Записки мерзавца (сборник)

Ветлугин А.

Неразговорчивые хаки со значком американского "Красного креста", с сигарой в зубах, бдительно следили за ходом грузки, мало доверяя чумазым мушам; самолично препровождали хвост подвод на железную дорогу; изредка короткий удар стэка -- и лихой туземный джигит сконфуженно бросал неудавшуюся попытку спартизанить что-либо. Со станции Санаин начиналась баснословно отвратительная даже для России узкоколейка, полоса обвалов, заносов, развинченных рельс, украденных шпал... Кругом вопиющая порча нравов: воруют все -- от проводников до встречных пастухов; злоумышленники подготовляют крушения, в проталинах грязнеющего снега нередко разлагаются трупы зарезанных осенью до снега и оставшиеся здесь до весны: когда стает снег, прибегут шакалы и пожрут

падаль... На пригорках блуждают тени стариков, женщин, согнутые под тяжестью замерзающих детей. Взоры всех устремлены на новую столицу -- Эривань. Но и там тот же непобедимый сыпняк, в крошечной комнатке ютятся сразу четыре министра, на улице не протолпишься от нищих. В воздухе запах карболки и... паники: каждый день ожидается "местное выступление..." Как тут работать?

Редко приходится Гаскелю засидеться в его Тифлисской квартире дольше чем на одни сутки. Из четырех краев Армянской республики несутся вопли осчастливленных в Севре людей: "Мы не хотим республики, мы хотим хлеба, сапог и безопасности..." Классический англосакс -- условная внешность завоевателя, сердце героя сентиментальных фильмов -- очень хорошо понял невозможность доверяться кому бы то ни было в стране, пережившей 1917--1920 годы... Все на том же невзрачном "форде", преодолевающем горы, болота, снега и пески, он колесит по воюющим вилайетам, контролирует нужду, распределение, недохватку. Двухлетняя работа, увенчавшаяся полным успехом, проведена исключительно при помощи своих, привезенных из Америки людей. Не знали ни языка, ни обстановки, но зато не были затронуты самумом разрухи. Ни слова по-русски... но зато и ни одного русского поступка!

Рядом с Вильямом Гаскелем шла другая жизнь, других англосаксов: великобританская оккупация палками толстозадых "бобби" прививала добрую мораль, расхищала богатства края, оставляя гибнуть голодающих, умирать больных; english is the first nation... {англичане прежде всего (англ.).}

Без дредноутов, без пушек, без чванных приказов, не рассыпая неисполнимых обещаний, Гаскель поспевал всюду, и пока он на Кавказе -- Армения сыта.

Потом обычный рефрен: пришел 21 год, пришли пророки из Москвы, разграбили запасы Гаскеля, продали автомобили, загадили лазареты... Полгода на родине, и снова за океан -- к еще более страной работе. В атмосфере рекордного воровства, цинизма, лжи, среди сыпных вшей, чумных крыс, в России, превращенной в гигантский нужник -- американский полковник, представитель самых больших и самых упорных в мире "помещиков, банкиров и капиталистов" должен спасать тех, кого не успели заморить друзья хижин -- враги дворцов...

И все тот же забрызганный "форд" уже колесит по самарским черноземам, по астраханским пескам... Трясучий, как бричка Коробочки, победоносный, как танк Китченера!..

* * *

В Великобританской казне нет денег для помощи, но в английском словаре есть материал для замысловатых речей. Оливер Уордроп -- бывший верховный комиссар в Закавказье -- назначен куда-то, каким-то представителем, в качестве специалиста по русским вопросам. Если имя Гаскеля на гребне редко-трогательной волны -- все прекрасное столь же редко, как и трудно, -- то Оливер Уордроп -- прежде всего потревоженная и тревожащая тень, знаменующая роковую эпоху в истории гражданской войны.

В период определившегося ущерба Колчака, Деникина, Юденича нынешний генеральный консул в Страсбурге, нынешний представитель где-то чего-то пребывал все в том же Тифлисе и делал большую политику. Англия находилась в зоне своего "влияния", кругом била нефть, и, значит, Англия давала тон...

