Запретный французский
Шрифт:
Игнорирую, но он продолжает.
— Может, мама приедет.
Смешно. Она никогда не приезжала на родительские выходные в Сент-Джонс. Мы почти не общаемся, хотя на днях она неожиданно позвонила мне. Я чуть было не переключил звонок на голосовую почту.
— О, Эммет! Я скучаю по своим мальчикам. У вас все хорошо? Учитесь и ведете себя так, как я вас учила?
— Простите. Кто это?
Она вела себя так, будто поняла шутку.
— Эммет, не говори глупостей. Скажи, ты что-нибудь слышал об отце в последнее время?
Это действительно жалко.
Фредерик Мерсье — сложный человек. Большинство людей не захотели бы сидеть напротив него в зале заседаний, не говоря уж об обеденном столе. В детстве он пугал меня, и найти утешение можно было только у мамы. В нашем холодном доме я отождествлял счастье с ней, пока мне не исполнилось пять лет и отец не ушел.
Развод сломал ее.
Она слишком сильно любила отца. Когда он ушел, жизнь превратилась в вакуум. У меня сохранились воспоминания о том, какой любящей и внимательной была мама до расставания, но после этого она ушла в себя. Короткие поездки превратились в лето вдали от нашего дома в Париже, а зимы — в отсутствие телефонных звонков. Она всегда в поисках своего счастья, и, очевидно, оно не включало ни Александра, ни меня.
Раньше я относился к ней с пониманием — нелегко исцелить разбитое сердце, но теперь это прошло. Я вижу ее такой, какая она есть на самом деле: эгоисткой. Вечно ищущей, находящей, уходящей. Когда мы с Александром были еще маленькими и жили в Париже, отец пытался бывать там, но работа не давала покоя. Невозможно быть главой глобального конгломерата по производству предметов роскоши и каждый вечер приходить домой к ужину, не говоря уже о том, что он женился во второй раз после развода. Нашел себе милую маленькую семью и дочь-принцессу.
В основном нас оставляли на попечение нянек, некоторые были лучше других. Они знали, что никто не будет проверять, а такая свобода порождала беспечность и пренебрежение. Я был рад, когда нас наконец отправили в Америку учиться в Сент-Джонс. Здесь мы все в равных условиях, разношерстная компания грустных, заброшенных, богатых детей. Бедные мы.
Я почти сожалею, что пребывание здесь подходит к концу. Реальный мир наступает на пятки, готовый вонзить свои зубы.
Именно по этой причине папа приезжает в Сент-Джонс на родительские выходные. У него есть планы на меня, ведь мне исполнилось восемнадцать, и я скоро заканчиваю школу.
Ставлю будильник на субботу 9:00 утра и отправляюсь на один из своих длинных заплывов. Затем возвращаюсь, принимаю душ, бреюсь. Я тщательно слежу за внешним видом, выбираю черный костюм. Другие дети будут одеты более непринужденно для пикника на лужайке, но папа ожидает, что я буду одет хорошо. В конце концов, я его отражение.
Мой сосед по комнате Харрисон стонет и переворачивается на живот, прикрывает голову подушкой, чтобы заглушить шум.
Его родители сегодня не приедут. Я спрашивал, и в последний раз он получал от них весточку, когда они были на яхте в Каннах.
— Не мог бы ты уже свалить, чтобы я мог поспать?
Не обращая на него внимания,
Прихожу на пикник пораньше, вглядываюсь в немногочисленную толпу на главной лужайке, но отца пока не вижу. Музыканты играют на струнных инструментах. Официанты в одинаковой униформе разносят канапе, а также газированный сок для студентов и шампанское для родителей.
Возле главного здания замечаю отца, он увлеченно обсуждает что-то с директором, вероятно, дает советы, как лучше управлять школой. Рядом стоит его помощник Уилсон с iPad наготове. Пожилой и суровый, он работает у отца с начала существования GHV, и я сравниваю его с верным слугой. Если бы отец горел, Уилсон бросился бы за ним. Он с ним каждую минуту. Понятия не имею, какая у него зарплата, но сколько бы ни платил ему отец, он должен удвоить ее.
Подхожу к ним, пытаясь сорвать пластырь. Чем скорее мы начнем этот фарс, тем скорее он закончится.
Отец замечает меня, когда я нахожусь в нескольких шагах, и отпускает директора скучающим взмахом руки. Когда подхожу, он рассматривает меня, выискивая любые недостатки. Думаю, он разочарован, что не может ничего найти — в конце концов, я так похож на него. Мог бы быть точной копией, такой же высокий и внушительный, как он. У нас одинаковые черные волосы и темные глаза. Отец чисто выбрит, так что я вижу ямочки на щеках и подбородке, такие же, как у меня.
Он заглядывает мне за спину, глаза сужаются.
— Где твой брат? — спрашивает он с сильным французским акцентом.
Мой почти исчез из-за стольких лет, проведенных в Сент-Джонсе.
Засовываю руки в передние карманы и пожимаю плечами.
— Занят, полагаю.
Ему это не нравится. Губы складываются в неодобрительную гримасу.
— Ты скажешь ему, чтобы он позвонил мне, — говорит он, переходя на французский. Отец чувствует себя более комфортно, говоря на родном языке, хотя его английский просто прекрасен. Лучше, чем мой, правда, но у него есть эго, поэтому мы говорим по-французски, когда позволяет аудитория. — Я проделал долгий путь, чтобы быть здесь сегодня. И разочарован, что не увижу его.
Ну, если уж мы заговорили о семье…
— А как поживает Эмелия? Обними ее за меня.
— Следи за языком, — быстро произносит он, бросая на меня суровый взгляд.
Ему не нравится, что я заговорил о сводной сестре, а значит, мне это нравится еще больше.
Подозреваю, что отец изменял маме до развода, и Эмелия, скорее всего, плод этой измены. Она ничего не значит для меня, дочь второй жены, женщины, на которой он больше не женат. Я никогда не видел ее, никогда не думал о ней.