Записки русского интеллигента

Зёрнов Владимир Дмитриевич

Общество на этот раз было «самое изысканное». Разговоры велись на философские, религиозные и исторические темы. Один такой разговор я хорошо помню. Какой-то инженер, еврей по национальности, ревностно защищал атеизм, рекомендуя себя как убеждённого атеиста. Он говорил, что в детстве посещал синагогу, но рано закрались сомнения в его мысли.

– Я порывался отказаться от предрассудков, – говорил инженер, – и перестать ходить в синагогу, но традиции были ещё сильны, я всё же боялся, а вдруг Иегова {575} прогонит и накажет отступника! Но однажды решился на этот шаг, перестал посещать синагогу – и Иегова не проявил никакого гнева!

575

Иегова – искажённая форма имени бога в иудаизме Яхве.

Я заметил тогда, обращаясь к инженеру:

– Не знаю, наказал ли вас Иегова, может, это ещё впереди, но то, что он выгнал вас из синагоги, – это очевидно.

– То есть, как это выгнал? – несколько растерявшись, переспросил мой собеседник. – Я сам перестал ходить.

– Да вы что же, думаете – Иегова вас будет выводить из синагоги с громом и молнией да ещё под звуки труб? Вот вы не

ходите в синагогу – и тем ваше изгнание осуществлено.

Такой парадокс озадачил моего еврея.

Вскоре после нашего приезда в камеру заходили представители Красного Креста осведомиться, за какие провинности мы попали в узилище и какие мы имеем претензии. Относительно первого вопроса мы отозвались незнанием – никому из нас обвинения предъявлены не были, а относительно второго – просили поспособствовать скорейшему разбору дела и, если возможно, скорейшему освобождению. Представителями Красного Креста являлись какой-то юрист, молодой еврей {576} , и первая жена Максима Горького, с которой он уже не жил {577} . Это была довольно интересная средних лет женщина, одетая в чёрное платье, на руке имелось кольцо с большим бриллиантом – всё строго и стильно.

576

Вероятно, речь идёт о Михаиле Львовиче Винавере (1880–1942) – адвокате, ближайшем помощнике Е. П. Пешковой по работе в Политическом Красном Кресте и Польском Красном Кресте. В 1937 году он был арестован и приговорён к 10 годам заключения, но вскоре освободился из лагеря в связи с зачислением в польскую армию генерала В. Андерса.

577

Екатерина Павловна Пешкова [урождённая Волжина] (1876–1965), активная участница правозащитного движения в СССР. В 1918–1937 гг. являлась председателем советского Общества Красного Креста и руководителем Московского комитета «Помощи политическим заключённым». В 1896–1904 годах была замужем за А. М. Горьким.

И. Я. Славин, когда вошли в камеру представители Красного Креста, сидел в одном белье. Увидав даму, он наскоро надел пиджак, но о брюках совершенно забыл, и, видя, что даме некуда сесть, он, запамятовав, что сидит без штанов, схватил табуретку и, спотыкаясь, так как видел плохо, поспешил через всю камеру, чтобы услужить даме. Так сильны в нём были «буржуазные» привычки!

В этой же камере произошёл, кажется, единственный за всё сидение конфликт между двумя членами нашей группы. Дело в том, что мы каждое утро проверяли своё бельё: вошь была в те времена повсеместная, мы то и дело находили её на своём белье. Давить этих отвратительных насекомых ногтем было противно, и наш товарищ Н. Н. Петров (брат певицы Петровой-Званцевой), приехавший с нами из Саратова, изобрёл такой способ казни вшей: пойманную вошь он клал между двумя стёклышками и сдавливал их. Но вот сидит однажды Петров без рубашки, изловил насекомое, глянул туда-сюда, а стёклышки пропали. И вдруг он видит, что один из соседей завладел, оказывается, его инструментом и с успехом применяет его на практике. Петров поднял шум, как без его согласия и позволения использовали его изобретение, да к тому же и инструмент его взяли. Нам насилу удалось его унять.

