Затмение: Корона
Шрифт:
Быть может, они выжидали слишком долго. Быть может, уже слишком поздно. Думая так, он произнёс вслух лишь:
— Тогда давайте! Передавайте сигнал! Активируйте вирус!
...И через пять минут Уотсону доложили.
Компьютеры опустели — плоды многих лет разведработы стёрты. Большая часть банковских счетов Партии единства опустошена. База данных сицилийского центра — аналогично. Стёрта.
Это не имело значения. Неудобство, конечно, однако всё будет в порядке, потому что в сицилийском разведцентре, само собой, имелись резервные копии.
Тут минитрансер
Сообщение оказалось таким длинным, что маленький экран бессилен был отобразить его полностью, и Уотсон пробежался по клавиатурке, отправив послание на принтер. Сообщение поступило с Сицилии, и в нём уточняли, зачем им было велено стереть все резервные копии и распечатки. Почти все данные разведки и контрразведки, все сведения о НС и связанных с ним группах, а также существенный кусок логистической базы. Всё это было уничтожено от греха подальше. Логические бомбы сработали, работа выполнена, они получили от центрального компьютера два подтверждения, что так и следовало поступить. Старший офицер ВА на Сицилии на всякий случай решил отзвониться в Париж с вопросом: А что, чёрт побери, происходит? Доступ к телефонным линиям был осложнён, компьютеры не пускали их связаться с центром. Поэтому сицилийские ВАшники продолжали выполнять отданные компьютерами приказы, не оставляя попыток дозвониться в штаб-квартиру по обычным телефонам. Успеха эти попытки не имели, но после многократных неудач одно сообщение всё же проникло на минитрансер Уотсона через телефонные маршрутизаторы в режиме пейджера. Описав эти передряги, автор сообщения под конец задавал вопрос, ради которого и пробивался к начальству: Зачем нам приказали уничтожить все резервные копии документов? Имеются ли основания нам ожидать атаки врага?
— СУКА-А-А-А-А-А!
Уотсон в приступе гнева закатил порученцу, который принёс распечатку, такую оплеуху, что бедняга рухнул, как подкошенный. Уотсон набросился на него и стал пинать ногами.
— СУКА-А-А-А-А-А! УБЛЮДКИ ХАКНУЛИ НАШИ ЧЁРТОВЫ КОМПЬЮТЕРЫ! СУКА-А-А-А-А-А-А-А!
У него за спиной Гиссен тихо обратился к Рольфу по-немецки:
— Кажется, нам придётся взять командование на себя. Предлагаю остановить поезд.
Электропитание поезда отключилось, а путь оказался заблокирован. Им навстречу выехал четырёхместный наступательный противопехотный броневик системы «Белл-Хауэлл», оснащённый автоматической пушкой 23 x 152 мм, двумя пулемётами «Хеклер и Кох» 7.62 x 63 мм и натовским ракетомётом с инфракрасной системой самонаведения.
— Похоже, — пробормотал Дэн Торренс, — у нас намечаются проблемы.
С запада к поезду приближались двести ВАшников. С каждой минутой прибывали новые.
С востока, в семи дюймах от поезда, проходила стена склада. Выбраться там было невозможно. Враг тщательно подготовил засаду.
В поезде оказалось не так уж темно: над багажными полками тускло-красным светом вспыхнули аварийные лампы. Лица в полутьме различить было сложно. Куда легче — вообразить себя экипажем подбитой субмарины.
— Давай, Бибиш...
Торренс и Бибиш обнаружили Боунса в следующем вагоне. Торренс подбежал к нему, грохоча оружием, и крикнул:
—
Он оставил Бибиш с Боунсом и побежал дальше. Искать Стейнфельда.
Во всех трёх вагонах поезда партизаны распаковывали оружие и выставляли у окон и дверей снайперов. Лица их были мрачными. Они готовились к смерти.
Стейнфельд выглядывал из переднего окна третьего вагона, словно машинист, вынужденный разбираться с причиной остановки поезда. Сходство нарушалось наличием у него в руках израильского карабина.
Он обдумывал на диво реалистичный сон о киббуце; о Марте. Возможно, это какое-то знамение. Он в последнее время стал суеверен. Возможно, Марта пытается достучаться к нему с Той Стороны, сообщить, что сигнал для Бадуа прошёл. Что им не придётся сложить здесь головы.
Он покачал головой.
Какая только чушь на ум ни лезет, когда готовишься к смерти.
Оконные стёкла задребезжали от громогласного объявления, сделанного офицером Второго Альянса через рупор. Немецкий акцент ВАшника сильно искажал английские слова, но смысл призыва был ясен.
У вас две минуты. Сдавайтесь, или мы убьём вас.
— Две минуты, — пробормотал Торренс.
Он поспешил дальше, к Стейнфельду.
— Где Пазолини? Она же на радио обязана... Надо попытаться...
— Она в Париже. Я оставил её за старшую.
Торренс уставился на него.
— Пазолини? За старшую в Париже?.. Стейнфельд, ты что?! Она же...
— Она самая опытная из нас после тебя. А ты мне нужен. Я сумел послать радиосигнал к... — Он чертыхнулся на иврите, заслышав шум вертолёта. — Это не наши. Рано было бы.
Торренс оглянулся. Все бойцы припали к полу и приготовились к обороне. Никто не дрогнул. Роузлэнда он не заметил. Вероятно, тот остался в Париже, на старой станции метро, которую Стейнфельд назначил резервным укрытием.
— Думаю, у нас тут около шестидесяти человек...
Он покачал головой и выглянул в окно. В тускло-красном свете аварийных ламп и сиянии фар броневика было видно... вокруг...
— Господи, — пробормотал Торренс. — Цветы.
Они стояли в цветущем поле. Железнодорожный путь пролегал через цветочную ферму. Ярко-красные и жёлтые гвоздики стройными рядами тянулись до участка, изрытого воронками от артиллерийского обстрела новосоветчиков. Дальше гвоздики аккуратно окаймляли ямы. Фермеры тут рачительные.
Фашистские солдаты залегли на цветочных клумбах.
Гвоздики в тусклом свете казались блёклыми и пыльными. Пока Торренс смотрел, ВАшники выключили фары. Спустя миг глаза привыкли к сумраку, и он различил серые силуэты врагов в лунном свете. Вперемешку сверхсолдаты и ВАшники в броне. Французские солдаты за считанные секунды выгрузили из грузовиков, на которых приехали, кевларовые заграждения марки «Игл-Фезер» и установили вокруг поезда. Припав к земле по ту сторону, они изготовились стрелять через специальные отверстия в белых оградах.