Застывший Бог
Шрифт:
Я еще мал, во мне нет силы чтобы встретить атаку деда жестко, и руки мои короче дедовых – вес, размер, длинна это его преимущество, не говоря уж о мастерстве... Я еще не могу дать деду настоящего поединка, и он бережет меня. Поэтому пока уколы и резы мы отрабатываем не в полную силу и скорость – не в его – полную. Я свои уколы в основном тренирую на чучеле в мой рост. Анатомия – горло, яремная вена, почки, печень, пах. Двойные атаки, один удар ничего не гарантирует. Всегда уколы, – природа спрятала все важное в глубине человека. Резы только на контратаке по запястью противника, – когда он пытается уколоть тебя. Это похоже на игру в ладошки – ты подставляешь – тебя пытаются по ним ударить. Он подставляет – бьешь ты. Кто быстрее. Мы так и начинали. –
Вот он колет, я отскакиваю назад и маховым движением режу ему руку – режу пустое место, где только что была его рука. Дед быстр как молния. Дед движется быстро, как он говорит, не в полную быстроту, но быстро – так он учит меня смотреть. Дед говорит, что большинство людей даже не успевают заметить, как их зарезали, если это делает умелец. Они что-то замечают, только когда нож уже у них внутри. Я наверно уже мог бы заметить, как меня зарежут. Теперь надо учится – не дать. Дед пляшет. Я пляшу.
Дед финтит руками, лицо у него пустое. Он может корчить совершенно дикие рожи, – тогда будто дикий лесной волчара вылезает у него изнутри, – так можно напугать, смутить неопытного. Дед говорит, что грех полагаться на такие фокусы, но знать их надо. Дед не смотрит на меня, он смотрит на все, – зрачки широко раскрыты. Он делает шаг вперед, укол! Я ухожу, и – цепляюсь ногой за полено! Дед специально разбрасывает их перед каждой тренировкой по двору, – воин должен уметь ступать сторожко, – у природы не бывает татами и ровных полов... Я облажался, я не падаю, только мешкаю долю секунды восстанавливая равновесие. Удар в лоб! Удар в бок! Все в эту долю секунды. Почувствовал я оба удара, а видел только второй. Первый – в лоб – фирменная коронка деда. Прямой тычок; у человека два глаза а между ними – “слепое пятно” – ты даже не видишь что тебя бьют, ты это только чувствуешь. В лоб дед дал мне щадя, аккуратно, а в бок для памяти, – сильнее. Я держусь за бок, там некоторое время будет цвести синяк. Я убит.
– Ты убит, – говорит дед.
– Перерыв. – Он опускает нож. – Что я с тобой сделал? Или вернее, что ты позволил сделать с собой? Я загнал тебя, как волк загоняет оленя.
– Ничего не загнал, – возмущаюсь я. – Я как раз из угла-то вышел, когда за колодцем скользнул.
– Из угла-то ты вышел. Но я загнал тебя в “туннельное зрение”. Я зачаровал тебя скоростью, и ты уже видел только меня. А двор не видел, полено не видел. Если ты перестаешь видеть поле боя – ты труп. И славу тебе петь не будут, потому что погиб глупо. Понял?
– Понял...
– А от атак-то уходил хорошо, молодец. Скорость растет.
Я расплываюсь в довольной улыбке.
– Для мертвяка у тебя слишком дольный вид, – тут же осаживает дед. – Иди собирай поленья.
– Деда, – спросил я как-то его на привале после кросса по пересеченной местности.
– А, – отозвался дед.
– Дед, скажи, – я набрался смелости. – А ты ведь воевал?
– Ну, – дед наклонил голову к плечу, – было маленько.
– Расскажи, а?
– Чего рассказать-то? – Обернулся ко мне дед.
– Про войну! – Попросил я.
– Хочешь знать, что такое война?
– Ага.
– Война... – Он задумался. Задумался крепко. – Знаешь, Мишук. Я наверно мог бы что-нибудь рассказать. Но я человек незнаменитый. Поэтому, я лучше расскажу тебе одну старую историю...
Жил однажды такой французский император, – Наполеон Бонапарт. Он слишком высоко взлетел, поэтому слишком больно упал... В 1815 году, когда скопом враги навалились на уже ослабевшую державу Наполеона, тот дал отчаянное сражение при Ватерлоо. Гвардия Наполеона в том бою сделала все что могла, но в конце-концов ей пришлось отступить. А потом её поредевшие части догнали англичане, и плотно обложили; не выбраться. Тут английский полковник Хэлкет крикнул французам
– Сдавайтесь!
