Застава на Аргуни

Иванов Николай Федорович

— Кордон у них защищается очень хорошо. По углам ограды — такие же доты, как у нас. Один дот есть на вершине горы. С таким обстрелом они никого к себе не подпустят…

— А кто к ним пойдет? Мы туда не собираемся. А китайцев они и так давно прижали, — сказал Слезкин.

— Границу они, по-моему, не охраняют. Никаких нарядов я не видел, — продолжал Абдурахманов.

— А зачем им охранять, когда тут стоят такие бдительные стражи, как ты, — пошутил Павличенко, пуская в потолок колечки дыма.

В сушилку вошел Морковкин.

Услышав слова Павличенко, он подмигнул Абдурахманову:

— Ты, Айбек, не слушай его. Вот, обожди, начальник скоро вытряхнет из нас требуху, тогда и мы станем настоящими пограничниками. — Сказано это было многозначительно, веско. Бойцы с удивлением уставились на Митьку.

— Да, да! Не таращьте глазки. Так и сказал: «Я из них эту требуху вышибу! Смотреть на них нечего, пора гайки подтягивать!»

И Митька рассказал, что когда он мыл в коридоре пол, услышал разговор начальника заставы с политруком.

Оказывается, Торопов и Панькин, обсуждая дела на заставе, опять немножко поспорили. Митька почти дословно цитировал разговор начальства:

«Мне это начинает надоедать… Что ни день, то фокус… Тесто какое-то, а не солдаты… Все у них шиворот-навыворот…» А политрук ему в ответ: «Ничего, обтешутся. Месяц — срок небольшой. Фокусы — от неопытности. Посмотришь, еще какие бойцы будут!»

— Так и сказал: «Требуху вышибу»? — недоверчиво переспросил Слезкин.

— Так и сказал.

На следующую ночь Торопов неожиданно появился в казарме. Он окинул суровым взглядом спавших пограничников и, прибавив в лампе фитиль, бодро приказал дежурному:

— Объявите тревогу!

Дежурный козырнул и во всю мочь гаркнул:

— Застава, в ружье!

Казарма вздрогнула, как от подземного толчка. Раздался глухой вздох, и все мгновенно ожило, завертелось, закружилось. Бойцы, мелькая нательным бельем, соскакивали с кроватей, путаясь в штанинах, одевались, обувались, бежали к пирамидам, хватали оружие. Задребезжала ножнами упавшая на пол шашка, кто-то свалил впопыхах бачок с отварной водой, кто-то поскользнулся и, гремя винтовкой, распластался под ногами устремившихся к двери пограничников. В темном углу двое новобранцев, чертыхаясь, отбирали друг у друга подсумок с патронами.

— Без паники! Живо, живо! — подстегивал Торопов замешкавшихся бойцов.

Через пять минут кадровые пограничники сидели уже в седлах, сдерживая танцевавших от нетерпения коней, а новобранцы только еще гуськом бежали к конюшне. Когда последний боец примкнул к строю, Торопов взглянул на часы: с момента объявления тревоги прошло двадцать с лишним минут.

Проверяя готовность бойцов, лейтенант сокрушенно покачивал головой. Оказалось, что несколько человек в суматохе забыли взять запалы к гранатам. Некоторые сидели на конях без шашек. Нашлись и такие, которые прибежали без патронов.

В следующую ночь повторилось то же самое. А времени на сбор ушло даже больше. Задержал Слезкин. Уже все сидели на конях, а его

не было. Кукушкин, посланный начальником в конюшню, застал бойца ползавшим с мрачной неистовостью под брюхом лошади. Слезкин заподпружил свою Жемчужину вместе с цимбалиной. Он понял это, когда кобыла начала махать головой, пытаясь вырвать повод. Бойцы хохотали, слушая рассказ Кукушкина. А Костя, сгорая от стыда, кусал губы. «Это тебе урок, дураку», — казнил он сам себя.

— Живее, живее нужно поворачиваться! — зычно покрикивал Торопов. — Если вы на фланге и если на вас напали, а помощи нет и нет — вы представляете, как вам сладко будет! Срам! Позор!

— Требухи многовато. Вышибать надо, — проговорил кто-то в темноте.

Торопов и Панькин недоуменно переглянулись.

…Тревоги следовали одна за другой. Начальник объявлял их днем, в полночь, утром. Бойцам казалось, что он делал это, когда взбредет на ум. На самом деле у него все было продумано. Чтобы бойцы поняли свои ошибки, он провел несколько тревог при дневном свете, потом перенес их на вечер, потом — на ночь.

Панькину нравилась его настойчивость. Однажды он сказал:

— Давай, Игорь, захронометрируем все от начала до конца, разберемся, где они больше всего теряют времени, а затем будем отрабатывать весь процесс по частям.

Торопов согласился. Объявив очередную тревогу, он стоял среди казармы, наблюдая, как бойцы одевались, вооружались. Политрук отправился на конюшню, а старшина остался во дворе, на месте построения.

Так выяснили, что потеря времени происходит главным образом за счет медленного одевания и седловки коней. Было решено, что устранить эти недостатки можно не только в ходе построения по тревоге.

— Многое зависит от вас, — сказал Торопов старшине и командирам отделений. — Добивайтесь четкости при подъеме и сборах в наряды, при выходе на занятия, на уборку коней и на хозяйственные работы.

Бойцами занялись сержанты, но и о тревогах Торопов не забывал. Морковкин злился: «Зарядил без конца: тревога, тревога! Ни днем ни ночью нет покоя!»

— Да что вы говорите! — подлил масла в огонь приехавший с соседней заставы линейный надсмотрщик Дудкин. — А на Лебедином Лугу тревоги были раза три, не больше. Они налегают на огневую подготовку…

Бойцы заспорили. Одни защищали Торопова, другие ругали. Проходивший поблизости Борзов одернул связиста:

— Ты, Дудкин, не распространяй вредные слухи. Лебединый Луг живет своими законами, а Стрелка — своими. Мало ли что там у них делается!

Слезкин хотя и одобрял действия начальника заставы, но ночные встряски переносил тяжело.

— Ей-богу, когда-нибудь заикой сделает, — говорил он соседу по кровати Павличенко. — Как услышу: «В ружье!», — будто кто ножом по сердцу полоснет. У нас в учебном так орал помкомвзвода. Сам маленький такой, плюгавенький, а как, бывало, гаркнет: «Пы-адмайсь!», — аж шкуру ознобом сведет!