Затмение: Корона
Шрифт:
Париж
Роузлэнду хотелось ударить Пазолини. Прикрикнуть на неё. Она такая, блин, самоуверенная. О Господи, как же она наслаждается своим командованием.
Они сидели в старом отсеке станционного наблюдения станции метро. Переносные электролампы висели над притолокой, подсоединённые длинными оранжевыми проводами к старой системе кабелей питания, которую техники НС обнаружили уцелевшей в потрескавшемся бетонном потолке платформы станции. На полу, скрестив ноги, расположились Роузлэнд, Пазолини и двое других бойцов НС. Они расселись вокруг
А не пошли бы вы все, подумал Роузлэнд. Я выхожу из игры. И Торренс тоже выйдет, как пить дать.
— Пазолини, Торренс важен для нас. Он — главная спица в нашем колесе. Спроси Леспера, если мне не веришь. Не думаю, что твоё мнение объективно. Мы обязаны вытащить его.
— И скольких ещё мы потеряем? Чушь. Он сам дался им в руки. Попался, как имбецил.
— Он пытался освободить нескольких узников...
— Ему нельзя было так скоро возвращаться в Париж. Как глупо! У него на этой картинке голова перебинтована. Думаю, последствия мозговой травмы. Глупо. Нет, не стану я всем рисковать ради того, чтобы вытащить из тюрьмы ВА одного-единственного человека. Ты знаешь, сколько там политических? Они все важны для меня одинаково. Они не менее важны, чем Торренс. Там в тюрьме дети!
— Торренс ценный для Сопротивления боец.
— Не до такой степени.
— Ты против него ополчилась. Вы соперничали. Пазолини, отбрось собственные предубеждения.
— Я сказала: нет. Стейнфельд недвусмысленно дал понять, кто есть кто в иерархии отряда. Если тебе что-то не нравится... — Она величественно взмахнула толстой русской сигаретой. — Тогда найди себе другое дело.
— Это в большей мере моё дело, чем твоё...
— Ой, да, твоя бесценная еврейская кровь. Мученики мира и всякое такое.
— Пазолини, если я ещё раз от тебя услышу подобную антисемитскую х...ню, то, клянусь Богом, я... — Он осёкся и уставился в экран. — О нет.
Они увидели на экране Дэна Торренса. Его вели по тюремному двору. Куколка-Торренс на маленьком, пестревшем помехами экране в углу бетонной комнатушки — но этого человека они узнали немедленно, хотя бы и в обличии видеоабстрактного незнакомца из теленовостей. С ним обращались так же, как и со всеми остальными безликими террористами, уловленными под софиты ВА. Его конвоировали в неприметное коричневое здание. Снимали с рук, ракурс съёмки вихлял, следуя за ним в газовую камеру. Было нечто унизительное в том, чтобы врага государства травили газом — куда менее героическая смерть, чем расстрел. Второй Альянс умышленно выбрал этот способ казни.
— Интересно, что они вытащили из него под экстракторами? — проговорила Пазолини. Комментатор говорил низким серьёзным голосом, по-французски, но Роузлэнд понимал большую часть сказанного. На лице преступника нет и следа эмоций, пока его ведут на казнь; у него были все возможности выразить раскаяние, но он пренебрёг ими... Вот его вводят в камеру, и на лице его появляется даже нечто вроде ухмылки... Но маска равнодушия на лице предательски трескается, и проступают подлинные чувства: он начинает паниковать...
Роузлэнд подумал: Господи,
Роузлэнд поднялся, подошёл к экрану и с размаху пнул его.
Бах! Катодно-лучевая трубка лопнула. На пол полетели осколки стекла. Искры, запах горелой изоляции.
— Idiota! [70] — заорала Пазолини.
Роузлэнд развернулся и пошёл было к двери, но замер, уставясь на мониторы старой консоли системы безопасности метро. Техники Сопротивления сумели оживить камеры — и теперь на мониторах было видно, как по коридору движутся вооружённые люди; слишком далеко от камеры, чтобы стало ясно, кто это.
70
Идиот! (итал.).
— У нас гости, — сказал Роузлэнд, хватая свой «энфилд», списанный из королевской армии. Выскочил на пустовавшую платформу, оставляя следы в густой известковой пыли, проникавшей через дыры от разрыва снарядов [71] , и закричал партизанам, которые резались в карты невдалеке от вестибюльной лестницы:
— У нас компания!
Рядом Пазолини уже выкрикивала команды. Роузлэнд срезал угол и понёсся по рампе туда, где заметил незваных гостей. Частью сознания Роузлэнд размышлял: Давай, сделай это. Забери с собой нескольких мерзавцев, прикончи их... Он даже не успел додумать мысль до конца:
71
Подавляющее большинство станций Парижского метрополитена — неглубокого заложения.
...и позволь им себя прикончить.
Потому что зрелище Торренса, конвоируемого в газовую камеру — ещё одна смерть в череде прочих, — стало соломинкой, сломавшей спину верблюда. Пора было Роузлэнду отправляться следом за своими друзьями.
Он пробежал половину рампы, когда из-за угла появились незнакомцы. Он вскинул оружие.
И узнал Стейнфельда.
— Блин!
Он резко остановился. Это были Стейнфельд, а с ним четверо партизан, в том числе какой-то японец.
— Вы вообще знаете что, жопоголовые придурки? Я вас чуть не застрелил! Почему вы не подали сигнала?
— Мы подали, — ответил Стейнфельд. — Никто не отреагировал. Где ваш радист?
— Э-э... казнь по телевизору смотрит, наверное. Мы отвлеклись. Торренс...
— Я знаю.
Стейнфельд приблизился, остальные — следом. Он положил ручищу на плечо Роузлэнда.
— Это было ужасно.
— Стейнфельд... — раздражённо проворчал японец.
Для японца он был высоковат — наверняка полукровка.
Одно ухо перебинтовано. Голос смутно знакомый.
Парень улыбнулся. Знакомой улыбкой.
Роузлэнд уставился на него.
— Ах вы ж сукины дети, — выдохнул он.
Стейнфельд хихикнул.
— Ах вы ж гребаные идиоты.
Партизаны зафыркали от смеха.
— Ах вы ж долбаные говноеды!
Дэн Торренс обнял его.
Роузлэнд не пытался остановить слёзы. Он смеялся так, что ручьи слёз стекали по щекам.
— Ах вы ж сукины дети, итить ваших мамаш!
Он отступил на шаг и осмотрел Торренса.