В один из первых дней, когда мы находились в «карантине» и я дежурил по камере, вечером меня вызвали в коридор: как оказалось, представители партийных заключённых [53] , которые пользовались относительной свободой, затеяли демонстративную голодовку. Голодать предполагалось всей тюрьмой, за исключением вновь прибывших (как раз нас), так как одним из первых требований выставлялось ускорение рассмотрения дел арестованных, чтобы дела были рассмотрены в трёхдневный срок, а наши дела, может быть, ещё и вовсе не поступали. Второе требование – открыть все камеры, чтобы заключённые могли спокойно сообщаться между собой, и, в-третьих, как всегда, требовали улучшения питания, хотя по сравнению с Саратовом питание в Бутырской тюрьме нам казалось просто хорошим. От нас организаторы добивались идейной поддержки всех требований и самой голодовки, освобождая нас от фактического осуществления голодания.

53

В тюрьме сидели анархисты, эсеры и меньшевики. – Прим. В. Д. Зёрнова.

Я спросил своих товарищей, согласны ли они «идейно» поддержать требования и голодовку? Никто не возражал. Вся Бутырская тюрьма с громадным населением единогласно объявила голодовку. Голодовку вели не только политические заключённые, но и все уголовные элементы.

Со следующего утра никто, кроме нашей «карантинной» камеры, не прикасался к еде. Зато нам подали особенно наваристые жирные щи и прекрасную пшённую кашу.

Вообще, пищу подавали в прекрасной посуде – в кастрюльке красной меди в форме усечённого конуса, причём медь блестела как солнце. Кипяток приносили в громадных чайниках также красной меди. После жестяных умывальных тазов, в которых подавали серую жидкость в Саратове, сама посуда радовала глаз. Надо сказать, что бывший московский губернатор В. Ф. Джунковский {578} , который тоже был заключён в Бутырках, в своё время очень заботился о тюремных порядках, оттого, наверное, вся прислуга и порядки в тюрьме 1921 года были ещё старые. Прислуга помнила Владимира Фёдоровича ещё своим начальником.

578

Владимир Фёдорович Джунковский (1865–1938), московский губернатор (1905–1913), товарищ министра внутренних дел и шеф Отдельного корпуса жандармов (1913–1915). В годы первой мировой войны генерал-лейтенант, командующий 3-м сибирским пехотным корпусом. В 1918 году консультант Ф. Э. Дзержинского по вопросам создания ВЧК, организации паспортной и визовой систем.

Повели нас в баню. И это учреждение отнюдь не напоминало баню в саратовской тюрьме № 3. В бане масса воды, плиточные полы, светло. Можно было даже подстричься, но я решил этого не делать до тех пор, пока меня не освободят (говорят, император Александр I решил не бриться, пока не будут изгнаны из России наполеоновские войска! {579} ). Ко дню своего освобождения я так оброс,

что был похож на старого еврея, которого изображают на картинах библейского содержания.

579

Речь идёт о малоизвестном эпизоде времён Отечественной войны 1812 года, когда при встрече в Петербурге с британским представителем при русской армии сэром Робертом Томасом Вильсоном император Александр I торжественно поклялся «своею честию и повелел ему повторять это самым официальным образом, что он никогда не войдёт в какие-либо переговоры с Наполеоном до тех пор, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в русских пределах», добавив при этом, что «он лучше отрастит бороду до пояса и будет есть картофель в Сибири» (Вильсон Р. Т. Дневник и письма 1812–1813. СПб., 1995. С. 257–258).

Из «карантинной» камеры нас переселили в «околоток» – полулечебное учреждение. Но собственно в коридоре, носящем это название, помещалась почти исключительно высшая интеллигенция. Здесь мы встретили и В. Ф. Джунковского, и придворного генерала и военного историка Андрея Медардовича Зайончковского, и генерала Мичульского {580} , и молодого гвардейца князя Святополк-Мирского {581} , и бывшего начальника штаба главнокомандующего в войне 1914 года генерала Клембовского {582} , и милейшего игумена Петровского монастыря отца Никодима, и многих других. Привилегией «околотка» было то, что в коридоре камеры не запирались и все могли целый день сообщаться.

580

Возможно, речь идёт о Платоне Алексеевиче Лечицком (1856–1923) – генерале от инфантерии, бывшем командующем войсками Приамурского военного округа и войсковом наказном атамане Амурского и Уссурийского казачьих войск, с января 1921 года занимавшего в РККА должность инспектора пехоты и кавалерии Петроградского военного округа.

