Записки нечаянного богача 4
Шрифт:
Я с радостью увидел, выйдя на воздух, сперва Раджу, стоявшего метрах в двухстах на парковке, а потом и великана Славу, который целый Вячеслав, бойца-приключенца, с которым, кстати, мы и ездили тогда покупать машину.
Со Второвым и старшим Головиным попрощались тепло, пообещав быть на связи. Как будто у нас варианты были. Их увёз «космолёт» с четырьмя здоровенными Кадиллаками Эскалэйд в качестве сопровождения. Отец Ларион, с которым прощались ничуть не холоднее, уезжал на Майбахе с двумя Гелендвагенами менее эффектно, конечно, почти как бедный родственник.
Слава подошёл, когда на площадке мы остались вдвоём, глядя в тёмное ночное
— С возвращением! — прогудел Слава, обнимая нас по очереди. — Баня топится, Васильич разогнал домработников, оккупировал кухню и сказал, что если мы опоздаем к ужину, то столоваться и ночевать можем готовиться за периметром, в сугробах.
— Сколько запас? — кажется, угрозу начальника охраны посёлка, которую я счёл шуткой, Головин принял всерьёз.
— Сорок три, — отозвался здоровяк.
— За мной бегом, — чувствовалось, что стальной вождь приключенцев возвратился в свою стихию, где не было вещих снов, монастырских кладов и опасных переговоров.
— Что с пробками? — на бегу бросил он подхватившемуся следом Славе.
— Пятница, вечер, всё бордовое вчернь, девять баллов, — ответил тот, умудряясь не сбивать дыхания, будто не бежал, а в кресле сидел.
— Первой машине — сигналы включить. Аллюр — три креста, парни! — сообщил он уже в гарнитуру, полученную от громилы на ходу, утопив в ухо невидимую пуговку наушника и разместив на вороте тонкий стержень, видимо, микрофона.
С парковки три машины сорвались со свистом по бетону: впереди летел чёрный двухсотый Крузак, за ним почти вплотную — Раджа, выглядевший со стороны, наверное, так, будто готовился отгрызть у впереди идущей машины задний бампер, и замыкающим — микроавтобус с трёхлучевой звездой на решётке радиатора и крышке багажника, чёрный, тонированный наглухо, с крышей, увешанной и уставленной всякими антеннами и прочими непонятными мне приборами, напоминавшими большие таблетки активированного угля. Выйдя на шоссе, первая и третья машины начали крякать и моргать синим так, что сомнений не оставалось — эти спешат страшно, и на пути их стоять очень рискованно.
Ветеран неизвестных мне сражений, человек, которого опасались, наверное, оба Головина, начальник охраны посёлка Василий Васильевич помешивал в кастрюле на плите какое-то варево, даже по запаху казавшееся огненно-острым.
— В душ и переодеваться, потом к столу, мухой. Успели, молодцы, — продолжал он нам уже в спины.
Из разных ванных комнат в противоположных концах коридора мы с Тёмой вышли одинаково румяные, с мокрыми головами и в одинаковом оливковом нижнем белье, которым, кажется, мой дом начали снабжать централизованно. По лестнице спустились друг за другом, и к столу подошли с некоторой опаской. Я так вовсе неожиданно ощущал себя так, будто не домой пришёл, а в гости, причём к кому-то опасно важному. Во главе стола сидел Васильич, придавая идеальную ровность ряду из трёх лафитничков, замерших перед ним по стойке «смирно» или «равняйсь» — мне, как сугубо гражданскому, было без особой разницы, но торжественность момента я оценил.
— Позволь, Дим, похозяйничаю малость. Вам, ребята, после рейда отдыхать надо, а не про харчи да сервировки всякие думать. Но для начала — за встречу!
Мы опустились на стулья, старик набулькал и подал пример того, что греть напиток — хамство. Мы поддержали.
Под крышкой кастрюли, накрытой клетчатым полотенцем, обнаружилась разваристая
— Так! Не вовремя выпитая вторая — это насмерть загубленная первая! — Васильич отточенным, тренированным движением мелькнул бутылкой над лафитничками и они волшебным образом наполнились. — А теперь — за дружбу!
Кто-то когда-то очень давно говорил мне: «споришь с тамадой — сам тамади!». Поэтому в части тостов и их очерёдности я никогда не лез с комментариями и замечаниями.
Некоторое время жевали молча. А потом начальник охраны, откинувшись на спинке стула, спросил:
— Федя сказал, у вас там чуть замятня не вышла, Тём?
— Было дело, — буркнул Головин, покосившись на меня со странным выражением лица.
— Такое случается. Получил ты приказ охранять объект. А в ходе работы выяснилось, что охранять его надо от того, кто приказ отдал. В твоём случае, как я понял, совсем худо могло выйти — напротив Фёдора стояли? — глаза старика из-под кустистых седых бровей смотрели на Артёма с какой-то мудрой печалью.
— Да. Первый раз такое, Васильич. Даже мыслишки не всплыло, что брат передо мной. Случись заваруха — мы бы с Волком до последнего там работали, — хмуро кивнул Головин.
— Песня такая есть у Визбора: «Ну что же, каждый выбрал веру и житьё»*. Так что не казнись, Артём. И лишнего не думай, не надо, да и бестолку. Ты всё верно сделал, верно поступил. А брат на тебя не в обиде. У него служба такая же самая. Да и одна она у вас, если вдуматься…
При словах о брате Тёма вскинул глаза, недоверчиво и жадно вглядываясь в старика. Но тот, пожалуй, и не такие взгляды выдерживал, поэтому только еле заметно кивнул.
А потом мы сидели молча, заводя по очереди музыку, которую считали подходящей. И в словах и нотах самых разных времён и исполнителей было что-то одно, общее, главное. Про дружбу и дело всей жизни. Про готовность идти до конца. Васильич ушёл через час примерно, напоследок похлопав нас по плечам одновременно. А когда за ним щёлкнула дверь, стальной приключенец поднялся, обошёл стол и протянул мне ладонь. Я встал и крепко пожал её. А потом мы так же крепко обнялись.
Проснулся я от того, что внутренний фаталист в голове голосил песню из вчерашнего вечернего репертуара, и опять Визбора, которого начальник охраны явно высоко ценил: «Вставайте, граф, уже друзья с мультуками / Коней седлают около крыльца!»**.
Внизу раздавался голос Тёмы, и ещё два, кажется, женских. Вот тебе и доброе утро! А ведь ложились-расходились вчера в одно время, и вариантов продолжать посиделки не было ни одного. К лестнице вниз я подходил, борясь с самыми неожиданными предположениями, что накидывал скептик. Навстречу неслись бодрый бубнёж друга и заливистый дамский смех.