Записки о России. XVI — начало XVII в.

Горсей Джером

Правитель отослал свои богатства в Соловецкий монастырь, который стоит на северном берегу моря, близ границ с Данией и Швецией. Он хотел, чтобы в случае необходимости они были там готовы к отправке в Англию, считая это самым надежным убежищем и хранилищем в случае необходимости, если бы его туда выжили (he should be inforced therunto) [308] . Все эти сокровища были его собственностью, не принадлежали казне, и, если бы было суждено, Англия получила бы большую выгоду от огромной ценности этого богатства. Но он колебался, так как намеревался вступить в союз с Данией, чтобы иметь опору в дружбе и ее могуществе. Он и его приближенные не смогли ни сохранить, ни устроить этот план в тайне, а возможно, их кто-то предал, и старинная знать стала подозревать меня. Так как все они и духовенство завидовали той милости, которой я пользовался, то они перестали оказывать мне свое дружеское расположение. Поэтому я ускорил, насколько мог, мои дела, сделав больше, чем мне было поручено по наказам и инструкциям как от совета королевы, так и от Компании купцов; в назначенное время я получил письма царя, почетный отпуск и отбыл [309] .

308

Это известие Горсея не находит подтверждения в других источниках.

309

Отъезд Горсея с письмами состоялся в 1587 г. О содержании писем см.: Сб. РИО. Т. 38. С. 179–184.

Дворянин по имени Афанасий Сабуров (Alphonasse Savora) [310] с 70 телегами (carts or tilegos) был назначен проводить меня и доставить мой багаж из Москвы на 40 ямских лошадях, не считая моих собственных, до Вологды, за 500 миль по суше. Мне были поручены богатые подарки от царя и особенно от Бориса Федоровича королеве; кроме того, он поручил много заказов на дорогие вещи, а также некоторые секретные поручения. Он послал мне необыкновенно редкое платье из ткани, затканной и вышитой серебром, из Персии, сшитое без швов и стоящее так дорого, что я не смог бы даже оценить его; красивый вышитый шатер или тент, вышитые платки, полотенца, рубахи с золотой и серебряной нитью, принесенные мне Семеном Чемодановым (Simon Shamodanove) [311] ,

