Записки о России. XVI — начало XVII в.
Шрифт:
„Вот прекрасный коралл и прекрасная бирюза, которые вы видите, возьмите их в руку, их природный цвет ярок; а теперь положите их на мою руку. Я отравлен болезнью, вы видите, они показывают свое свойство изменением цвета из чистого в тусклый, они предсказывают мою смерть. Принесите мой царский жезл, сделанный из рога единорога, с великолепными алмазами, рубинами, сапфирами, изумрудами и другими драгоценными камнями, большой стоимости; жезл этот стоил мне 70 тысяч марок, когда я купил его у Давида Говера (David Gower), доставшего его у богачей Аугсбурга. Найдите мне несколько пауков“. Он приказал своему лекарю (phiziccians) Иоанну Ейлофу (Johannes Iloff) [235] обвести на столе круг; пуская в этот круг пауков, он видел, как некоторые из них убегали, другие подыхали.
235
Ейлоф Иоанн (Иоганн, Джованни Эйлоф) — голландский анабаптист, лейб-медик Ивана Грозного. Источники подтверждают его влияние на царя в последние годы жизни Ивана IV; очевидна и его связь с Богданом Бельским, присутствовавшим при смерти царя (см. примеч. 130 к «Путешествиям»), так как Ейлоф находился в подчинении у главы Аптекарского приказа. Ср.: «…Богдан Вельский… подал ему прописанное доктором Иоганном Эйлофом питье, бросив в него яд…» (Масса И. Краткое известие о Московии. М., 1937. С. 32). После смерти Грозного Ейлоф был выслан из России (Сб. РИО. СПб., 1902. Т. 116. С. 287–288; Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 100; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя // ВИ. 1979. № 9. С. 96–97; Зимин А. А. В канун… С. 98, 106).
„Слишком поздно, он не убережет теперь меня. Взгляните на эти драгоценные камни. Этот алмаз — самый дорогой из всех и редкостный по происхождению. Я никогда не пленялся им, он укрощает гнев и сластолюбие и сохраняет воздержание и целомудрие; маленькая его частица, стертая в порошок, может отравить в питье не только человека, но даже лошадь“. Затем он указал на рубин.
„О!
„Этот произошел от радуги, он враг нечистоты. Испытайте его; если мужчина и женщина соединены вожделением, то он растрескается. Я особенно люблю сапфир, он сохраняет и усиливает мужество, веселит сердце, приятен всем жизненным чувствам, полезен в высшей степени для глаз, очищает их, удаляет приливы крови к ним, укрепляет мускулы и нервы“. Затем он взял оникс в руку.
„Все эти камни — чудесные дары божьи, они таинственны по происхождению, но однако раскрываются для того, чтоб человек ими пользовался и созерцал; они друзья красоты и добродетели и враги порока. Мне плохо, унесите меня отсюда до другого раза“.
В полдень он пересмотрел свое завещание, не думая, впрочем, о смерти, так как его много раз околдовывали, но каждый раз чары спадали, однако на этот раз дьявол не помог. Он приказал главному из своих аптекарей и врачей приготовить все необходимое для его развлечения и бани. Желая узнать о предзнаменовании созвездий, он вновь послал к колдуньям своего любимца, тот пришел к ним и сказал, что царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. „Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится только когда сядет солнце“. Вельский поспешил к царю, который готовился к бане. Около третьего часа дня царь пошел в нее, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, посадили на постель, он позвал Родиона Биркина (Rodovone Boerken), дворянина, своего любимца [236] , и приказал принести шахматы [237] . Он разместил около себя своих слуг, своего главного любимца и Бориса Федоровича Годунова (Boris Fedorowich Goddonove) [238] , а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел (faints) и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями. Тем временем он был удушен (he was strangled) и окоченел [239] . Некоторая надежда была подана, чтобы остановить панику. Упомянутые Богдан Вельский и Борис Федорович, который по завещанию царя был первым из четырех бояр [240] и как брат царицы, жены теперешнего царя Федора Ивановича, вышли на крыльцо в сопровождении своих родственников и приближенных, их вдруг появилось такое великое множество, что было странно это видеть. Приказали начальникам стражи и стрельцам зорко охранять ворота дворца, держа наготове оружие, и зажечь фитили. Ворота Кремля закрылись и хорошо охранялись. Я, со своей стороны, предложил людей, военные припасы в распоряжение князя-правителя (the prince protector). Он принял меня в число своих близких и слуг, прошел мимо, ласково взглянув, и сказал: „Будь верен мне и ничего не бойся“.