Британский профессор, Уордроп представлял яркий тип модернизированного пуританина. Суровый пафос Кромвеля выродился до степени суфражизма в штанах, сохранив лишь увлечение к словам с истлевшим содержанием, лишь скопческую ненависть к... алкоголизму, к Оскару Уайльду, к современной живописи.

Уже на Версальской Конференции "право на самоопределение

народностей" вызывало зевоту у Клемансо, циничные остроты у Ллойд-Джорджа; уже разочарованный Кейнс отмечал в своих дневниках полную агонию 14 пунктов развенчанного президента, а профессор Оливер Уордроп по-прежнему отстаивал деятельность экзотических республик от "преступных покушений черных генералов". Причем происходило дело в тысячеплеменном Баку, ожидающем резни, в Тифлисе, открытом для ударов со стороны красной Армении и красного Кемаля...

Сперва мы -- в добровольческой армии -- много смеялись над кукурузной идеологией Уордропа, пока он парил на высотах, не страшных для Деникинского тыла. Потом мы горько и неутешно плакали, когда в дни Дагестанских восстаний, вконец расшатавших южно-русскую базу, Уордроп занял позицию загадочную, почти враждебную и уж, во всяком случае, целиком расходившуюся с предупредительной проповедью Киза, Бриггса и Хольмена на англо-русских трапезах в Ростове, Таганроге, Киеве, Харькове...

Наш -- Хольменовский полковник -- Роландсен от имени правительства Его Британского Величества увещевал горцев Дагестана помогать Деникину и гарантировал им за это всевозможные милости из Лондона. Ихний Оливер Уордроп торжественно заявлял, что никто Роландсена не уполномачивал и что, напротив, -- если горцы Дагестана дорожат милостями Лондона, -- им надлежит денно и нощно бдить, как бы "пушки царских генералов не обратились против демократических республик..."

Тогда в припадках чисто добровольческой ярости нам казалось, что вероломство Уордропа исходит из традиционной английской дипломатии. "Линия Биконсфильда", -- отплевывались таганрогские сердцеведы... Теперь, когда всех помирил вахмистр Буденный, от грузин и азербайджанцев нас отделяет уже не Кавказский хребет, а всего лишь небольшая уличка в тихом Пасси... Глупости было больше, чем вероломства, взаимного хорохорства не меньше, чем традиций...

Так или иначе, но пуританину Уордропу блестяще удалось поссорить тишайшего Деникина с честнейшим Жордания. У таганрогского генерала играло упорство и звенели в ушах московские колокола; у тифлисского социалиста была популярность, которой мог позавидовать сам Шарло, и он уже всерьез считал себя кавказским Кавуром. Опьяненный первой удачей, верховный комиссар двинулся дальше. Ему захотелось на практике показать свое знание Востока, свое чувство мусульманской души...

В начале 1920 года Оливер Уордроп прибыл в Баку. Восторженный азербайджанский народ, составленный из безработных бурильщиков, получивших по 100 рублей за овацию; бдительные полицейские в итальянской (по случаю купленной) форме; филеры из бывшей царской охранки с мечтой о провокации в исхудалых, некогда породистых лицах; расшитый золотом до самого пупа персидский консул; правительство in corpore, {в полном составе (лат.).} ожидающее Высокого гостя на громадном (реквизированном) ковре; восточное угощение и все прочее по чину.

Потянулся длинный ряд банкетов, где профессор блистал заученными татарскими словами, в которые он умудрился все же всучить могущественный "ти-эч"; засели бесчисленные конференции, где верховный комиссар объяснял Хану-Хойскому сущность демократического строя и его отличие от режима оккупации: при первом захват англичанами русской нефти назывался платой за пользование нефтепроводом, при втором -- возмещением расходов по содержанию оккупационных войск...

Одновременно, в те же дни января 1920, в том же Баку, в нескольких кварталах от местопребывания Уордропа происходило другое сборище -- конференция лидеров "муссавата" (партии беков и ханов), большевистских посланцев и офицеров Мустафы-Кемаля. К вечеру Хан-Хойский старался отделаться от Оливера Уордропа и прибегал на эти таинственные собрания трех якобы враждующих сторон. Все три стороны, играя лишь двумя словами -- "Освобождение Востока", -- пытались надуть друг друга, а в первую голову британского профессора, комиссара и кунака.