его близким родственником, от имени Марии Федоровны [312] , сорок прекрасных соболей, множество отборных соколов с людьми для доставки их до побережья. Уезжая, я выхлопотал еще две милости, которые и были пожалованы. [Первая] — свобода и прощение всех лифляндцев — мужчин и женщин, вдов, детей, с их семействами сосланных в опалу в Нижний Новгород, в пятистах милях от Москвы [313] , в пустынное место; их положение было плачевным и нищенским, как свидетельствовали многие письма и прошения, получаемые от них. Список всех их имен был составлен и отдан. Михаил Консов (Michall Consove) [314] был немедленно послан с поручением и письмом от царя к воеводе (viovod) об их освобождении. Радость их сердец, слезы и благодарственные молитвы — все это было в письмах, посланных мне вслед и сохраненных мною, так- как они стоили, чтобы их прочли. Другой моей просьбой было прошение за сына одного знатного человека из Гельдерланда (Gelderland), умершего там герра Захариуса Глизенберга (Glisenberght), главного начальника (Ноtennant) наемной конницы царя. Его сын, мальчик десяти лет, никак не мог быть освобожден, несмотря на переговоры и письма от правительства и от короля Дании. [Мальчик] был поручен мне и отослан к матери, Маргарите де Фиглерс, с моим слугой Гансом Фризом. Джильс Гофман и Антони ван Зельман, которые хлопотали об этом, прислали мне тысячу рейхсталеров и хорошо наградили моего слугу [315] . Я выехал из Москвы, где меня с почетом проводили, мое путешествие было легким, я часто натягивал свой шатер и обедал, ужинал той провизией, которой меня снабдили на дорогу. У Вологды меня встретил князь Михаил Долгорукий, воевода (Knez Michaell Dolgaruca, the viovode) [316] , он пришел приветствовать меня с царской милостью. Были приготовлены две большие барки, или дощаника (barckes or dosnickes), с лоцманами и 50 гребцами, чтобы доставить меня к устью Двины, в 1000 милях. Сопровождающий меня дворянин вместе с одним из моих слуг, следившим, чтобы тот не обирал и не грабил окрестности, плыли впереди меня в легком судне, запасая провизию, мясо, питье и гребцов в каждом населенном пункте, и так до прибытия в монастырь и крепость Архангельск, где у ворот встречал меня князь Михаил Звенигородский (Izvenagorodscoie) [317] с 300 стрельцов, выстреливших из ружей и из всех крепостных пушек в честь моего прибытия; все голландские и французские корабли также встретили меня пушечными залпами, по предложению князя. На следующий день он чествовал меня и проводил сам на барку, назначив 50 гребцов и 100 человек охраны, находившейся в небольшом судне, сопровождавшем меня до Розового острова (Rose Island); он оказывал мне всяческие почести, сам был одет в золототканое платье, мне он сказал, что это король (King) приказал ему в письме так одеться и встретить меня. Проведя со мной несколько часов на Розовом острове, он уехал, попросив написать о том, что он выполнил свою службу Борису Федоровичу. Розовый остров был почти в 30 милях [от берега], меня здесь встречали все английские приказчики (masters), агенты и купцы. Стрельцы, высадившиеся раньше меня, выстроились и дали залп, который услышали на кораблях, и в ответ раздался пушечный залп. Стрельцов и гребцов угостили вином у погреба и отослали той же ночью назад, в крепость. На следующий день монахи [из обители] св. Николая принесли мне подарок: свежих семг, ржаной хлеб, кубки и крашеные блюда. На третий день моего приезда ко мне был прислан дворянин и капитан Савлук Сабуров (Sablock Savora, a captain) [318] от князя с копией с наказа царя и Бориса Федоровича об их милостях: мне пожаловано было на дорогу 70 живых овец, 20 живых быков и волов, 600 кур, 40 окороков, две дойные коровы, две козы, десять свежих лососей, 40 галлонов водки, 100 галлонов меда, 200 галлонов пива, 100 караваев белого хлеба, 600 бушелей муки, 2 тыс. яиц и запас чеснока и лука. Все эти вещи были доставлены четырьмя дюжими носильщиками и множеством других людей; все было хорошо размещено. Я позволил себе немного отдохнуть и перечитать милостивое письмо от королевы (которым она меня почтила) [319] , а также письма от лордов ее Королевского тайного совета, их наказы и инструкции, наказы Компании, а также памятные записки от моих друзей, которые я все сохранил по сей день для своего удобства и для чтения [потомству] после меня. Некоторое время я провел, развлекаясь среди купцов и приказчиков, мы забавлялись игрой, пляшущими медведями, дудками, барабанами и трубами; праздновал вместе с ними, разделяя поровну доставшуюся мне провизию. Между тем я отправил верного слугу, Замятню (Sameiten), ко двору Бориса Федоровича с письмами, полными благодарности за все его милости, а также и к другим лордам и высоким чиновникам, от которых я вновь получил любезные письма и новые подарки с м-ром Фрэнсисом Черри [320] — кусок золотой парчи на платье — носить в память о Борисе Федоровиче — и прекрасную связку соболей на украшение этого платья. Эти письма приятны как по стилю, так и по содержанию, каждый, кто захочет, может взглянуть на них [321] .

310

Сабуров Афанасий Юрьевич (ум. 1557) — упоминается в разрядах уже как военачальник в середине 50-х годов. Горсей, вероятно, имел в виду кого-то другого из рода Сабуровых, может быть Афанасия Константиновича Сабурова-Долгово (см.: Берри и Крамми. С. 333. Примеч. 1: Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 76; Боярские списки. Ч. I. С. 197).