236
Биркин Родион Петрович (ум. 1589) — рязанский дворянин, известен по источникам с 1574 г., видная фигура «особого» Двора Ивана IV. После смерти царя в 1585 г. служил в Пронске; в 1587–1588 гг. — посол (вместе с П. Пивовым) в Кахетии, где принимал в русское подданство грузинского царя Александра II (см.: Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 165–166; Зимин А. А. В канун… С. 267).
237
Запись на полях: «Все шахматные фигуры, кроме короля, которого он никак не мог поставить на доску». (см.: Бонд Э. С. 201). Горсей наиболее подробно из всех источников рассказывает о последних днях и часах жизни Ивана IV. Насколько его версия достоверна — судить трудно. Если он действительно побывал в царской сокровищнице в день смерти Грозного — тогда мы имеем рассказ почти очевидца событий. Впрочем, есть и другие версии смерти царя. Ряд источников свидетельствует, что он в течение нескольких дней находился в состоянии забытья, иногда приходя в себя (см.: Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в. М., 1963. С. 209–210; Петрей П. С. 157–161; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя. С. 96–97).
238
Годунов Борис Федорович (ок. 1549 (или 1552) — 1605) — крупнейший государственный деятель последней трети XVI — начала XVII в., прошел долгий путь от низших ступеней служебной лестницы до царского престола. Одно из ранних упоминаний его имени относится к 1567 г., когда Борис значился уже опричником; женитьба на дочери царского любимца Малюты Скуратова вводит его в круг приближенных царя Ивана IV, в 1575 г. он назван «дружкой» на царской свадьбе. Положение Годунова при дворе еще более укрепилось после женитьбы царевича Федоpa на сестре Бориса Годунова Ирине. Пройдя последовательно чины кравчего (с 1576 г.), затем боярина (с 1580 г.), Борис оказался шурином наследника престола после неожиданной гибели царевича Ивана Ивановича в 1581 г. При царе Федоре Борис Годунов — конюший, всесильный правитель государства. Социально-политический кризис в России последней трети XVI в. был во многом смягчен энергичными действиями правительства Б. Годунова, но они основывались на усилении феодально-крепостного гнета. Поэтому, когда после пресечения царской династии Годунов, будучи избранным на земском соборе (1598), взошел на престол, он оказался лицом к лицу с назревавшей смутой и крестьянской войной. Умер от апоплексического удара 13 апреля 1605 г. (ДРВ. Т. VII. С. 42, 52; ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 7. С. 21, 24, 40; см. также: Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1978; Зимин А. А. В канун… С. 17–19, 40–43, 90–94, 105–113, 211–238; Павлов А. П. Соборная утвержденная грамота об избрании Бориса Годунова на престол // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1978. Т. X. С. 206–225).
