Заражение
Шрифт:
Глава 5
Голова в головокружении запрокинута, чтобы не смущаться потерявшей опору реальностью, закрываю глаза, и сосредотачиваюсь на звуках вечернего города, какие-то обрывки их отбираю для памяти сразу: нравится и записана уже ругань, доносящаяся со стороны барной слева улочки, где несколько парней по традиции сцепились, причину ссоры выдает частое повторение имени «Аня» (кажется, что конфликт можно было бы разрешить быстрее, если бы стороны прямо высказали закамуфлированный в сути дела вопрос: «Кто ее ебать может?»), почти в упор – с нарастающей громкостью девичьи голоса, живо обсуждающие свои отношения, забивают в какой-то миг эфир только собой, и как ты не уворачивайся, разве что решивши закрыть уши, все равно проинформирован, что парень сделал одной из героинь замечание, которое та посчитала выходящее за рамки допустимого, сразу возникает желание узнать границы этого допустимого, чтобы было можно, примерив роль аналитика, дать свою ей оценку, гудки же машин остаются беспримесными как непреходящая фонограмма города. И только насытившись открываю глаза… небо, какое же оно красивое ночью, может ли еще какое-нибудь из его суточных одеяний участвовать в эстетическом соревновании с ним сейчас? И в голову приходят грозовые облака и уносящий к ним мысли ветер.
Ухожу с работы не из темноты парадного входа, в которую спускался утром, а с других дверей (через контрольный пункт, на котором охранник оскорбляет время сканвордом, он даже не пытался вычленить и выискивать что-то подозрительное в 5—6 мониторах, что окружали
От траты времени на глупые эстетические воззрения отрывает меня моя рациональная часть, парой коротких толчков пихающая двинуться скорее домой, где можно будет отпраздновать это скорое, по меркам мегаполиса, возвращение, не заканчивающееся в спешке сваренным пакетиком гречки и жаренной курицей, а предлагающее несколько «полезных» минут, которые при надлежащим усердии могут превратиться (о, боже) в час живого времени, живого потому, что время вырывается из функциональной части, разрешая утратить себя и насладиться собой. Аргументы импульса тверды и я вприпрыжку пускаюсь в обратный путь, но выбираю именно открывшуюся только что дорогу, я даже не знаю точно ли она приведет меня туда, куда нужно, но мне хватает общего с правильным направления, чтобы, оставив сомнения в том месте, где их нашел, выйти в путь на встречу к тем голосам, которые раньше с прилежанием записывал.
Переулок наполовину скрыт в полумраке вечера, но пока мой путь пролегает по его освещенной стороне, где уверенность еще не уходит из тела, я могу поприглядываться к шероховатостям окружающего пространства, фиксируя и запоминая мелкие неприглядные детали, открывающие каждая по-своему, но с разных ракурсов реальное. Слева, справа, поочередно возникают разные по конструкции, цвету, форме, вероятно и по назначению, людям, которые в них живут, разговорам, которые в них ведутся, мыслям, которые в камне, дома. И тот, который раньше я досмотрел только до ворот, с каждым шагом открывается мне ясней, за решеткой, дальняя сторона которой раньше не рассматривалась, я нахожу дом из архитектурных журналов: двухэтажный, окруженный зеленью, допустивший эту зелень, как дерево мох, на поверхность второго этажа, что превращает эти его окна «в пол» и стены, и всю его конструкцию в целом, в элемент не города, но сада. Простая дверь из красного дерева венчает вход, с тянущейся к ней от отделяющей территорию коттеджа от грязной улицы высокой металлической калитки аккуратную вымощенную дорожку, что растет вдоль подстриженного под сантиметр газона. Внимание привлекает небольшое затемненное окошко, будто вырезанное в бетоне стены сразу слева от калитки. Какую роль оно выполняет? Неужели владельцы этого дома – торгаши, которым удалось хорошо раскрутиться, но которые сохранили привычную им методику ведения дел, выдавая и принимая товар и деньги по определенным часам через единственное рабочее отверстие? Ответ приходит с тонкой части бетона, разделяющей калитку с воротами, с висящей на нем аккуратной позолоченной прямоугольной табличкой с без грамматических ошибок русскими буквами:
И если сторона Швейцарии предлагала некое единение человека с природой, то противостоящее ей, то, чьей стороной пользовался я и к которому был ближе, посольство Океании предстало законсервированным в цементе замком, спрятавшимся от всякого внешнего наблюдателя, ощетинившимся колючей проволокой поверх сплошного забора, с окнами-бойницы, самым дружелюбным элементом которого стал его пропускной пункт с полностью завешанными жалюзи окнами и подписями в углу них: «Пуленепробиваемое стекло». И, кажется, что архитектура эта есть проекция восприятия мира, присущая каждой из сторон. И мысль о том, какая, должно быть, пропасть разделяет самосознания этих властей, вызывает горькую усмешку на моем лице при взгляда на трехметровую ширину проезжей части. Рассуждения перескакивают