Затмение: Полутень
Шрифт:
— Жан, я вынужден настоять, чтобы твои глаза остались открыты. Итак, ты связался с ними по радио и сообщил про Теллини. Наши люди в Бари видели, как Глоткорез Теллини был арестован. Хоть одна хорошая новость. Ещё ты им сказал, что мы перебазируемся в Италию. Значит, они окажутся здесь быстрее, чем планировали. Насколько быстрее?
— Это неважно. Вы успеваете, я уверен. Они через два часа появятся. Незадолго до рассвета. Пожалуйста... у меня глаза болят.
Стейнфельд опустил фонарик, остальные последовали его примеру.
— Жан, пожалуйста, поставь чемоданчик на землю.
Каракос
— Я больше не смогу ничего передавать для вас. Они меня таким сделали. Я физически не в состоянии как-то им навредить.
— Да. Экстракция.
Стейнфельд несколько мгновений молчал. Вокруг дребезжали цикады, вдалеке мягко шумело море.
— Я рассматривал возможность забрать тебя в Штаты, чтобы там с тобой что-нибудь сделали, может, даже восстановили — с помощью наших собственных экстракторов. Но мы не можем быть в тебе уверены. Никогда больше. Неизвестно, удастся ли вычистить всё, что они в тебя насовали. И поэтому...
— Я понимаю.
Каракос испытывал отстранённую лёгкость. Он совсем не боялся.
Стейнфельд подошёл к нему, взял за руку, и они вместе пошли во тьму.
— Куда вы отправитесь? — спросил Каракос.
Стейнфельд ответил, зная, что через несколько минут это уже не будет иметь значения:
— Мы предпримем атаку. На Сицилию. Пока большая часть их сил оттянулась оттуда, чтобы атаковать нашу опустевшую базу. После этого — в Израиль, в Хайфу. Моссад предоставит нам свою базу.
У Стейнфельда был такой голос, словно он вот-вот заплачет навзрыд. Но рука его сжимала кисть Каракоса, точно прутьями медвежьего капкана.
— Знаешь, Жан, я терпеть не могу экстракторы. Ты глянь, к чему они нас вынуждают. И что нам оставляют? Во что теперь верить? Даже в собственных врагов не получается верить. Никому нельзя довериться. А себе — себе я могу верить? Кто его знает. А вдруг кто-то однажды запихнул меня в экстрактор и внушил мне, во что я должен верить? Если убеждениями так легко манипулировать, тогда, получается, мы всего-навсего компьютеры во плоти, и эта мысль кажется мне омерзительной, Жан.
— Я... я думаю, есть нечто большее. Хотя я работал на ВА — и, как только они меня изменили, я бы и не смог противиться их приказам, — хотя... даже тогда... было что-то такое... вроде тени. На всём вокруг. Может, эту тень моя душа отбрасывала. Угрызения совести или стремление... не знаю.
— Друг мой, ты доставил мне несказанное облегчение этими словами.
Стейнфельд остановился. Они ушли далеко в поле. Каракос посмотрел на звёзды и услышал, как Стейнфельд снимает пистолет с предохранителя.
Стейнфельд сказал:
— Спасибо, что вернул мне веру в существование души, Жан. Я тебе благодарен. Пожалуйста, прости меня.
Ударил отец всех громов, и звёздная ночь над ними излила ледяной холод в дыру, проделанную пистолетом Стейнфельда в голове его бывшего лучшего друга, а потом запечатала его разум вечностью.
Торренс обнаружил Клэр на кухне. Она потягивала чай из маленькой фарфоровой чашки, сжимая её обеими руками. Она была в военной форме и сапогах, винтовка, начищенная и готовая к бою, лежала на столе рядом. Они отбывали налегке,
— Клэр... мне так жаль, что Лайла...
Она так бухнула чашкой о столик, что жидкость выплеснулась.
— Каракос тоже мёртв? Я слышала выстрел.
— Да. Спроси Стейнфельда. Он был...
— Знаю! — Она яростно зыркнула на него. — И ты меня предупреждал.
— Послушай, я не...
— Чушь. Ты рад её смерти. И его смерти тоже.
— У-y, как мы высоко себя ставим. Рад ли я смерти Лайлы? Да она была среди лучших. Жаль, что это не тебя вместо неё...
Он не успел прикусить язык и тут же пожалел о вспышке гнева.
Клэр кровь бросилась в щёки, но плечи её тут же поникли, лицо исказилось гримасой плача. Он подошёл к ней, она развернулась и упала в его объятия, словно камень в колодезную глубину.
— Прости, Дэн. Мне так горько её потерять.
Крики партизан НС и шум вертолётных винтов разбудили Бонхэма. Он испуганно вскинулся — в компании этих ублюдков ещё не такого по ночам наслушаешься.
Он подбежал к окну, забранному железными решётками. Бонхэма арестовали накануне и приволокли сюда одурманенным. Они настояли, чтобы он принял снотворное, и бросили его под замок. Бонхэм ещё не полностью очухался, но снотворное уже выветривалось, да и этот гам... и теперь он видел источник галдежа. Множество крупнотоннажных вертолётов, два больших грузовика. Партизаны только что выбили дверцы грузовиков — те подались без труда. НС грузились в коптеры... и с ними Клэр.
Бонхэм натянул одежду, подбежал к двери и попытался открыть. По-прежнему заперто. На полу он заметил листок бумаги, уголком просунутый под дверь. Подцепив записку с пола, он поднёс её к свету и прочёл послание, написанное крупным почерком на линованной бумаге. Письмо от Клэр.
Мы тебя здесь оставляем. Скоро появятся ВАшники. Попытайся вырваться на свободу — если изловчишься, выживешь. Кое-кто из нас требовал тебя казнить, поэтому не ной. Те в Колонии, кого ты выдал, уже на свободе, а одним из нас ты никогда не был и ничего такого не знаешь, чтобы нам напакостить, так что Стейнфельд распорядился тебя пощадить. Удачи.
— Клэр
— Удачи, — пробормотал он. — Ну, спасибо, сучка.
Он оглядел комнату. Рама кровати — больше нечего пробовать. Он стянул с кровати матрас, разобрал её, снял металлическую раму и взялся за один конец. Другим концом он принялся барабанить по двери.
Остров Сицилия
Израильтян удалось убедить.
— Всё, кроме объявления войны, — сказали они Стейнфельду. — И да, ваш запрос поддержки для упреждающего удара удовлетворён. Мы предоставим вам восемь бомбардировщиков Z-90 и два военно-транспортных самолёта прикрытия.