239
«…Он был удушен и окоченел» (was strangled & stark dead). Пассивный залог английского глагола дает нам основания именно для такого перевода и интерпретации этого места как уникального известия о насильственной смерти царя. Царь Иван умер 18 марта 1584 г. Горсей называет главных «свидетелей»: Богдана Бельского и Бориса Годунова, связанных, как известно, узами родства (см.: Предисловие). Версию Горсея поддерживает ряд источников начала XVII в.: Временник Ивана Тимофеева, Пискаревский летописец, Новгородская летопись. Об отравлении царя писали И. Масса, гетман Жолкевский. У историков нет единого мнения но этому вопросу. С. М. Середонин переводил Горсея так же, как и мы. С. Б. Веселовский считал, что насильственная смерть царя вероятна, но не доказана; к этому мнению присоединился и А. А. Зимин. Последний разбор всех точек зрения находим в специальной работе В. И. Корецкого, полностью принявшего версию Горсея в вышеуказанном переводе. Любопытно, что исследование останков царя, проведенное М. М. Герасимовым, обнаружило наличие ртути в костях, что, впрочем, может объясняться и употреблением лекарств (см.: Середонин С. М. Сочинение. С. 32; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 48; Герасимов М. М. Документальный портрет Ивана Грозного // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института археологии АН СССР. М., 1965. Т. 100. С. 140; Зимин А. А. В канун… С. 96–99, 267; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя. С. 98—103; он же. История русского летописания… С. 48–65).
240
Регентский совет, созданный по завещанию Ивана Грозного, должен был выполнять функции государственного органа при слабоумном Федоре Ивановиче. Участие в нем Б. Годунова остается одним из спорных вопросов русской истории этого периода. Обычно считают, что, согласно завещанию Грозного, Б. Годунов возглавил опекунский совет, в который кроме него входили еще 3 человека. Так, в настоящем фрагменте Горсей ясно говорит о четырех регентах, первым из которых называет Б. Годунова. Иного мнения придерживается Р. Г. Скрынников, считающий сообщение Горсея малодостоверным и полагающий, что Иван IV, надеясь на развод Федора, не мог включить брата Ирины Годуновой в свои душеприказчики (см.: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 106; он же. Политическая борьба в начале правления Бориса Годунова // История СССР. 1975. № 2. С. 49; он же. Борис Годунов. С. 16–17). Однако известия Горсея не дают достаточно оснований для подобной точки зрения. Во всех случаях, когда Горсей упоминает о регентах, он неизменно называет и Б. Годунова (см. текст в «Путешествиях» ниже, «Коронацию», «Трактат»; примеч. 133 к «Путешествиям», 3 — к «Коронации», 35 — к «Трактату»). Вместе с тем следует обратить внимание и на расхождения в записках Горсея, называющего то четырех лиц, то пятерых (см. примеч. 133 к «Путешествиям»). Со Скрынниковым полемизирует А. А. Зимин, считавший свидетельства Горсея заслуживающими доверия (см.: Зимин А. А. В канун… С. 104–108; см. здесь же полную сводку известий источников по поводу завещания Ивана IV). Завещание царя до нас не дошло, что породило в среде имперских дипломатов легенду о намерении Грозного передать русский престол имперскому эрцгерцогу Эрнсту (см.: Зимин А. А. В канун… С. 107–108).
Митрополиты, епископы и другая знать стекались в Кремль, отмечая как бы дату своего освобождения. Это были те, кто первыми на святом писании и на кресте хотели принять присягу и поклясться в верности новому царю, Федору Ивановичу. Удивительно много успели сделать за шесть или семь часов: казна была вся опечатана и новые чиновники прибавились к тем, кто уже служил
241
Горсей называет Бориса Годунова «лордом», «лордом-правителем» и чаще всего «князем-правителем». Ю. Толстой считал, что этот титул англичанин применял по аналогии с титулом герцога Соммерсетского, лорда-покровителя при короле Эдуарде VI (см.: Толстой Ю. В. Путешествия. С. 41. Примеч. 2).
242
Относительно состава регентского совета в сочинениях Горсея имеются расхождения. В комментируемом фрагменте он называет Б. Ф. Годунова, И. Ф. Мстиславского, И. П. Шуйского, Н. Р. Юрьева. Ср. с его же известием в «Коронации»: «…боярин Борис Федорович Годунов, князь Иван Федорович Мстиславский, князь Иван Петрович Шуйский и Богдан Яковлевич Вельский — все знатные люди, главнейшие по завещанию царя…»
За мною прислали, чтобы узнать мое мнение о том, что следует делать с сэром Джеромом Баусом, его посольство было завершено. Я сказал лордам (the lordes), что к чести короля (Kinge) и государства его нужно отпустить живым и невредимым, следуя правилу всех народов, иначе это будет плохо воспринято и, возможно, вызовет такое недовольство, которое удастся не скоро ликвидировать; свое мнение я предлагал на их более мудрое и достойное рассмотрение. Все они обругали его, упомянув, что он достоин смерти, но что царь и царица теперь более милосердны, они послали сказать мне, что я должен объявить ему об отъезде и передать все слова их недовольства, но я умолял поручить это кому-либо из слуг его величества.
