Закаленные крылья
Шрифт:
– Мало ли чему нас учили, Савва! Практика и жизнь показывают, что о многих вещах в книгах не сказано. Нас никогда не учили, что можно освещать взлетную полосу фонарями, а мы с их помощью начали проводить ночные полеты. Слава богу, никто не разбился при посадке. Нужно доказать, что мы можем летать и на высоте сто метров. А когда докажем, то постепенно летчики перестанут бояться этой зоны смерти. Спрашиваю вас, товарищи, кто из вас готов последовать за мной?
И опять первым откликнулся Нецов:
– Черт побери, я уже дважды смотрел смерти в глаза! Наверное, и высота сто метров не так уж страшна.
– Может быть, когда-нибудь историки скажут, что мы совершали безумство!
– темпераментно воскликнул Соколов.
– И пусть говорят! Мы воюем и, если будем более смелыми и дерзкими, победим!
Я закрыл совещание,
– Если это произойдет, - подхватил заместитель командира по политической части, - то и среди нас появятся герои.
– А почему бы им и не появиться?
– У летчиков заметно повысилось настроение.
Как и месяц назад, во время маневров, когда все пилоты стремились во что бы то ни стало летать, так и сейчас экипажи эскадрилий и частей жили мыслью догнать и сбить вражеский самолет. Едва смеркалось, а на аэродроме уже начиналась напряженная работа. Самолеты взлетали один за другим: уходили на дежурство в свои зоны или просто с учебными целями, чтобы овладеть мастерством ночных полетов. Но особенным уважением пользовались те летчики, которые еженощно с риском для жизни преодолевали зону смерти.
3
И в довершение всего в М. начали готовиться к ночным стрельбам по конусу. А поднять конус в воздух - дьявольски трудное и опасное дело. К самолету привязывали длинный стальной трос. Когда самолет начинал набирать скорость на взлетной полосе, трос извивался, оставляя за собой огненный след, как будто полукилометровая молния прорезала тьму осенней ночи. Через мгновение молния исчезала вместе с взмывшим в небо самолетом. Это выглядело эффектно для всех тех, кто находился на аэродроме, но для пилота всегда представляло собой большой риск. Если пилот допустит хоть одну ошибку - конец! Испытания для него начинались в воздухе. Когда он летел по направлению к Среднегорью, с земли его брали в клещи лучи прожекторов зенитчиков. У зрителей - военных с аэродрома и крестьян, живущих на равнине, - рассекающие небо огненные ленты, которые на какое-то мгновение то пересекались, то расходились в разные стороны, создавали впечатление, что на их глазах происходит борьба гигантов. Но, в сущности, это была всего лишь предварительная разведка, ощупывание неба, в котором затерялась мошка - таким крошечным казался с земли реактивный самолет. Но земное чудовище ловко пользовалось [131] своими щупальцами, и через минуту-другую его жертва уже была схвачена. А что все это значило для летчика? Бывали случаи, когда летчики, попав неожиданно в мощный поток света, лишались способности управлять самолетом. Вот тогда-то и начиналась борьба не на жизнь, а на смерть, лишь бы вырваться из ослепляющих лучей прожекторов. С земли самолет, схваченный, как в клещи, лучами прожекторов, представлял собой красивое зрелище: на небе появлялась гигантская подвижная пирамида, а на вершине ее - маленький самолет. Некомпетентные люди заблуждались, думая, что это редкое счастье - плыть в золотистом потоке света. В данном случае задача прожектористов состояла в том, чтобы лучами поймать конус, а летчик-перехватчик обязан был поразить мишень.
Ночной стрельбе по конусу летчики обучались упорно, до изнеможения. На первый взгляд могло показаться, что эти мужчины забросили и свой дом, и своих близких. И даже странным выглядело то, что вокруг авиагородка продолжается мирная жизнь, когда в нем все жили как на войне. Летчики вылетали преследовать неприятеля, спали в землянке, хотя их дома находились совсем рядом. А тех, кто все же уходил домой, часто будил сигнал тревоги, и тогда весь аэродром становился похожим на растревоженный муравейник. Людям словно больше и не о чем было говорить, кроме как о тяжелых испытаниях, выпадавших им каждую ночь. Они забыли и о большом городе, еще совсем недавно манившим их своими бесконечными развлечениями. Если же изредка туда и доводилось попадать кому-нибудь из них, то они испытывали такое чувство, будто перенеслись совсем в другой мир.