на ту страну, в которой живу я сам, захотелось определить к какой стороне Эрефия ближе, и довольно быстро прихожу к удручающему для себя результату. И фигура врага выросла в моем представлении до жизненно необходимой для государства, фигуры, от которой она не просто не может отказаться, но в поисках которой живет. И если есть у тела государства бессознательное, то оно, должно быть, регулярно и само создает себе такие желаемые тайно сущности. Но и давно пора мне отказаться от этой своей рассудительной философской стороны личности, ни разу не принесшей мне хоть сколько нибудь значимые дивиденды, зато регулярно осуждаемой близкими. Окончив мысленный диалог подобным образом, я сосредотачиваюсь на дороге, на ладно приложенных к друг другу (пускай местами и слегка выбиваемых из одной линии, разноуровневых) квадратам плитки, и начинаю прыгать по отдельным ее частям, тем, которые положены в дисгармонии к предлагаемому общему узору. Тяжело растет скорость прыжков, и когда плотность воздушного потока становится такой, что начинает резать глаза, забава начинает пугать, ноги зарываются на следующем шаге, оставляя в теле от прошлого только опрокидывающую это тело инерцию… К сумрачному участку дороги я подхожу с саднящими коленями и спокойным шагом, пристально вглядываясь в лампы широких барных витрин по обе стороны от себя, возникает желание спрятаться в теплоту одной из них, окунуться в пьянящую замутненную атмосферу шалмана, но желание мимолетно – пресекается нарративом противоаргументов, верхновествующий которых – напоминание о вторнике, логически тянущим за собой среду, четверг и пятницу, обязательства, связанные с ними. И вес их обратно пропорционален скорости, с которой желания выпить нет. Переключаюсь на людей – тех же мотыльков, облепивших подъезды и урны, ведущие к барам, языками как крылышками создающие постоянный гул здесь, периодически взрывающийся смехом, конфликт, далеким свидетельств которого я стал, кажется, что давно растворился, его и не было здесь – настолько благожелательная обстановка в этой среде пьяни. И стоило мне начать всматриваться в людей и глаза уже только выхватывают одних девушек, периодически – милых парней, последнее обстоятельство сначала напрягает, но я быстро нахожу оправдание этому: на него мой взгляд упал случайно… и второй раз – случайно… и сейчас тоже… и сейчас, в третий раз – тоже случайно… и вообще… хватит считать. Животная пасть инстинктов оскалена, обильно отекает и пузырится. Примечаю одну, особенно поправившуюся мне девушку со светлыми, средней длины и уныло лежащими волосами, если бы мне так не нравились женские волосы, то их можно было бы назвать жирными патлами, но они мне нравятся, как нравятся ее непрокрашенные темные корни, ее слоновой кости белая кожа, демонстрация которой обрывается еще на шее, обтянутой воротником черной водолазки. И ноздри расширяются, пытаясь уловить ее запах, но расстояние в метры и завеса табачного дыма отталкивают выросшую до мечты ее, мне достается только мимолётно брошенный взгляд, задержавшийся, буквально, на чуть… Может стоит подойти к ней, может она даст свой номер телефона, может она спасет меня, может она даст? И глупые мысли отброшены, найдены десятки причин «не подходить», и чтобы скорее выбросить ее образ из головы, я замещаю
Переулок с барами поворачивает и выводит к проезжей части. Каждый пролетающий автомобиль на противотоке накрывает искусственным ветром, что напоминает мне ощущения перед грозой и потому ловится голодным лицом. Переход регулируемый светофором – перед лицом в пяти метрах, и пока горит красный, фиксация его цвета проходит безусловно, если в этих сигналах и есть какая-то система, то ее расшифровкой я займусь позже. Cегодня мне безразличны и люди, с которыми я ожидаю конвенциональный зеленый, дающий право прохода. Сказывается усталость рабочего дня и общая опустошенность. Удивительно, но выйдя на этот освещенный проспект, напитавшись звуком ночного города, оплесканный автомобильными потоками я успокаиваюсь. Жизнь уже не представляется беспросветным мраком, в ней появились кое-какие тут-там проблески, которые теперь можно взять к себе в поддержку. Неожиданно сильно радует работа, за которую мало платят и с чьей сутью я не согласен, она подмешивает немного растворителя к едкой смеси в осознании тщетности жизни. И пока живительные капельки замерли на оплесканных радостью внутренностях, а я сам перехожу под клокотание приостановившихся автомобилей, обгоняет, толкая в бок, высокий парень и, не оборачиваясь, заныривает в подземный переход. Его вторжение рождает мысли, требование ответа, внутри высыхает оставшаяся редкая влага, сумерки в черепной коробке сгущаются и, подавленный, почти в истерике, еле сдерживая горькие слезы от обиды к устройству мира, который так скоро взыскал выданный мне кредит счастья, дрожащими руками вскрываю футляр наушников, чтобы убежать в них в музыку, замыкая (пока не окончательно) мир на себя.