Лорд Борис Федорович (the lord Boris Fedorowich) послал за мной как-то вечером. Я застал его игравшим в шахматы с князем [царской] крови Иваном Глинским (a prince of the bloud, Knez Ivan Glinscoie) [243] . Он отозвал меня в сторону [и сказал]: „Я советую тебе меньше говорить в защиту Бауса, лордам (the lords) это не нравится. Иди, покажись им и успокой того-то и того-то. Твой ответ был внимательно рассмотрен, многие требовали расплаты за его поведение. Я делаю все, что могу, чтобы все сошло хорошо, передай ему это от меня“. Я пошел к тем боярам, на которых мне указали, и приложил все усилия, чтобы успокоить их. Они говорили мне, что мое участие в судьбе сэра Джерома Бауса может принести мне больше вреда, чем я думаю, так как мне известно и положение дел, и ненависть к нему всех, особенно тех важных чиновников (chieff officers), которые так страдали от его высокомерия. Они любят меня по старинному знакомству, а также еще и потому, что Борис Федорович так покровительствует мне.
243
Глинский Иван Михайлович — князь, воевода, боярин с 1585–1586 гг. Впервые упоминается в источниках во время похода Ивана IV на Новгород в 1571 г. как рында; благодаря браку с дочерью Малюты Скуратова быстро продвигался по службе; «свояк» по этому браку Борису Годунову (см. примеч. 129 к «Путешествиям»; РК 1475–1598. С. 293, 364, 379, 381, 387, 413, 414, 463. РК 1559–1605. С. 217; Мордовина С. П. Указ. соч. С. 330–331; Бычкова М. Е. Родословие Глинских из Румянцевского собрания// ЗОР ГБЛ. М., 1977. Вып. 38. С. 123).
„Поэтому старайся не вмешиваться в это дело“. И тем не менее я продолжал тайно хлопотать о нем, поскольку его положение было слишком опасным. Я умолял, чтобы его призвали и чтобы он был отпущен; его держали взаперти как пленника, все средства к существованию у него были отобраны. В конце концов, когда другие более важные государственные дела были сделаны, он был призван; не сопровождаемый никем, кроме того, кого за ним посылали, он вошел в приемную комнату, где находились большинство лордов (lords); они обращались с ним безо всякого уважения, обвинив его в ужасном преступлении против короны и государства, никто не хотел тратить время на выслушивание его ответа, особенно его бранили оба Щелкана (the two Shalkans), великие дьяки (great officers) [244] , и некоторые другие, особенно терпевшие много недовольства и побоев от царя из-за жалоб и беспричинных обид сэра Бауса, так надоевшего царю и правительству, как никто другой из послов; они сказали ему, что было бы очень поучительно в назидание другим, которые забудутся и забудут свое место, отрубить ему ноги и бросить его тощее тело в реку, при этом ему указали в окно, но бог [сказали они] даровал нам ныне более милосердного царя, который не будет ему мстить и позволит ему, из уважения к королеве Елизавете, видеть свои очи. Но он должен снять свой меч, что он отказался сделать, ибо это было противно его законам и присяге. Они вновь принуждали его [говоря], что перед столь милостивым и миролюбивым государем, чей дух еще скорбит, не пристало являться в военном облачении, его заставили, таким образом, подчиниться, и он, без сопровождавших, был приведен к царю, который устами своего канцлера (chauncellor) отпустил его к королеве Елизавете.
244
Имеются в виду дьяки, братья Андрей и Василий Щелкаловы. См. примеч. 105 к «Путешествиям».