311

Чемоданов Семен Иванович (ум. 1630) — приближенный Бориса Годунова, в Боярском списке 1588–1589 гг. вписан между строк среди жильцов (см. примеч. 92 к «Путешествиям»), хотя позднее служил в более низком чине выборного дворянина по Суздалю, упоминается в приговоре Земского собора 1598 г… избравшего Бориса царем, около этого времени дал богатый вклад в Троице-Сергиев монастырь. Его деятельность при дворе известна в основном в «смутное время» и прослеживается вплоть до конца 20-х годов XVII D. 22 февраля 1630 г. его женою Е. Ф. Лихаревой был сделан вклад «по своем муже» («во иноцех Сергие») в Троице-Сергиев монастырь (Боярские списки. Ч. I. С. 112, 186, 197; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 125–126).

312

Неясно, кого имеет в виду Горсей: Ирину Федоровну, сестру Бориса Годунова, или Марию Григорьевну его жену. А может быть, речь идет о царице Марии Федоровне Нагой?

313

Известие о ссылке лифляндцев достоверно. Особая слобода «нижегородских немец и литвы» существовала в Нижнем Новгороде со времен царя Федора Ивановича и упоминается в русских источниках начала XVII в. — писцовых книгах Новгородского уезда (см.: Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. С. 442).

314

Вероятно, имеется в виду Косов, см. нем примеч. 177 к «Путешествиям».

315

Известие Горсея подтверждается английскими делопроизводственными источниками (см. об этом: Sissоn Ch. Englishmen in Shakespeare's Muscovy or the Victims of Jerome Horsey//Melanges en Fhonneur de Jiles Legras. P., 1 939. P. 245; Берри и Крамми. С. 334. Примеч. 7).

316

Долгорукий Михаил Иванович — князь, впервые в разрядах упоминается в 1576 г. «на Мышеге». В Боярском списке 1588–1589 гг. записан среди служилых князей Оболенских с пометой «в Новгород» (РК 1559–1605. С. 127; Боярские списки. Ч. I. С. 122).

317

Известие относится, по всей вероятности, к князю Василию Андреевичу Звенигородскому. С 1577 г. до начала 90-х годов XVI в. он, выборный дворянин по Дорогобужу, служил воеводой на Двине в 1585–1587 гг., находился в Сибири в 1588–1589 гг. Его карьера прослеживается вплоть до 10-х годов XVII в., когда он в 1611 г. вошел в состав Боярской думы в чине окольничего (РК 1475–1598 С. 459–461; Боярские списки. Ч. I. С. 97, 172, 256, 267, 325).

318

Вероятно, Савлук Сабуров. Сабуровы — старинный московский боярский род; трудно сказать, о ком из его представителей идет речь, так как лиц с этим именем нет в основных разрядах. Имя Савлук (означающее, согласно С. Б. Веселовскому, «сорт яблок коричневого цвета») встречается в письменных источниках XVI в. (см., напр.: Боярские списки XVI–XVII вв. // Сов. архивы. 1973. № 2. С. 96; Кобрин В. Б. Две жалованные грамоты Чудова монастыря (XVI в.) // ЗОР ГБЛ. М., 1962. Вып. 25. С. 302–303; Веселовский С. Б. Ономастикой. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М., 1974. С. 276).

319

Слова в круглых скобках вынесены на поля рукописи (см.: Бонд Э. С. 215: Примеч. 1).

320

Черри Френсис (Фрянчик Иванов — в русских источниках. 1553–1605) — один из видных членов Московской компании английских купцов в 80-е годы ведший также и собственную торговлю в России (см.: Берри и Крамми. С. 336. Примеч. 11). В 1587, 1591 гг. перевозил царские грамоты в Англию; в 1598 г. был отправлен в Россию как посол и принят царем Борисом (см.: Путешествия русских послов. С. 404–405. Примеч. 12).

321

Ср. текст «Трактата о втором и третьем посольствах», а также Приложение I.

После всего этого, хорошо приготовленные к дороге, на следующий день после [дня] св. Варфоломея я и мои товарищи сели на большой корабль „Центурион“ (the Centurian) и прибыли благополучно, день в день спустя пять недель в Тинмус в Нортумберленде [322] , там я пересел с четырьмя слугами на лошадей и прибыл в Йорк, а затем в Лондон на четвертый день, после чего явился ко двору в Ричмонде.

