несколько встревоженный Елдышев.
– Почему задержался?
– спросил он.
– Командиру не положено нарушать приказ о длительности полета.
– Иван Алексеевич, это был прекрасный полет, но я испытал странные ощущения. Никогда не поверил бы, что ночь может таить в себе столько неожиданностей.
– Что же случилось? Внешне ты спокоен, и ни у кого бы не возникло никаких вопросов.
– Если бы я не сохранил самообладания, сейчас вам пришлось бы уже меня разыскивать. Иван Алексеевич, зайдемте ко мне в кабинет, я вам все расскажу.
Крайне заинтригованный происшедшим, Елдышев искренне поражался тому, с каким спокойствием я ему обо всем рассказывал.
– Черт побери, да ведь об этом ничего в книгах не написано, да и мне самому ни от кого не доводилось слышать! А может быть, этим и объясняются многие несчастные случаи? Пилоты взлетают и не возвращаются. Нужно завтра же затребовать консультацию в Москве. Возможно, там что-нибудь известно.
В ответе, полученном вскоре из Москвы, происшедшее со мной именовалось потерей пространственной ориентации. Те, кому довелось ее пережить, запомнили это состояние надолго.
О случившемся стало широко известно, и это в какой-то мере затруднило подготовку к ночным полетам. Именно поэтому мы с Елдышевым занялись прежде всего обучением нескольких смельчаков, чтобы впоследствии подключить к ним и остальных летчиков. К середине января уже летал майор Соколов, один из лучших пилотов, несколько позже - Атанасов, а в апреле мы получили приказ командующего о подготовке целой эскадрильи к ведению ночных боевых действий. Задача оказалась исключительно трудной. Если летчик не убежден, что поставленная перед ним задача должна быть выполнена, и если вопреки своей воле он все же сядет в самолет, то налицо все условия для неудачного финала.