Затем сэр Джером Баус был отведен домой, ему было дано три дня на отъезд из Москвы и сказано о возможном письме, которое будет послано за ним следом. Сэр Джером Баус имел очень мало средств, денег, но что еще поддерживало его — это радость того, как мирно он отпущен, и желание поскорее стать для них недосягаемым. Я изыскал средство достать ему тридцать телег для его багажа и слуг и как можно больше прогонных лошадей. Я испросил позволения князя-правителя на то, чтобы увидеться и поговорить с ним, а также проводить его из города. Простой сын боярский (a meane sinaboarscie) был назначен для его охраны и строгого за ним наблюдения, он обращался с ним весьма грубо, что было нестерпимо для Бауса, едва смогшего это вытерпеть. Я с моими слугами и верными друзьями сопровождал его, пока он не выехал из Москвы, верхом и в полном снаряжении, иначе и он, и его люди имели бы неминуемые неприятности. Отъехав десять миль, я натянул свой шатер и устроил проводы ему и его компании из моих запасов и продуктов, он умолял меня позаботиться о дальнейшей безопасности его пути, и я хотя не давал обещаний, но выполнил [эту] его просьбу. Сильно потрясенный [пережитым] страхом, он благодарил меня за все, что я сделал, говорил, что будет просить королеву и моих друзей отблагодарить меня, а сам и его друзья никогда не забудут этого. Письмо, написанное его собственной рукой с дороги, из Переславля (Pereslaue), подтверждает это и содержит просьбу о моей дальнейшей заботе о нем. Бог мне свидетель во всем том хорошем, что я сделал для него. Я убедил князя-правителя послать свои письма для королевы ему вслед, а также связку соболей ей в подарок от него. Когда он прибыл в бухту св. Николая и погрузился на корабль, он [дал волю] несдержанности, грубости в адрес того дворянина, который его провожал, изрезал всех соболей и порвал письмо в клочья, наговорил много высокомерных слов в адрес царя и его совета [245] . После его отъезда великие государственные дьяки Щелканы (great officers of estate, the Shalkans) сделались, за мое участие в нем, из друзей моими смертельными врагами. Я распространяюсь об этом, потому что позднее вы убедитесь, как хорошо сэр Джером Баус отблагодарил меня [246] .
245
Рассказ Горсея о скандальном отъезде Бауса из России подтверждается данными русских дипломатических источников. В декабре 1584 г. правительство Федора послало в Англию гонца, ливонца Бекмана, с жалобой на поведение Дж. Бауса (Сб. РИО. Т. 38. С. 144–145; ЧОИДР. 1884. Кн. 4. Отд. III. С. 104; Любименко И. И. История торговых сношений России с Англией. Юрьев, 1912. С. 49–50; Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 235).
246
Имеется в виду донос Бауса на Горсея и последующее разбирательство королевского суда в Англии (см. текст далее); фраза о «благодарности» Бауса — след редактирования Горсеем своего труда.
Государство и управление обновились настолько, будто это была совсем другая страна; новое лицо страны было резко противоположным старому; каждый человек жил мирно, уверенный в своем месте и в том, что ему принадлежит. Везде восторжествовала справедливость. Однако бог еще приберег сильную кару для этого народа; что мы здесь можем сказать? По природе этот народ столь дик и злобен, что, если бы старый царь не имел такую тяжелую руку и такое суровое управление, он не прожил бы так долго, поскольку постоянно раскрывались заговоры и измены против него. Кто мог подумать тогда, что столь большие богатства, им оставленные, будут вскоре истреблены, а это государство, царь, князья и все люди так близки к гибели [247] . Плохо приобретешь — скоро потеряешь.
247
Еще один признак редактирования, осуществленного уже в начале XVII в. Весь фрагмент, начиная с разбора «дела Бауса» после смерти Ивана IV и кончая подведением «итогов» правления Грозного (см. текст ниже), вероятно, является более поздней вставкой автора (см.: Севастьянова А. А. Хронология. С. 81–82).