И тогда, французский генерал,
– Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдается!
– Здорово! – Воскликнул я.
– Ага... После такого героического ответа, практичные англичане выкатили пушки на прямую наводку, и смели французский гвардейцев ливнем картечного свинца. – Дед легонько потянулся. – Гордый ответ Камброна даже написали на его памятнике, после смерти. Проблема в том, что умер Камброн не в 1815, а гораздо позже – в 1842ом. А в сражении при Ватерлоо славный генерал оказался пленным... Нет, не думай о нем плохо. Во-первых, он попал в плен будучи тяжело раненным, возможно даже без сознания. А во-вторых, он до конца жизни отрицал, что произнес знаменитое “гвардия умирает, но не сдается!”... Зато, чего он никогда не отрицал, так это, что глядя в жерла английских пушек в тот день, успел воскликнуть – Дерьмо!..
Дед взглянул мне в глаза:
– Это, пожалуй, все, что я могу рассказать тебе о войне.
В тот вечер, дед сказал мне:
– А Что Михай, – хочешь увидеть настоящих варягов? – И не дожидаясь моего ответа сказал, – Сегодня в ночь у нас будут гости. Хватит мне тебя прятать. Скоро тебе уж семь лет. В этом возрасте вступают на первую тропу. Хочу показать тебя одному старому другу...
Больше я, как не выпытывал от деда ничего не добился. Вечер тянулся медленно, обычные дела мало его подгоняли. Я ждал приезда гостей. Ждал и немного боялся. Наконец-то я увижу других варягов. Безотчетно в моем разуме всплывали образы каких-то былинных воинов, в тяжелой коже и древней кольчужной броне, опоясанных длинными мечами, с длинными седыми усами и опущенными к ушам чупринами... Воины выходили ко мне из тумана воображения, и я опамятывался, – конечно современные варяги должны выглядеть иначе. Мир изменился, меч мертв...
Я ждал приезда настоящих современных варягов.
Но они не приехали.
Прилетели.
В ту ночь в у нас дворе приземлился вертолет.
– Пойдем встречать гостей, – загодя сказал дед. – Мы вышли на улицу, и я сперва услышал, глухой, все больше наливающий тяжестью басовитый гул разносившийся над нашим глухим лесом. Вертолет вынырнул над нашим двором неожиданной темной тенью на фоне звёзд, и взвыл вспарываемый лопастями винтов воздух, заметалась по двору сорванная с места трава, опилки и пыль. Курбат наблюдал за технологическим буйством из будки, а я стоя рядом с дедом на крыльце, прикрывая лицо ладонью, сквозь полузакрытые ресницы смотрел как тяжелая машина, на своем вихревом столбе опускается прямо посредине нашего двора. Я впервые так близко видел вертолет. Он плавно опускался вниз, и старательно держась подальше от двух наших осветительных столбов выплыл под свет дворовых фонарей, как глубоководная рыба из воды внезапно попавшая на свет. Под остромордой кабиной вертелся туда-сюда блок оптики в круглом обтекателе.
Машина плавно коснулась травы. Большой винт, и второй – встроенный в хвост – еще какое-то время вращались стремительными неразличимыми пятнами, а потом начали замедлять движение, постепенно стали видны отдельные лопасти. Наконец винты утихомирились и застыли, больший из них, над кабиной вертолета даже обвис, будто утомился за время полета держать тяжесть машины на себе, и теперь расслабился отдохнуть.
Дверца на борту вертолета раскрылась надвое, нижняя половина образовала собой небольшой трап, и опустилась к земле. Из салона высунулся человек в темно сером комбинезоне с автоматом в руках, но видимо его удержали, потому что человек в сером убрался обратно; а вместо него появился другой. Он гибко вылез из проема, легко перескочил все ступеньки трапа и спрыгнул прямо на землю, на момент застыл – и легкий в походке несмотря на полноватую комплекцию, которую не скрывал даже мешковатый костюм, – побежал к деду растопырив руки с пухлыми кистями и пальцами. Дед в свою очередь тоже соскочил с крыльца и поскакал навстречу.