Любое драматическое событие комментировалось в столовой аэродрома. Она стала как бы единственным местом, где мужчины позволяли себе передохнуть, дать волю языкам и поспорить
В столовой собирались младшие, и старшие офицеры, все время остававшиеся начеку в ожидании, что кто-то войдет с известием о только что случившемся происшествии. Поэтому каждого показавшегося в дверях все пристально осматривали, но, если тот тихо садился за стол, на него уже никто не обращал внимания. Но как только появлялся кто-нибудь, не успевший еще [132] остыть от пережитого возбуждения, его тотчас же плотным кольцом окружали все находившиеся в помещении люди.
– Сразу после того, как я сделал разворот над Марицей, - бурно жестикулируя, начинал летчик, - как вдруг вижу: надо мной что-то то вспыхивает, то исчезает, как будто кто-то курит трубку. Во мне все взыграло: ну, разбойник, попался, теперь я тебя проучу! Сделал еще разворот и стал набирать высоту, но от него, проклятого, и следа не осталось. Просто стыдно рассказывать.
– Эх ты! Как же ты упустил его?
– огорчались слушатели.
– Давненько уже ничего интересного не случалось, - с сожалением проговорил младший сержант с пушком над верхней губой.
– А нам театральные сенсации ни к чему, - возразил старший лейтенант с пышной кудрявой шевелюрой.
– Ненавижу их! Мне вовсе не хочется стать действующим лицом какой-нибудь сенсации. Может быть, всем кажется, что это очень эффектно - летать на высоте сто метров и стрелять по конусу. А для меня это нервотрепка, это, чтобы не употреблять громких слов, преждевременная старость. А мне еще нет и тридцати. Поэтому вот что я вам скажу: если мне однажды ночью приведется обнаружить подлеца, то я согласен пойти хоть на таран. В моей душе накопилось столько ненависти, что я едва ли смогу удержаться.
Летчики привыкли ждать, комментировать самые различные события, обсуждать, хвалить или сожалеть о том, что не они, а другие совершили то или иное. Следующей ночью, такой же холодной и спокойной, как и все предыдущие, я снова застал летчиков, занятых работой. Закончив последние приготовления к полету, я поднялся в кабину, но прежде, чем включить двигатель, внимательно проследил за взлетом самолета с конусом. Вскоре и этот мой полет станет похожим на все остальные, а в то время он меня волновал и заставлял задумываться. Я неподвижно сидел в кабине, наблюдая за поблескивавшим стальным тросом. Вот он вспыхнул на какое-то мгновение и снова исчез. Теперь и мне пора вылетать вслед за конусом и преследовать его, обнаружить, а когда он попадет в скрещение лучей прожекторов, [133] расстрелять пулеметными очередями. Но разве можно все это описать?!
Всмотревшись в даль, в направлении Среднегорья, я обнаружил, что все небо заволокли темные грозовые облака, то и дело там вспыхивали молнии. А именно туда пролегал мой маршрут. До самых гор небо оставалось сравнительно чистым, и я не торопился догонять самолет с конусом, чтобы открыть стрельбу по мишени. Во что бы то ни стало это надо сделать над Среднегорьем, в зоне, определенной для стрельбы по воздушным целям.
Через минуту-другую после получения разрешения на взлет я уже оторвался от земли. И снова посмотрел на Среднегорье, которое теперь показалось мне похожим на зловещую гряду извергающихся вулканов. До этого мне редко приходилось наблюдать подобное. Еще в детстве я узнал, что такое Балканские горы, вселяющие в людей ужас, едва грозовые облака скроют их вершины и оттуда начнут доноситься раскаты грома. Но на земле можно увидеть только, как тучи надвигаются на горы, как порывы ветра поднимают облака пыли, а потом начинается проливной дождь. С самолета же летчик мог наблюдать за зловещим небесным механизмом, который, приводя в движение бесконечное число своих деталей, обращался с горами, как с беспомощной детской игрушкой. Стояла осень. Вспышки молний и раскаты грома в эту пору казались необычными. Разбушевавшийся воздушный океан в свете молний выглядел еще более страшным. Когда яркий свет вспышки задерживался на какое-то мгновение, мне удавалось заметить самолет с конусом, уверенно следовавший по своему маршруту. Мне доставляло огромное удовлетворение то, что у нас подобрались смелые, бесстрашные летчики, готовые лететь хоть в самое пекло. В кучевых облаках исчезал то самолет, то конус. «Смотри-ка! Кажется, мой партнер Филипп Цеков задумал заманить меня в эту трясину, чтобы я, сколько ни преследовал его, так и не смог попасть в мишень! Но как бы он ни маневрировал, я все равно сумею поразить цель».