Вспоминая о нём, А. А. Брусилов писал в мемуарах: «…тяжёлым камнем остались у меня на душе два случая, когда все мои хлопоты – словесные просьбы, письменные прошения, ничему не помогли, – это когда арестовали Клембовского и ген[ерала] Лечицкого. Последнего арестовали в Петрограде после наступления Юденича, привезли в Москву. Когда мы об этом узнали, то жена моя стала хлопотать о передачах ему, я же добивался его освобождения. Но тщетно. Мне обещали неоднократно, назначали сроки, когда его выпустят и надували меня. Оба они так и умерли в тюрьмах, и это глубоко меня потрясло. Что касается Лечицкого, то я допускаю мысль, что по своей честной, но узкой несговорчивости, прямолинейности действий в вопросах политики, он и не хотел сдаваться, даже в разговорах. Но Клембовский думал и действовал иначе, его поймать в неискренности относительно Советской власти было труднее. Это был человек с очень широкими горизонтами. И, тем не менее, они оба одинаково погибли» (Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 2001. С. 296).

581

По-видимому, речь идёт о князе Дмитрии Петровиче Святополк-Мирском (1890–1939) – поэте, журналисте и литературном критике. В 1922–1932 годах он жил в Англии, затем, приняв марксистскую идеологию, вернулся в СССР, где в 1935–1936 годах вновь был репрессирован.

582

Генерал от инфантерии Владислав Наполеонович Клембовский (1860–1923) был арестован и заключён в Бутырскую тюрьму по обвинению в пособничестве полякам, хотя непосредственно в боях 1920 года и не участвовал. «Чекисты его долго держали в тюрьме без допросов. Генерал, – по воспоминаниям одного из заключенного, – объявил голодовку. Явился, хотя и не сразу, полномочный представитель ВЧК. Предложил генералу прекратить голодовку. Клембовский продолжал голодать, кажется, так и умер от голода. Никто ему не помог, никто его делом не заинтересовался» (Федоткина Т. Палач королевства любви // Московский комсомолец. 2002. 21 ноября).

Голодовка продолжалась, но на «околоток», как на учреждение квазилечебное, она не распространялась. Разговоры велись на те же темы. Отец Никодим активно в словопрениях не участвовал, но прислушивался к разговорам. Волосы у него были заплетены в косичку, а ряска подвязана верёвочкой. Он послушает-послушает и, обращаясь к человеку атеистического и антирелигиозного направления, скажет: «Вот поживи с моё и увидишь!». Скажет это и отойдёт с удовлетворённым видом, как будто высказал весьма убедительное доказательство. У отца Никодима при себе имелось всё, что требуется для богослужения: и облачение, и сосуды, и антиминс {583} . Так что он совершал даже литургию и все службы.

583

Антиминс – церковный вместопрестольник; освящённый плат, с изображением положения во гроб Иисуса Христа; кладётся на престол церковный при совершении Литургии.

Всё это теперь мне кажется каким-то представлением. Впрочем, и тогда мы переживали все события как зрители, ведь от активного участия мы, теперь уже «околоток», организаторами голодовки были освобождены. Наша задача заключалась лишь в «идейной» поддержке их мероприятий. Голодовка продолжалась уже три дня, но администрация Лубянки не реагировала. Тогда организаторы решили ускорить процесс. На утро четвёртого дня назначен был «вой». Мы опять как «больные» были освобождены от этого.

Погода стояла очень тёплая. И хотя был ещё конец апреля по новому стилю, окна всех камер были открыты настежь, причём выходили они на улицу Новослободскую. Правда, самой улицы из окон не было видно, от тюрьмы её отгораживала стена, но крыши домов на противоположной стороне улицы были хорошо видны.

Камеры «партийного коридора», а может, и других коридоров, были разделены на своеобразную очередь так, чтобы каждая камера могла в свою очередь выть, кричать, вопить по нескольку минут. Когда же эта камера уставала, её сменяла соседняя – и так до конца, затем начинала выть снова первая. Всё это было слышно на улице, и народ стал вылезать на крыши – посмотреть, что там такое происходит. Говорили даже, что какой-то заводик, помещавшийся недалеко от тюрьмы, бросил работу и рабочие готовы были идти на выручку к заключённым. Тяжёлое впечатление этот вой производил и внутри самой тюрьмы, хотя мы и знали, что всё это устроено нарочно. Людям же вне тюрьмы представлялось, что там за решётками происходит что-то ужасное, что заключённых избивают.