Стараниями лорда-казначея и м-ра Секретаря, которым в то время был сэр Фрэнсис Уолсингем, я был доставлен к королеве, предъявил при аудиенции письма царя [323] и его привилегии, пожалованные подданным ее величества в знак его братской любви к ее величеству, скрепленные печатью с золотым орлом, раскинувшим крылья. После моего отчета о порученном, который очень удовлетворил ее величество, что было точно выражено добрыми словами и милостивым видом, ее величество просила позаботиться обо мне м-ра Секретаря Уолсингема и на этом отпустила меня. Несколько

недель спустя, когда письма и привилегии были переведены и прочитаны королеве, она сказала: „Действительно, лорды, это королевский подарок от Московского царя, и купцы этого не стоят“, — она была настроена против купцов в результате жалоб сэра Джерома Бауса, а также из-за их разногласий и распрей. „Но я надеюсь, они окажут хороший прием и вознаградят моего слугу Джерома Горсея, а я буду просить вас проследить за этим“, — говорила она лорду-казначею и м-ру Секретарю. Потом она приказала мне встать на колено рядом и разглядывала в грамотах [которые я привез] начертания букв, находя сходство с греческими, спрашивала, не имеют ли те или другие буквы и знаки то или иное значение, потом сказала: „Я могла бы быстро выучить [этот язык]“. Она просила лорда Эссекса выучить этот известный и самый богатый в мире язык; он, занимаясь этим, получил много удовольствия и восхищался им, уделяя этим занятиям больше времени и труда, чем он предполагал им уделять.

322

В Нортумберленд Горсей прибыл 30 сентября 1587 г. (см.: Бонд Э. С. 195).

323

О содержании писем см. подробнее: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 346–353. Речь идет о финансовых и других злоупотреблениях, в которых обвиняли Горсея в 1589 г.

Корабли благополучно прибыли в Лондон; мои подарки и заказы были готовы. Я попросил новой аудиенции. Меня пригласили в Гринвич. Со мной шли двенадцать разодетых слуг и нанятых людей, несших подарки, которые по приказу королевы пронесли, вопреки моему желанию, задним ходом прямо в распоряжение м-ра Генри Сакфилда; я же прошел в приемные покои, где сидела королева и ее лорды: пэр Эссекс, лорд-казначей, сэр Христофор Гэттон, сэр Фрэнсис Уолсингем, сэр Томас Гинедж, сэр Уолтер Ралей и другие, а также леди Маркиза (Marques) [?], леди Уорвик [324] и другие дамы. Я представил письма от князя Бориса Федоровича, объяснив его титул, засвидетельствовав его дружбу и готовность к услугам, а затем дал знать ее величеству, что превыше всех государей и властелинов мира он почитает и мечтает быть полезным ее императорскому священнейшему величеству [325] .

324

Речь идет о придворных королевы Елизаветы.

325

Текст документа, о котором упоминает здесь Горсей см.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 354.

„Если этот князь столь искусен в словах, то что же говорят его письма? Откройте и дайте их прочесть, м-р Секретарь“. Он сказал: „Ваше величество, потребуется некоторое время, чтобы их перевести, я доверяю это сделать тому, кто их привез“. Тогда королева спросила о подарках. Они были выставлены в галерее. Она приказала некоторым остаться, другим уйти, боясь, что они будут просить чего-нибудь. Я показывал, а королева дотрагивалась своей рукой до каждого свертка; там было четыре куска персидской золотой парчи и два куска серебряной, большая белая мантия из штофа, на которой было выткано солнце, его золотые лучи были вышиты самыми блестящими нитками, золотые и серебряные шелка были гладко уложены, чтобы лучше было видно их красоту, еще был прекрасный большой турецкий ковер, четыре богатых связки черных соболей, шесть больших белых с пятнами рысьих шкур, две белые шубы (sfyubs or gowns) из горностая. Королева даже вспотела, устав перебирать золотые ткани и особенно соболей и меха; она приказала двум своим горничным м-с Скидмор и м-с Рэтклиф убрать все вещи в ее кладовую, а м-ру Джону Стонгоупу помочь им. Королева смотрела из окна на двух белых кречетов, свору собак, ловчих соколов и на двух ястребов; она приказала лорду Кэмберленду и сэру Генри Ли заботиться и хорошо ухаживать за ними. Ее величество указала [в окно] и сказала, что это действительно редкий и настоящий царский подарок, поблагодарила и отпустила меня.

