Западня
Шрифт:
«Если бы только я могла взять и уйти отсюда, никого не спрашивая!»
Отец прав: это просто истерика. Никогда в жизни больше она не сунется за ворота Замка без магической защиты: кошмар, два раза пережитый ею в отрочестве, когда она сбегала из дома после ссор с отцом, забыть невозможно. Эрика с такой живостью вспомнила, как на шее затягивалась невидимая удавка Тангрис, что поперхнулась и закашлялась, и сердце у неё заколотилось пуще прежнего.
Вскоре слёзы кончились, но легче Принцессе не стало. Однако, хочешь не хочешь, пора было одеваться и делать причёску. Предписанное этикетом платье из кремовой тафты с кипенью белоснежных
— Что ты делаешь, Вальда?! Ты меня задушишь! — вспылила она, когда горничная затянула широкий пояс.
Валькирия молча его ослабила.
— А так он с меня свалится! Да что с тобой сегодня такое?..
— Не со мной, ваше высочество, а с вами, — флегматично возразила горничная. — Вам бы сейчас не обедать, а чаю с мятой и поспать…
— Знаю, — потеряла запал Принцесса. — Но папа убьёт меня, если я не приду.
— Да уж, с вашим батюшкой шутки плохи, — согласилась Вальда с каплей сочувствия в голосе. — Как будем укладывать волосы?
— Собери повыше и заколи, никаких сегодня глупых локонов… — вздохнула Эрика и уселась к зеркалу.
Вид собственных волос, блестящими плотными волнами ниспадающих до середины спины, и аккуратные движения горничной, ловко управлявшейся с расчёской и шпильками, немного успокоили Принцессу. В носу больше не свербело, и губы сами собой сложились в привычную прохладную полуулыбку.
Такою Эрика и явилась в Круглую столовую — шестиоконную комнату, залитую мягким светом солнечного морозного дня. Компания уже собралась, только место Придворного Мага снова пустовало. Принц Аксель и герцог Пертинад, как и вчера, приподнялись было навстречу Принцессе — посуда на скатерти испуганно брякнула, — но девушка остановила их царственным жестом:
— Оставьте церемонии, друзья мои. Это просто обед в семейном кругу, — и села на свой стул рядом с отцом.
Король бросил на неё быстрый подозрительный взгляд — кто знает, что ещё придёт в голову ревнивой наследнице? — понял, что никаких сцен не будет, и обрёл свой обычный самодовольный вид. Мачеха, в ярко-зелёном шёлковом платье, слишком открытом для середины дня, заговорила о последней премьере в Королевской опере. Обращалась она, главным образом, к имперскому гостю, намеренному нынче вечером посетить столицу, но воркующие интонации явно были адресованы не ему. Марк, вальяжно развалившийся на стуле, вставлял в беседу шуточки разной степени удачности. Пертинад со свойственным ему азартом, от которого Эрику всегда тошнило, поглощал жареного поросёнка, то и дело с неожиданной мрачностью посматривая на Акселя. Сама Эрика впихивала в себя кусок за куском безо всякого аппетита, и выдохнула с облегчением, когда «простой обед в семейном кругу» подошёл к концу.
— Что ж, полагаю, теперь мы позволим его высочеству совершить долгожданную поездку в столицу, — провозгласил Король, разделавшись с десертом. — Ингрид и Марк проводят вас к автомобилю, дорогой Аксель. Герцог, я знаю, любит отдохнуть после обеда часок-другой. А мы с дочерью, пожалуй, выпьем ещё кофе.
«Он хочет что-то сказать мне наедине? Но что же?!» — встрепенулась Принцесса.
* * *
Пробуждение было отвратительным.
— Хватит спать, голубчик! — Придворный Маг из-за решётки самым
Пленник попытался было открыть глаза, но тут же зажмурился: свет теперь сиял не только в коридоре, но и в клетке, Мангана успел приволочь сюда тысячесвечный хирургический прожектор. Где-то неподалёку, видимо, затопили печь — воздух стал заметно теплее и суше, чем был накануне вечером. Но ни этот воздух, ни кровать — хоть и жёсткая, но вполне пригодная для сна — не могли примирить Феликса с удручающей реальностью.
— Подъём! — Потрошитель фонтанировал хорошим настроением и как будто даже сбросил полтора десятка лет. — Приведи себя в порядок и поешь, сил тебе понадобится много.
Многоликий выругался и сел, рассматривая своё узилище сквозь щёлочки между веками. Тесное помещение — пять шагов в поперечнике, это он запомнил на всю жизнь вперёд — было забито устройствами непонятного назначения и устрашающего вида. Какие-то ящики с кнопками, проводами и стрелками, блестящие рычаги, металлические спирали и стеклянные колбы… Высокая хромированная кровать с подлокотниками, на которой он сидел, производила наихудшее впечатление — мимолётного взгляда на неё хватило, чтобы понять, как удобно на ней удерживать в неподвижности распростёртое человеческое тело.
Феликс попытался восстановить в памяти остаток минувшей ночи, но оказалось, что помнит лишь немногие разрозненные куски.
Вот он ломает ногти, пытаясь сорвать с себя ненавистный пояс, трясёт решётку, кричит что-то невнятное, срываясь на хрип, давая волю ярости — она единственная сейчас его согревает.
Вот, обессиленный, сидит на полу, прижав колени к груди и привалившись спиной к стене, чувствует, как древние камни вокруг покрываются тонкой ледяной коркой, и сжимает зубы, чтобы не звать Мангану — ведь он слишком ценный «экземпляр», чтобы ему позволили замёрзнуть насмерть!
Вот с ужасом понимает, что не только ноги его, окоченевшие давно, но и руки, и туловище, перехваченное магическим поясом, уже ничего не чувствуют; инстинкт самосохранения голосит что есть мочи: «Зови на помощь!» — но губы не шевелятся, грудь не может втянуть достаточно воздуха, глаза закрываются, и подступает сон, от которого уже не суждено проснуться.
И вот сквозь предсмертное оцепенение сна пробивается грохот распахнувшейся решётки, и голос Манганы почти приветливо спрашивает над ухом: «Ну как, ты передумал, голубчик?» — сил едва хватает на то, чтобы кивнуть. «Стоило ли устраивать цирковое представление? — ворчит Потрошитель. — Тебе бы уже десятый сон снился в тёплой постельке…» — и чьи-то руки рывком поднимают пленника с пола, чьи-то руки суют ему под нос кружку с остро пахнущим снадобьем, от первого же глотка которого он согревается, а от второго ему кажется, что внутри у него вспыхнул пожар.
На этом пожаре воспоминания заканчивались. Должно быть, потом его переодели: сейчас на Феликсе были штаны и рубаха из толстой некрашеной шерсти, а под ними, поверх магического пояса, очень грубое, но чистое бельё, — уложили в постель и дали подействовать снадобью и немного поспать. Следов обморожения он на себе не увидел, осязание вернулось, ничего не болело, кроме травмированной ноги, которая будет заживать ещё пару дней. «Я живой, — подумал оборотень и, наконец, решился полностью открыть глаза. — Главное, злыдни болотные, что я живой, а уж удрать отсюда я сумею!»