Заклятые враги
Шрифт:
– Вы от меня, - прошипел он довольно, так, будто бы внутренняя боль, ради которой его и избрали, наконец-то стала свободной, - никогда не избавитесь. Даже вы, кем бы вы сейчас ни были, не сможете вытолкать меня в мир, в котором я никогда не буду счастлив.
Дарнаэл смотрел на него, словно на прокажённого - вроде бы и жаль, но так противно прикоснуться.
С пальцев всё ещё стекали капельки крови. Творилась новая земля.
– Вы не сможете сотворить эльфов, - хохотнул он.
– Они не отсюда. У вас нет столько силы. Вы не можете… У вас есть только… - он обвёл руками пустоту, - это. Земли
– не сойдётесь там вместе.
И души.
Эльфы не отсюда. Но ни Дарнаэл, ни Эрри не заставили бы себя сотворить эльфов, даже если бы были на это способны.
Кровь растекалась по всему океану. Трещали многовековые заслонки, рушились миры прошлого.
Души рвались на свободу.
Отторжённые. Отброшенные в сторону. Те, кого признали ниже эльфов - но ещё не звери. Десятки. Сотни. Тысячи. Преисполненные боли и любви, грешники и праведники.
– Иди, - равнодушно проронил Дарнаэл.
– Тебе предстоит когда-то родиться там. Среди них.
– Среди безухих?!
– прошипел Тэллавар.
– Среди людей.
Он содрогнулся. Слово ударило его в грудь, будто бы молнией - с силой, способной разрушить миры.
Оболочка раскололась, и он обратился в пыль, чтобы когда-то занять своё место среди новой жизни. Среди мира, который не будет разрушен бесконечным течением хаоса.
Эрри подошла ближе, зажмурилась и уткнулась носом в плечо Дарнаэла. Он только осторожно обнял её, одной рукой, будто бы боясь разбить хрупкую - даже слишком, - иллюзию любви.
Это была их вечность.
Может быть, там, внизу, в череде воскрешений, они будут появляться, чтобы принести магию. Может быть, чтобы вернуть всё на свои места. И пусть они никогда не встретятся там. Пусть, пока кровь не сольется воедино вновь - кровь, создавшая этот мир из морской воды, - они не смогут быть вместе…
У них есть что-то большее, чем маленькая семья и двое детей. У них есть целый мир, за который отныне они ответственны.
Мир, у которого нет права на реинкарнацию.
========== Глава пятьдесят четвёртая ==========
Центровой линией философии Его Величества Галатье Торрэссы была одна простая фраза: народ сам повинен в характере короля. Да, он не виновен в министрах и послах, в глупых или разумных полководцах, но короля предопределяет поведение его прекрасного или не очень простора для правления.
Из тридцати двух лет, проведённых на троне, не было и дня, чтобы Галатье не припоминал эту фразу. Он умел говорить её по-разному: с гордостью, надменно, кивая на своих людей и усмехаясь так самодовольно, что становилось дурно; жестко и холодно, показывая место своему неудачливому правителю-собеседнику из соседнего государства; резко, мрачно, отвечая своему глупому и гадкому народу, оправдывая каждый маленький или большой проступок; лестно, с мерзкой улыбкой, косясь на королей, побеждающих раз за разом армии соперников.
Но это ни на мгновение не меняло её сути. Галатье Торрэсса оправдывался перед собой и своим народом за каждый сделанный шаг, достаточно умело, чтобы его терпели все эти дни, но всё же не настолько, чтобы почувствовать себя на троне хотя бы более-менее уместным.
Он чувствовал, как возраст падал на плечи. С каждым днём он всё ближе и ближе
Но Торресский архипелаг вот уже тридцать два года не вёл войну. Их армия превратилась в толпу контрастов. Разжиревшие вельможи погоняли кнутами своих уставших, измученных подчинённых, а голодные селяне отмахивались от добровольных народов. Их армия была собрана из осколков, слеплена кое-как, чудом превращённая в единое целое и вновь разбитая, раздробленная, будто бы и сама территория. Разве это страна?
Это просто набор островов, и каждый из них предпочитает жить своей жизнью. Слишком много территории, чтобы ею можно было управлять.
…Галатье одёрнул свою мантию. Зелёная, бархатистая и тёплая - в замке всегда было довольно прохладно, и король приказал создать специальное заклинание, которое грело бы его во время пребывания в тронном зале.
Уникальная технология, которая едва ли не привела Дарнаэла Второго к ужасной смерти.
Но Галатье не понимал, на что они рассчитывали. Король давно не видел правителя-соседа, разговаривал с ним в последний раз на мирных переговорах три года назад, но того опыта было достаточно, чтобы понять: мантия не поможет.
Точнее, она бы сработала, повесь её кто-то на плечи Его Величества короля Торресского архипелага. Но, и все это прекрасно знали, ни одна цепь не удержит Дарнаэла Второго на месте и двух минут, не то что положенных пяти, и ждать, пока его раздавит и поджарит какая-то тряпка, мужчина уж точно не станет.
Галатье потянулся к тёплой ткани. Он постоянно мёрз - и сейчас тоже дрожал от холода, чувствуя, что летние ветра могут стоить ему нескольких неудобных дней, а то и месяцев. Нет, глупости какие - летом Торресский климат ещё вполне щадит его старые кости, вот только осень уж точно принесёт за собой слишком много неприятностей.
– Ты опять в этом!
Мужчина неохотно поднял голову и коснулся лба, отбрасывая седые волосы. Передвигаться было трудно; за последние года он достаточно погрузнел, чтобы постоянное сидение на месте стало привычным делом, и теперь не мог так просто и быстро взлететь по ступенькам от осы-супруги.
Они женаты уже больше двадцати лет, но леди Марисса ни на один миллиметр не приблизилась к званию королевы духовно. Ей нужен был кто-то другой - в крови у его жены навеки поселилась любовь к той глупой, аляповатой роскоши, которую она тащила в их дом. А ещё - её постоянные дети, дети, дети! Стране нужен наследник, стране нужно продолжение рода, подари право наследования моему сыну, подари право наследования нашей дочери…
Галатье её ненавидел, наверное. Но он не мог это признать. Он не мог продемонстрировать ей своё презрение, для того надо быть более сильным.
– Я же тебе говорила!
– она шипела, будто бы в очередной раз глотнула какой-то яд, что должен был сделать её моложе.
– У нас в стране траур! Дарнаэл Второй убил нашу дочь!
– Твою.
Марисса быстро, поспешно оглянулась, будто бы проверяя, не смотрит ли кто, а потом ударила его по лицу - скорее для проформы, чем для того, чтобы привести в чувство и заставить уважать память о бедной погибшей девочке.