И пока агрессивный тембр накидывает злости в уши, осматриваю проход, в который я спустился вслед за обидчиком. Низкие потолки, оранжевое освещение и уже закрытые алюминиевыми ролл-ставнями справа сбоку киоски – привычная картина для таких мест, также привычны редкие подписи, выполненные маркерами на облицованной плиткой стене слева, на ребрах алюминия, вычурные, с обилием случайных закорючек и зигзагов, короткие, часто ограничивающиеся словом. Интересная попытка заявить о себе, в знаках выразить свое наличное существование и высказать протест, присущий всякой молодой поросли. Но от дальнейших раздумий отвлекает меня следующая композиция, оказывающаяся насыщенной инструментальными отыгрышами, успокаивающими, переключающими фокус внимания на себя и перекладывающими теперь уже на окружающее свою мелодию. Мозг накладывает ее на шествующих мимо людей, и у него почти без зазоров получается это сделать, но до полной синхронности недостает такта, зато музыка идеально гармонизирует с неодухотворенными предметами и вещами,
(бычки от сигарет, скомканные белые чеки, бумажные стаканчики из-под кофе, отличающиеся выписанным на поверхности брендом, среди которых не вижу зеленых из старбакса – вещи слишком ценные, чтобы ими просто так разбрасываться, – копейки мелочи, потертый черный куртец в каплях, кажется, крови, бусинки ожерелья из бижутерии, синий из школьной поры колпачок от ручки, рукавичка),
наполняя их потерянной страстью, заставляя их танцевать, поднимая их поочередно подсвеченными перед моим взором, становясь аранжировкой себя. И чем сильнее раскручивается музыка, тем гармоничней вписывается все окружение в ее, музыки, повествование. Подземка заканчивается быстро и, выйдя, я не узнаю окружающую обстановку, что бросает мгновенно в холод и парализует на то же мгновение. Но этот приступ к земле, как в прошлый раз, не прижимает. Обращаюсь к мобильному, который должен помочь вывести меня из бетонных чащоб, перед которыми я оказался выплюнут.
Дюжина темно-серых многоэтажек восходит перед лицом вертикально, попытка рассмотреть, где они кончаются, заканчивается болью в шее, впихнуты в метрах друг от друга, что сгущает тьму в проходе между ними до с решеткой шести нулей.
И пока пальцы настраивают приложение, принимаюсь за анализ себя, чтобы разобраться в этих, преследующих меня сегодня все чаще, эпизодах паники и страха. Кажется, что они начались после того сна (или это было видение? я не знаю как можно описать произошедшее… и можно ли его вообще корректно описать обычными, стандартными словами? такое чувство, что в пространстве того ресторана я оказываюсь под воздействием внешних сил, которые вытягивают из меня (что они из тебя вытягивают, глупышка?) что? Разум? Душу? Но лучше выкинуть это сейчас из головы, я рискую оказаться опять в том же состоянии, что тогда, но там бы окружающие что-то заметили и помогли мне, надеюсь, что помогли бы, ну а кто поможет сейчас? Я тут один, стою на улицу, кликаю в телефон, сколько зарядки, кстати, осталось 18% Надо скорее добежать до дома, запереться у себя, включить что-то веселое, отвлечься а завтра проснувшись я уже обо всем забуду как будто ничего не было ведь по правде ничего не было ведь не могла же стена исчезнуть не мог же начать идти снег но я же чувствовал его чувствовал своей кожей и видел глазами… но нет Это видение Нет мне просто показалось я просто устал разыгралась фантазия ничего не происходило просто тот мужик зло на меня посмотрел и я застрессовал плюс все усилилось уже имеющимся стрессом от работы и той обстановки что у меня уже есть По итогу стресс стресс стресс надо шоколадку себе купить. И успокоенный этими мыслями улыбаюсь.
Успокоившись, я по-настоящему, сфокусировавшись и как будто в первый раз, смотрю на экран мобильного телефона. Он, мерцая, выдает маршрут до дома, выстроенный послушанными пальцами. Их работа ускользнула от меня, поэтому сейчас я хочу убедиться, что все еще управляю ими, что они не обладают отдельным от меня нарративом желания, сосредотачиваюсь на движении одного большого пальца, сосредоточено посылаю его нажать на значок компаса, который должен четко зафиксировать мою геолокацию и подстроить карту под пользователя. И когда движение фаланги пальца в точности повторяет мой мысленный посыл, окончательно расслабляюсь. Яндекс говорит о 13 минутах ходьбы, я доволен этой цифрой, она поднимает в сознании картину обещания: меня, сидящего на кровати с книжкой, глядящего на часы, чья минутная стрелка висит в третьей четверти, а короткая еще только подкрадывается к верхней точке этого круга. Жизнь прекрасна.