Закаленные крылья
Шрифт:
Не смог воспользоваться подвалившей ему удачей Пенчев. Только он сделал разворот, чтобы вернуться на [148] свой аэродром, как, откуда ни возьмись, прямо на него выскочил самолет противника. Пенчев сразу же его опознал. Луна ярко освещала вражескую машину, и Пенчев ясно и отчетливо рассмотрел ее. Этот негодяй осмелился пролететь над самым их аэродромом!
– Ну, теперь-то я тебя не упущу! Теперь ты у меня в руках!
– сказал Пенчев, стиснув зубы и изо всех сил сжимая рычаги управления.
Но пока он на своем «миге» сделал разворот, воздушного пирата и след простыл.
Именно в то время я
Внезапно на командный пункт пришел заместитель командира по политической части и доложил:
– Товарищ полковник, лейтенант Костов вылетел в нетрезвом состоянии.
– Кто вам это сказал?
– спросил я, не поверив такому неожиданному сообщению.
– Так говорят все. Он заказал в нашей столовой и выпил двести граммов коньяка.
– Двести граммов?! Да он уже наверняка разбился! Сейчас попробую поискать его по радио.
Костов не давал о себе знать целых десять минут. До сих пор ничего подобного у нас не случалось. Но все же главное, чтобы он вернулся живым.
– Знаем мы этого Костова. Как только он услышал сигнал «Тревога», у него сразу кровь взыграла, и он уже не думал о том, что делает. Был бы он трусом, то нашел бы способ увильнуть от этого полета, - попытался заочно оправдать Костова мой заместитель.
– Понимаю. Но все же было бы лучше, если бы он это делал в трезвом состоянии. Если он жив, то мы похвалим его за отвагу, но грубое нарушение приказа ему не простим!
Я снова попытался установить связь с Костовым. [149]
Вскоре по сияющему выражению моего лица все поняли, что мне это удалось.
– Костов, как ты себя чувствуешь?
– Отлично, товарищ полковник.
– По голосу догадываюсь, что отлично. У тебя хорошее настроение, - добавил я, улыбаясь.
– Где ты? Что видишь вокруг?
– Лечу над Родопами на небольшой высоте. Одним словом, товарищ полковник, ищу гадов, и, если кто-нибудь из них мне попадется, я из него всю кровь выпущу.
– Костов, поднимись на высоту две тысячи метров!
– Но почему, товарищ полковник? Это несправедливо! Несправедливо!
– Приказываю! Немедленно!
– Черт возьми!
– выругался летчик.
– Они летают совсем низко над землей, а я за кем буду гнаться среди звезд?
– Видишь?
– обратился я к замполиту.
– Даже не похоже, что он выпил. Просто удивляюсь, как он может в таком состоянии летать так низко над землей! Каких только чудес не бывает в нашей авиации!
– Товарищ полковник!
– возбужденно заговорил капитан.
– Согласен, что Костов заслужил, чтобы ты его отругал. Но должен признаться, что я, хоть и злюсь на него, искренне восхищаюсь им. Вот какие у нас летчики: не только не увиливают от заданий, но и сами рвутся в бой. Ведь он не дежурный летчик, этой ночью ему полагалось отдыхать.
Через полчаса на командный пункт пришел и сам Костов. Никаких признаков того, что он в нетрезвом состоянии,
– Лейтенант Костов, почему вы вылетели без разрешения? Вас в эту ночь не включили в список тех, кто должен вылететь на боевые действия.
– Товарищ полковник, я знаю, какое тяжелое положение создалось с летчиками, способными действовать в ночных условиях, и, услышав сигнал тревоги, не удержался. Явился, чтобы принять участие в бою. [150]
– А как же коньяк?
– Какой коньяк?
– удивился Костов.
– Вы свободны, идите отдыхать, а завтра поговорим.
Меня охватило приятное чувство радости за летчика. Но все же наказывать его или награждать? Чудаки!
На следующий день выяснилось, что Костов в самом деле заказал коньяк, но как раз в тот момент объявили тревогу и он не выпил ни глотка.
6
Бесконечная вереница тревожных ночей совсем измучила людей на аэродроме. Они все время недосыпали и жили в постоянном напряжении, впадая то в естественный гнев, то в уныние. Больше всего изматывало то, что весь их непосильный труд пропадал зря. Наглые чужеземцы нарушали воздушные границы Болгарии и улетали восвояси, а наши летчики возвращались на свой аэродром, обескураженные и неудовлетворенные. Никто не замечал, что эта бесконечная вереница тревожных ночей, постепенно забываясь, оставляла за собой глубокий след: незаметно изменялись и сами пилоты. И как изменялись! Они становились летчиками, способными творить в небе чудеса.
Именно так и произошло с Цековым. Его любили за благородное сердце, но вместе с тем мнение о нем с самого начала создалось неблагоприятное. Посудите сами: деликатная душа, нежный и мягкий человек, как он будет вести себя в бою? И поэтому его держали в стороне. И это в то время, как Божилов, Соколов, Савва Нецов, Димов уже летали и, не скрывая своего удовольствия, рассказывали сотни подробностей о своих необыкновенных полетах.
Цеков не принадлежал к тем, кто, почувствовав, что ими пренебрегают, начинал упорно досаждать командирам, спорить, кричать и доказывать свое право быть наравне с другими. Он оказался молчаливым и терпеливым. Считал, что ему незачем обижаться, что рано или поздно его заметят, поймут свою ошибку и допустят его к ночным полетам. Он удовлетворялся тем, что только слушал других. Цеков все надеялся, что, когда он пойдет по уже протоптанной дорожке, ему будет легче. [151]
Но, очевидно, никто не хотел его замечать, и тогда в душе летчика вспыхнула первая искра зависти. Однажды он робко вошел в кабинет командира полка и стал ждать, когда тот просмотрит все разбросанные по письменному столу бумаги. Ожидая, Цеков не один раз пожалел о своем приходе, считая, что стыдно и обидно просить и разубеждать. А если начальство не согласится с ним, если оно упорно будет отстаивать свое мнение? Сумеет ли он вынести подобное унижение?
Наконец подполковник посмотрел на него усталым взглядом. Цекову очень хотелось угадать по выражению его глаз, с досадой или с любопытством тот относится к его необычайному посещению.