Запрет на любовь
Шрифт:
— Н-да. И начинка та же, — вздыхает тот, глядя на меня.
— Кто виноват? Это всё твои доминантные Абрамовские гены, — подаёт голос отец, наблюдающий за нами со стороны.
— Может, в этот раз нам повезёт больше? — выражает надежду.
— Игорь!
— Может, но вряд ли, — батя пожимает плечами.
— А кто у мамы в животе? Кучерявый мальчик или кучерявая девочка? — озадачивается София, совсем недавно узнавшая новость о том, что в нашей семье ожидается пополнение.
—
— Я хочу, чтоб это был второй Марсель. Для равного количества, — треплет его за кудри.
— Второго Марселя я не вынесу, Сонь. У меня лимит на нервные клетки.
Обиженно поджимаю губы.
— О! Слышь, как заговорил, Марьян? Понял, что это такое, когда свои дети появились.
— Давайте проходите за стол уже, пап.
— Да, утка стынет и пюре! Марсель, какого фига ты не накрыл кастрюлю крышкой? — отчитывает Милана, пока все рассаживаются.
— Как мама себя чувствует?
Знаю, что отец заезжал к ней в больницу перед тем, как двинуть в аэропорт.
— О здоровье матери надо было беспокоиться тогда, а не сейчас, — цедит он в ответ, уничтожая взглядом.
Почёсываю шею.
Злится. Сильно.
Да я и сам знаю, что накосячил. Не успел обо всём подумать. Подорвало конкретно после того, как сестру увидел в слезах и платье с оторванными пуговицами.
Кровь опять вскипать начинает, стоит лишь вспомнить.
Клянусь, конец был бы Рассоеву, посмей он довести начатое до конца!
— М-м-м-м, недурно вышло! Кто готовил утку?
— Мы жарили эту несчастную птицу вместе, деда.
— И неплохо справились с этой задачей.
— А какие бутерброды красивые ты видел? Это я!
— Умница моя.
— Как тебе школа, София? Нравится быть первоклассницей? — улыбается бабушка Марьяна.
— Нет, — кривится та. — Отстой конкретный.
— Что за выражения?
— Па, Марсель так говорит.
Спасибо, упырь мелкий.
Получаю очередной недовольный взгляд от родителя.
— Чем же тебе так не нравится школа?
— Это детская тюрьма. Ты сидишь там целый день и ничего нельзя.
— Это не тюрьма, милая. Просто в школе есть свои правила.
— Они мне не нравятся.
— Мало ли, что кому не нравится.
— Ну па…
— Ты ведёшь себя там как дикарка.
— Нет.
— Что нет?
— Это неправда.
— Неправда? Минус портфель. Две белые блузки, две пары колготок и одна туфля. Что ещё мы имеем? Три звонка от учительницы. Разбитый горшок. Шишку на лбу. Девочку-одноклассницу с оторванным бантом. Мальчика с фингалом. Это за два дня, — уточняет отец.
— Воу.
Не могу сдержать смешок.
— София, — порицающе басит дед.
—
— А цветок?
— Цветок. Сам упал.
— Школа выстоит в этом году нашествие Абрамовых или как?
Молча сидим все, ковыряя вилками в тарелках.
— Хотя, если этого вышвырнут, — кивает на меня, — то шанс есть. И будет у нас двое в детской тюрьме, один во взрослой.
Улыбка сползает с моего лица. Скисаю моментом. Такой расклад вполне возможен, учитывая обстоятельства.
— Вернёмся к вопросу младшего. Как Дарина? — спрашивает дед, глотнув морса из стакана.
— Мы не стали ей названивать, беспокоить, — присоединяется бабушка Марьяна.
— До конца недели будет лежать в больнице на сохранении.
Вижу, как отец стискивает челюсти и у самого внутри всё скручивает от тревоги.
А если…?
— Я не хотел, — вырывается непроизвольно.
Так по-детски выходит, но хочется, чтобы он мне поверил.
— Лучше просто молчи, — чеканит ледяным тоном.
— Бать…
— У нас уговор с тобой был! — швыряет приборы на тарелку. — Не можешь держать слово — не берись давать. Мужик ты или кто?
— Так вышло.
— Так вышло! Если мать… — не договаривает фразу, но и так ясно, о чём речь. Это то, чего я очень боюсь. — Я тебя… вышвырну отсюда. Ты понял?
Киваю, прикрыв глаза.
Не простит.
Да и я самому себе простить не смогу.
— С мамой и ребёночком всё ведь будет нормально? Да? — всхлипывая, озвучивает вслух Милана наши опасения.
— Конечно, детка, — успокаивает её бабушка, приобнимая за плечи.
— Это я виновата. Я…
Наступаю ей на ногу под столом, но её накрывает лишь сильнее.
— Я виновата, папочка. Прости, пожалуйста! — рыдает. — Если бы не я, Марсель бы не сделал этого!
— Хватит чушь пороть. Пусть сам за свои косяки отвечает!
— Нет, нет, па. Пап. Это я!
— Как надоело, что вы вечно покрываете друг друга. Совесть есть вообще?
— Пап… — икает.
Всегда так происходит, если нервничает.
— Милан, — предостерегающе смотрю на неё исподлобья.
— Дай мне сказать! — кричит она истерично.
— Не надо.
— Надо!
— В чём дело?
— Па… — она делает глубокий вдох. — История с Рассоевым началась с меня.
В кухне повисает гробовая тишина.
Миланка беззвучно плачет.
Отец хмурится.
Дед, утерев усы салфеткой, кладёт вилку.
— Кхм. Мы с Сонечкой, пожалуй, пойдём выведем Санту на улицу, — вставая из-за стола, говорит бабушка.