Записки мерзавца (сборник)
Шрифт:
Мстители: бедные рыцари, восторженные и близорукие, самоотверженные и пустоцветы, готовые на все и не способные ни на что...
Наконец, абсолютное, беспримерное отсутствие какой бы то ни было определенной идеологии, грозное смешение застарелого добра и изощренного зла: или Деникин, что-то плетущий о замене революции и реакции путем эволюции, или Суворин -- хмельное дитя Коломяжского ипподрома и Добровольческой ненависти...
II
Первый командир Корниловского полка -- генерального штаба полковник
Сердце корнета, воля вождя, отвращение к гражданской войне и горькое сознание ее необходимости, стремление уговорить и убедить пленного, исключительная даже в первом походе щепетильность в обращении с имуществом обывателей, отсутствие зверств и неумолимое их преследование -- таков был Нежинцев...
Кабинетному ученому, просвещенному офицеру генерального штаба -- странно, чуждо ему в атмосфере глухой ненависти первопоходников, загнанных в ледяную степь. Пока жив Нежинцев, теплится огонек весталки. Ей неизвестно лицо ее бога, сроки его прихода, но она ревностно поддерживает священное пламя...
Полковник Блейш -- последний командир Марковской дивизии времен Новороссийского разгрома.
Храбрость -- о храбрости не принято было говорить среди марковцев -- он ходил в атаку во весь рост, всегда впереди дивизии.
Жестокость -- ее не замечали среди марковцев -- в этом году марковцы редко брали пленных.
Начисто выбритый, благоухающий, напудренный, пристально наблюдает Блейш жуткие сцены после боя, равнодушно слушает залпы расстрелов, брезгливо смотрит на начавшийся грабеж.
С неизменным флакончиком кокаина в боковом кармане, этот бесстрастный ледяной человек, с каждым боем все более молчаливый, все более мрачный, пройдет сотни верст до Орла и обратно, не выпуская из рук винтовки, проходя по трупам, чрез грабежи, насилия, пожары.
Понял ли Блейш фатальный уклон гражданской бойни, или душа его уже давно была сражена, и продолжала жить лишь щеголеватая оболочка педантичного офицера в пальто старого образца, только, никогда не участвуя лично в зверствах и грабежах, он не находил и слов порицания.
Он истреблял трусость, дезертирство; храбрость покрывала все...
Каменный гость -- говорили о нем в ставке...
Дойдя со своей дивизией до Новороссийска, он умер от сыпняка в один из последних дней. Уже на пристанях обезумевшие люди бросались в ледяную воду, вплавь к английскому рейду, а Блейша хоронили на лафете единственного уцелевшего дивизионного орудия. За лафетом шли страшные марковцы. Еще вчера они врывались в дома на Серебряковской, принося смерть, насилие, грабеж. Сегодня они плакали такими слезами, какими едва ли плакали даже их бесчисленные жертвы, рассеянные в степях Дона, Кубани, в вязких грунтах центральной России.
От Нежинцева к Блейшу: цена двух лет белого опыта. От пустоцвета мечтателя к немилостивому кондотьеру.
III
Жертва кокаина и "логики"... Генерал Слащев. Кокаином побеждал большевиков, "логикой" победил добровольческую психологию и, проиграв с белыми, пытается отыграться у красных.
Энергия и талант Слащева-Крымского создали шестой акт трагедии; страх пред Слащевым-Вешателем унял даже тех трогательных бескорыстных большевистских квартирьеров, которые вырастали за месяц до красных в лоне профессиональных союзов, "демократических" дум, независимых редакций и умирали через месяц после красных... в подвалах метких чека.
Двумя юнкерскими училищами, горстью донских казаков преградил дорогу русской лавине этот почти легендарный человек, достойный, если не прижизненной статуи, то загробного внимания ада.
Безумным усилием воли, опьяненный ненавистью, кокаином, хронической бессонницей, бодрствуя целыми неделями, он сумел продержаться вопреки стратегическому смыслу, указывавшему на невозможность, вопреки наехавшей толпе воевод без воеводства, эту невозможность создавших, вопреки забастовкам единственного военного завода.
У Сивашей кулаки Каменева, по Южному Берегу гуляет капитан Орлов с зелеными офицерами, в Севастополе и Феодосии рабочие не выгружают снарядов, но зато во всех портах высаживаются банды эвакуированных из Новороссийска и громят "напоследок" города; в довершение всех несчастий приезжает "Южно-русское Правительство", заявляя о своих прерогативах, а Деникин и Махров требуют подчинения и угрожают смещением.
Слащев поспевает всюду.
"Не смей спать, -- будит он на рассвете своего несчастного адъютанта, -- едем в тыл усмирять", -- и к полудню на столбах, фонарях, деревьях города Симферополя замелькают Полковники, Штабс-Ротмистры, Поручики с лаконической надписью: "Приказом Генерала Слащева за грабеж".
К вечеру он появится в Севастополе, и восемь главарей забастовки, оправданные за отсутствием улик, попадут в его поезд; не солоно хлебавши, отойдет от прямого провода Махров, Деникин разведет руками и скажет: "Что же с ним делать, ведь придется его расстрелять, лучше оставьте его..."
А к утру Слащев снова у Джанкоя.
За ночь большевики прорвали Сивашские позиции и двигаются на полуостров...
Остается последний резерв--1000 юнкеров.
С винтовкой в судорожно сведенных руках, с безумным взором остекленевших глаз, поведет он эту кучку навстречу соленому весеннему ветру, в лоб пулеметам, в дико-неравный, фантастический бой.
Через несколько часов большевики хлынут назад, а Слащев, вызванный к аппарату Министром Юстиции, запрашивающим о судьбе восьми, исступленно кричит: "Не беспокойтесь, они уже расстреляны, атака отбита..."