Я просил м-ра вице-камергера принять меры, чтобы купцы Лондона оценили меха, суконщики — золотую парчу, а лорд Кэмберленд и сэр Генри Ли дали оценку птицам для охоты. Письма и привилегии были переведены. Сэр Роуленд Гейворд, сэр Джордж Барн, сэр Джон Гарт и м-р Кастомер Смит, а также другие видные старейшины и купцы получили свои привилегии вместе со строгим наставлением; они щедро наградили и дружески чествовали меня. Я заметил между ними разногласия, некоторые действовали втихомолку таким образом, что соблюдали свой личный интерес и выгоду в ущерб общему благу, их несогласие и плохое ведение дел как дома, так и за рубежом послужили препятствием к извлечению выгоды из столь больших привилегий [326] .

326

Привилегии, о которых так часто говорит Горсей, действительно не были использованы английскими купцами Московской компании из-за дела Марша (см. примеч. 197, 198 к «Путешествиям») и злоупотреблений самих англичан, в том числе и Горсея (см.: Приложение I; Бонд Э. С. 333; Берри и Крамми. С. 339. Примеч. 11).

Я устал от кропления святой воды при дворе, как мой Добрый благородный друг сэр Фрэнсис Уолсингем называл похвалы и лесть; я желал вернуться к более безопасной и тихой жизни, чем та, которую я вел в течение этих прошедших семнадцати лет, находясь в опасности, страхе, тревоге, проживая все, что зарабатывал, и гораздо больше, чем умеренный и разумный человек, заботящийся о своем будущем, мог себе позволить; я вознамерился теперь упорядочить и собрать воедино мое бедное состояние вместе с моими вкладами и доходами, находящимися в руках Компании. [Однако] ее величеству и ее совету было угодно испытать мою службу еще раз, в более трудном и опасном деле, чем все, что я делал до сих пор. Причиной [выбора меня] было [знание] языков и опыт этих семнадцати лет; лорд-казначей и м-р Секретарь Уолсингем захотели услышать и сравнить произношение и различие между языками; я написал [несколько фраз], некоторые из языков я знал хорошо, другие — персидский, греческий, польский, германский — только по общению с послами, знатью и купцами.

По-славянски: Ясик славонскому хосподь и св [?] за Христа сина божиа.

По-польски: Bozia da vashinins Coopovia malascova moia pana.

По-немецки: Der hemmell ys hoth und de erde doepaverst der h°.

По-персидски: Sollum alica. Barracalla. Shonan cardash. alica so’[sollum?].

По-ливонски: Cusha casha keil sop sull yn umaluma dobrofta [327] .

Пример русского письма, приведенный Горсеем и воспроизведенный издателем 1856 г. (кириллица).

327

Приведенные Горсеем образцы его знания разных языков доказывают обратное: ни один из его примеров не имеет смысла.

Отдаленное сходство имеется и в других языках, но менее употребляемых.

