Затмение
Шрифт:
— Вот сюда, герцогиня, — портниха отходит в сторону, взглядом предлагая подняться по ступенькам на круглый пьедестал посреди комнаты.
Я подбираю юбки и шаг за шагом, словно на эшафот, иду вверх. Всего-то полметра, но это словно репетиция дороги, с которой уже не свернуть. Дорогой аберский шелк мягко шелестит, складки шепчут с каждым моим шагом: «Еще не поздно, еще можно убежать…»
Куда убежать и главное — зачем?
— Этот цвет вам очень к лицу, — нахваливает портниха. — И фасон… Все при вас.
Ззнаю, что это — чистый обман. Она трижды
Но… разве это не то, чего я хотела? Первый шаг в сторону Трона Луны? Туда, к тому, что принадлежит мне по праву. Все знают, что великий герцог — первый претендент на трон, а король так слаб, что в последнее время появляется на людях только по большим праздникам, а в его комнату вхожи только лекари да пара близкий советников. Уверена, и те, и другие давным-давно тоже куплены или запуганы Эваном. Этот мужчина как паук — все мы в его паутине, и сейчас я готова поверить даже в то, что и мое возвращение было лишь чередой его последовательных коварных замыслов.
И это не может не восхищать. Потому что Эван — как сумасшедше острый и смертоносный нож. Он не станет хуже от того, что перережет еще одну глотку.
— Великий герцог будет доволен, — говорит портниха, отточенными движениями закладывая складки в идеальный порядок.
Она пятится к двери, раздается тоскливый скрип — и я остаюсь одна. Ветер за огромными витражами носит жидкий снег, серое рванье туч скользит на север, туда, где только мертвая ледяная пустошь. Туда, где в моих снах бродит безликий одиночка. Изо дня в день, каждый мой сон, даже самый короткий и беспокойный — он там. Идет в непроглядной чаще, собственной кровью рисуя путеводную нить. Не знаю, откуда взялся этот сон, но он так невыносимо реален, что, даже проснувшись, я долго не могу согреться, до костей выстуженная местом, где никогда не была.
Дверь скрипит снова, и мне даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать пришедшего. Эван имеет удивительное свойство — подавлять всех, кто оказывается рядом. Без единого звука, без слов и оружия.
Великий герцог обходит меня, даже не глядя на платье — сразу цепкий взглядом хватает мой взгляд. Долго смотрит, как будто именно там все недостатки, и как будто портниха повинна не в кривом стежке, а в моем мрачном настроении.
— Тебе нравится? — интересуется совершенно сырым голосом, без капли той страсти, с которой целовал меня на балконе в «Тихом саду».
— Нравится. — И это правда. Как правда и то, что мне бы понравилась и сотня других платьев.
— Маловато радости, не находишь? — Эван берет меня за талию и легко снимает с пьедестала.
— Великий герцог заказывает восторг и восхваления? — Зачем я ерничаю? Чего хочу добиться?
Эван еще несколько секунд смотрит на меня, а потом его плечи начинают подрагивать от смеха. И с каждым мигом — все сильнее, все яростнее, пока грудь не разрывает громогласным хохотом. И я стою, пораженная и стреноженная тем, как он впервые раскрылся: сразу весь, словно каменный цветок,
Морщинки вокруг глаз великого герцога становятся чуть глубже, но с лица сползает маска бездушия. Вот же он, где-то там, в собой же свитом коконе из одиночества и пустоты. И я невольно поднимаю руку, чтобы коснуться, запечатлеть кончиками пальцев складку в уголке рта.
И наваждение рассыпается. Нет, оно не исчезает, оно, словно пыль на станке ювелира, обнажает уникальный драгоценный алмаз.
— Рада, что повеселила тебя, — говорю чуть охрипшим голосом, потому что Эван держит меня за запястье и с несвойственной ему нежностью смазанным движением потирается щекой о мою ладонь.
И тут же шаг назад, как будто и не было ничего.
— Я позову служанок. Переодевайся. Жду тебя для прогулки.
Пока меня переодевают, я думаю о том, что снег за окном совсем не способствует прогулкам, но стоит спустится по лестнице, вынырнуть в снежный полдень, как снег прекращается. Словно невидимая рука ловко заштопала прореху в мешке Триединых.
Эван помогает мне сесть верхом и отпускает охрану, которая всегда следует за ним, словно тень. К чему показанная храбрость? Все и так знают, что эти вооруженные до зубов вышколенные всадники — лишь антураж, придаток к его образу, такой же, как и серебряные шпоры.
Мы молча едем по улицам Фрибурга: великий герцог даже не смотрит по сторонам, никак не показывает свою заинтересованность повальным раболепием. Он просто мерно покачивается в седле и лишь изредка поглядывает в мою сторону. Кажется, эта прогулка — его способ показать горожанам их будущую великую герцогиню, имя которой будут проклинать лишь за то, что она — жена великого герцога Росса.
Мы выезжаем за город, лошади мерно вышагивают по снегу. Дальше и дальше, туда, где за конной станцией виднеется тропинка в лес, где Блайт искромсал последнего живого арха.
— Куда мы едем? — спрашиваю, разозленная этим так некстати пришедшим воспоминанием.
— Покажу тебе кое-что, — говорит Эван, не трудясь повернуть головы. — Что-то, что ты должна знать до того, как станешь моей женой.
— Покажешь мне могилы твоих тайных жен, которые слишком много болтали? — наобум шучу я, но короткий тяжелый взгляд подсказывает, что почти попала в яблочко.
И горло сводит непонятной тревогой. Нет, конечно же, никаких тайных жен у Эвана нет и не могло быть, но… Это проклятое «но» терзает меня всю дорогу: по витой тропе в чащу леса, дальше и дальше, через овраг, по поляне — и через древние, поросшие черным мхом каменные развалины.
Эван придерживает коня, спрыгивает и помогает мне спешиться.
Ни слова не говоря, уводит вглубь обледенелых камней, туда, где за стенами прячется незаметная лестница вниз. Спускается первым и поддерживает снизу. Поджигает огнивом факелы в держателях.
— Они здесь, Дэш, — говорит глухо и скупо, — можешь попросить благословения.
Ничего не понимаю, пока Эван не делает шаг в сторону, открывая моему взгляду резные каменные плиты на могилах. И сразу душа в осколки. Шаг, шаг и еще один шаг, на негнущихся ногах, со спиной ровной, будто меня прошили колом.