Запрет на любовь

Джолос Анна

— А в чём конкретно унижение, Джугели? — прищуривается.

— Да во всём! Ты ведёшь себя как настырный обиженный мальчишка. Отказали тебе. Прими с достоинством и смирись. К чему весь этот террор?

— Террор… — повторяя за мной, перекатывает на языке это слово.

— Да. Я устала, ясно? Ты мешаешь мне спокойно жить. Каждое утро начинается с того, что я не хочу сюда идти!

— Типа из-за меня? — уточняет, хмыкнув.

— А из-за кого же? Твоё навязчивое внимание преследует меня уже энное количество времени. Куда

от тебя деться, Господи? — качаю головой. — Старшая школа в Красоморске всего одна. В соседний город мне, что ли, прикажешь переводиться? Выбора не оставляешь получается.

Кивает.

Бросает тряпку на подоконник. Засучив рукава белой рубашки, открывает кран с горячей водой и моет руки.

Наблюдаю за ним, прикоснувшись лбом к холодному зеркалу.

Напряжённый профиль. Стиснутые челюсти. Проступившие желваки. Поджатые губы. Хмурый взгляд.

Сглотнув шершавый ком, вставший в горле, произношу:

— Всё было нормально, пока мы дружили.

— На хрен мне не сдалась твоя дружба.

Закрывает кран. Выдирает бумажное полотенце.

— Очень жаль, что не сдалась, — чувствую, как зудят глаза. Вот-вот слёзы горячие проступят. — Раньше мне казалось, что…

— Тебе казалось, — перебивает зло.

— Это ты всё испортил. Сам виноват.

— Виноват в чём? — нецензурно выражается. — Ты думала, будет так, как удобно тебе? Ни хрена подобного, Джугели.

Выбрасывает в урну смятые бумажки. Забирает с подоконника портфель.

— Я хочу как раньше… — выпаливаю тихо. Беспомощно.

Хоть и говорю, что достал меня, но скучаю ведь. Так сильно скучаю по тому времени, что проводили вместе. Мне этого очень-очень не хватает.

— Как раньше уже не будет.

Закинув рюкзак на плечо, направляется к двери, однако перед тем как уйти, останавливается напротив, в момент повышая уровень тревоги, которую я и без того испытываю.

Смотрит воспалёнными глазами, с потрескавшимися на белках от недосыпа сосудами. Медленно изучает вблизи моё лицо, пока у меня внутри, за грудиной, самый настоящий апокалипсис разворачивается.

Бах-бах-бах.

Сердце, качающее кровь на пределе своих возможностей, лупится о рёбра с таким грохотом, что гулкой пульсацией отдаётся этот бешеный ритм и в ушах, и в глотке.

Вновь ощущаю себя неспособной выдержать этот его взгляд, выражающий нечто такое, отчего опять адски жжёт в солнечном сплетении.

Вопреки тому, что чувствую, стойко держусь до последнего.

Замечаю, как яростно бьётся жилка на его шее за расслабленным воротом рубашки.

Не дышу, казалось бы. Но всё равно проникает в ноздри его запах. Будоражащий и крайне волнующий.

Не моргаю. Чтобы не смахнуть случайно с ресниц предательскую влагу.

Не двигаюсь.

Замерла пустой, неживой статуей.

— Марсель…

Разрываюсь от противоречий, кипящих внутри.

Прогнать его хочу и одновременно

с тем обнять крепко-крепко.

Разве это нормально? Нет.

Опускает взгляд на мои потрескавшиеся губы и я, не выдержав напряжения в двести двадцать вольт, резко и шумно выдыхаю свою дрожь.

— Не надо никуда переводиться, Джугели.

Это произносит, уже глядя в глаза. После чего просто уходит, оставляя меня наедине с ворохом беспокойных мыслей.

Прислонившись взмокшей спиной к холодной плитке, прикрываю веки и стою так до тех пор, пока гнетущую тишину не прерывает трель звонка.

Глава 40

Марсель

Апрель.

Кабинет директора.

Свободный. Ромасенко. Горький. И я.

Всё те же, всё там же.

— Жду объяснений, молодые люди, — строго смотрит на нас Светлана Николаевна. — Долго молчать будем? Хочу услышать причину конфликта, возникшего между вами и обучающимися одиннадцатого «Б». Из-за чего произошла драка у ворот школы?

— Какая драка, мать? Ничё не было.

— Я напоминаю, первое: тут я тебе не мать! И второе. На территории везде установлены камеры.

— Конкретно там их нет. Ты же в курсе? — хмыкает Макс.

— Опусти ногу и сядь нормально! Ещё раз спрашиваю. Что произошло?

В ответ — звенящая тишина.

Ну реально, кто станет рассказывать про стычку с бэшками? Тем более, что поводом для неё послужил поступок одного дебила по отношению к Марго, нашей психологине.

У Ромасенко ж пунктик. Издеваться над ней — исключительно его прерогатива.

— Значит, по вашей версии, ничего не было, — вздыхает директриса. — Тогда что с руками? Объясните?

— Тренировался, — пожимает плечами Дэн.

— Один уже дотренировался вне стен секции. Хочешь, чтобы выгнали, как Абрамова?

Недовольно поджимаю губы.

Обязательно упоминать конкретно мой пример? Обойтись без этого никак?

— Горький? — ждёт пояснений от него.

— На физре, об козла стесал.

— Об козла… — повторяет она за ним. — А фамилия козла случайно не Голенищенко?

Пацаны ржут.

— Ну а ты?

Николаевна переключается на меня. Смотрит в упор испытующе.

— Упал с мотоцикла, — пожимаю плечом.

— Третий раз за месяц? Горе-ездок.

— Да.

— А я… — заводит Макс.

— Тебя даже слушать не хочу! Вот что… Я устала от ваших выходок!

— Старые песни о главном начинаются, — бормочет он раздражённо.

— Если с тобой всё понятно, — машет рукой на сына, — то как насчёт вас, ребята? Поступать в приличные учебные заведения не планируете?

— Видимо, нет, — присоединяется к разговору завуч. — Совсем о своём будущем не беспокоятся. Думаю, коллеги, нужно всех поставить на учёт в полицию!