Однажды королеве было угодно завести серьезный разговор о Борисе Федоровиче, князе-правителе, о его величии и правлении, о царице и о его супруге; она задавала много вопросов, а в конце пожелала иметь один из парадных уборов, что стоило моему кошельку больше, чем я приобрел; [она расспрашивала о том], какие пути убеждения и удачной политики можно найти, чтобы этот князь, не оставлял намерения доверить ее величеству сохранность своего богатства и проч. [328] Я отвечал и просил, чтобы все это хранилось в глубокой тайне, так как некоторые другие поручения, возложенные на меня [ранее], были разглашены не мной, но достигли вскоре ушей князя и царя, что вызвало великую немилость и недовольство настолько, что было послано несколько гонцов (messingers) — Бекман, Кроу и Гарленд — узнать, как появился этот слух, кто и что говорил; это привело к большим неприятностям и большому недовольству как по отношению ко мне, так и к другим более видным лицам, все это не должно обсуждать, а тем более публиковать. Да простит бог одному из тех, кто распускал эти слухи, — сэру Джерому Баусу.

328

На полях рукописи в атом месте рукой Горсея, по мнению издателя 1856 г. Э. Бонда, сделана запись: «слишком поздно» (см.: Бонд Э. С. 236; Толстой Ю. В. Путешествия. С. 78. Примеч. 3).

„Хорошо, — сказала королева, — пусть будет правда открыта“. — „Ради бога, нет! Если ваше величество желает, чтобы мое будущее поручение было успешно выполнено, пусть об этом нигде больше не упоминают“. В это время Фридрих, король Дании, наложил запрет на корабли с товарами английских купцов в своем Зунде у Копенгагена за противозаконный ввоз в его таможню своих товаров; за это все товары были конфискованы его величеством. Они [купцы] обратились к королеве, чтобы она потребовала возмещения их убытков, о том же просили купцы, торговавшие на восточном побережье, так как польский король допускал обиды и разные несправедливости по отношению к ним со стороны его подданных. М-р Секретарь, желая мне добра и продвижения дальше и зная, что мне приказано заехать в Кельн (Cullen), где заседал имперский сейм (the diett), чтобы проводить сэра Горацио Палавичино (Oracio Palavecine) и монсеньора де Фресна (Monzer de Frezen), французского королевского посла, в Германию, поручил мне разобраться со всеми этими делами по пути к царю Московии [329] . Я как следует приготовился и был в наилучшей форме; мне назначалось 40 шиллингов в день, затем я получил все письма и грамоты, разрешения на проезд в разные страны и королевства с наказами и поручениями разного рода. Королева дала мне маленькую баночку, полную бальзама, привезенного Фрэнсисом Дрейком [330] и обладающего целительным свойством от ядов и ран. Ее величество также дала мне в награду за красиво вышитые золотом, серебром и персидским шелком разные московские платки, покрывала, полотенца и прочие очень дорогие вещи свой портрет, вырезанный на прекрасном голубом сапфире, чтобы я носил его в память о ее милости. Поцеловав ее руки, я отбыл [331] .

329

Известие Горсея ярко дополняет то, что известно об этих деятелях. См. комментарий издателей 1968 г.: «Палавичино (ум. в 1600) был выдающимся купцом и политическим деятелем. Он родился в Генуе, был посвящен Елизаветой в 1587 г. в рыцари, скопил невероятное состояние и ссуживал деньгами Елизавету, Генриха Наваррского, города Нижней Германии; Филипп де Канаи, сеньор ле Фресн (1551–1610) был французским дипломатом и протестантом. Он путешествовал через Германию, Италию, Константинополь в 1577 г. В Англию был послан в 1586 г. как посланник Генриха IV…» (Берри и Крамми. С. 341. Примеч. 15).

330

Фрэнсис Дрейк — английский полководец, выигравший известное сражение с испанской «Непобедимой Армадой».

331

Последняя миссия Горсея от Елизаветы к царю, о которой он здесь рассказывает, состоялась в 1590–1591 гг. Свой предшествующий «побег» в Россию и возвращение с Флетчером в 1588–1589 гг. Горсей никак не освещает в записках. Само это умолчание служит косвенным подтверждением затруднительного положения автора на родине, когда обвинения в злоупотреблениях сыпались на него и с русской и с английской стороны (см.: Приложение І; Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 390–403; Бонд Э. С. СХИ, 321; Лурье Я. С. Письма Джерома Горсея // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. Серия ист. наук. Л., 1941. Вып. 8. № 73. С. 190, 193).