Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко
Шрифт:
– Мои, – неохотно ответил Шевченко. – Так… Баловство. Когда плохо делается на сердце, я и начинаю портить бумагу. У меня их много, этих стихов.
– А можно полюбопытствовать? – спросил Мартос.
Шевченко вытащил из-под кровати корзину, доверху набитую изорванными скомканными листами, исписанными неправильным почерком.
– Вот все мое добро, – сказал Тарас. – Тут сам черт вывихнет лапу.
Мартос начал разбирать рукописи. Шевченко смотрел на него с недоумением. Рукописи были в таком беспорядке, что Мартос не мог в них разобраться. Он взял их с
Но пошел он не домой, а к писателю Гребенке. Они вдвоем разобрали рукописи, прочли их и долго молчали. Они были потрясены. Впервые они узнали о существовании большого народного поэта, чьи стихи были так неотделимы от страданий и мыслей народных, что даже не верилось, что они написаны одним человеком, а не созданы всем народом в течение многих лет на шляхах, на полях Украины.
Молчат горы, стонет море,Могилы в тумане.Стонут дети казацкиеВо вражеском стане.На следующий день Мартос снова пришел к Тарасу позировать для портрета. Тарас молчал. Молчал и Мартос. Он ждал, когда Тарас спросит о стихах. Но Тарас был угрюм, работал с ожесточением и не говорил ни слова. Наконец Мартос не выдержал.
– Прочел я ваши стихи, Тарас Григорьевич, – сказал он.
Шевченко молчал.
– Великолепные стихи! Их надо тотчас напечатать.
Шевченко испугался.
– Что вы! – заговорил он быстро и недовольно. – Какие это стихи! Засмеют меня за эти стихи, а то, пожалуй, и побьют поэты.
С большим трудом Мартосу удалось добиться от Шевченко разрешения напечатать стихи отдельной книгой…
О случившемся Тарас поделился с Васей Штернбергом.
– Как ты назвал книгу? – спросил Штернберг.
– «Кобзарь»… Пусть будет «Кобзарь».
Почему так назвал свой первый сборник Шевченко? Кобзарями на Украине называли народных странствующих певцов-музыкантов, которые ходили из села в село и под звуки старинного инструмента пели свои песни. Чаще всего пели кобзари о горькой доле народной, напоминали о различных исторических событиях из жизни народа… Шевченко назвал свой сборник «Кобзарь», так как и его стихи перекликались с теми горькими песнями. Впоследствии народ прозвал и самого Шевченко великим Кобзарем.
– А ты мне нарисуешь кобзаря? – спросил Тарас друга.
Штернберг любил Украину, чувствовал, как настоящий художник, ее природу. Он мог нарисовать одно наклоненное дерево, одну мельницу, или пару волов круторогих, но так нарисовать, чтоб ощутить за ними безбрежные степи и всю поэзию родной страны. Недаром, разглядывая эскизы, которые он привез с Украины, Великий Карл расцеловал его и сам мечтал поехать на Украину, пожить где-нибудь на берегу Днепра.
И Штернберг нарисовал для первой книги своего друга Тараса рисунок. Сидит старый слепой кобзарь на завалинке, кобза возле него, смотрит на кобзаря внимательными глазами маленький мальчик в соломенной шляпе.
– Спасибо тебе, брат, – сказал Тарас и крепко
Долго молча смотрел на рисунок. Напоминал он ему детство и столетнего деда Ивана, и его самого, непоседу, всем интересующегося мальчика.
Первая книга! Первый «Кобзарь»! С каким нетерпением ждет его выхода Тарас. Эх, жаль, нет Штернберга! По весне обнялся с ним Тарас в последний раз на набережной Невы, стоял долго, пока тот поднялся на корабль, с ним еще знакомый художник-маринист Айвазовский, – поехали счастливые в Италию.
– Не забудь меня, Вася!
В «Кобзаре» было стихотворение в четыре строки, посвященное В.И. Штернбергу:
Поїдеш далеко,Побачиш багато;Задивишся, зажуришся, –Згадай мене, брате!Вася махал с палубы шляпой, кричал:
– Заканчивай Академию! Буду ждать тебя в Риме! Вышли «Кобзаря» сразу же, как выйдет! До свидания, Тарасику!
До свидания! Конечно, до свидания! Тогда думалось – увидится и в Риме, и на Украине, и в родной Академии… Но жизнь внесет свои коррективы: больше им не суждено было встретиться. Василий Штернберг вскоре заболел и умер в Италии…
В это время круг знакомств Тараса очень расширился. Он начал больше встречаться с литераторами. В Петербурге были разные кружки, литературно-музыкальные салоны. Собирались у старого графа Виельгорского, у графа Федора Толстого, у Кукольников, у редактора «Художественной газеты» Струговщикова. Младшее поколение любило собираться у Панаева и Гребенки.
У Гребенки Тарас впервые услышал о Белинском, талантливом молодом критике, о котором Панаев говорил с большим запалом. Действительно, статьи его обращали внимание всех, кто более-менее интересовался литературой.
Тарас увидел Белинского на вечере у Струговщикова. Вообще это был замечательный вечер в апреле 1840 года. Собралось много знакомых и, конечно, Великий Карл.
Зашел человек лет 32-х, худощавый. Со строгим лицом.
– Это Белинский, – сказал Маркевич Тарасу.
Белинский долго сидел молча, в стороне; но его вовлекли в разговор Сологуб и Панаев. Тарасу очень хотелось послушать, о чем они говорят.
До Тараса дошла фраза Белинского:
– Если у искусства отнять право служить общественным интересам – это значит не возвеличивать его, а уничтожать. Это же лишит его живой силы, мысли, это значит сделать его игрушкою пустозвонов.
Тарас придвинулся ближе. Эта мысль захватила его.
«Я теперь не пропущу в журналах ни одной статьи Белинского», – подумал Тарас.
Заговорили о Лермонтове – дело его с дуэлью только-только нашумело в Петербурге.
– Снова его, бедного, в ссылку на Кавказ, – заметил Панаев. – Вы виделись с ним недавно, Виссарион Григорьевич?
– Да, я был у него в ордонансгаузе, когда он сидел там за эту дурную дуэль. Теперь он на меня произвел совсем другое впечатление, чем раньше.
В суровых серых глазах Белинского что-то потеплело.