Заяц, жаренный по-берлински
Шрифт:
– Наши! – радостно воскликнул Синдяшкин.
Пришедшие на помощь к поварам бойцы дали дружный залп по немцам. Дрогнув, те начали отступать. Сраженные выстрелами, фрицы один за другим падали в снег…
…Наши преследовали немецких солдат, рассыпавшихся по лесу и пытавшихся спастись бегством.
– Живьем! Живьем брать фрицев! – крикнул Могилевец.
…Синдяшкин бежал за здоровенным ефрейтором, который был выше повара на две головы. Тот затравленно оглянулся на бегу и… со всего маху налетел на дерево.
– О, майн готт! – простонал ефрейтор, роняя в снег автомат и хватаясь за ушибленное лицо.
Синдяшкин подбежал к ефрейтору, лежащему на боку, и со злостью пнул его сапогом по заднице.
– Чего разлегся? Тут те не пляж! Вставай, сволочь!
…Ломов преследовал обер-лейтенанта, несущегося среди деревьев. Обер-лейтенант, обернувшись, вскинул шмайсер и нажал на спусковой крючок. Вместо выстрела он услышал лишь предательское клацанье металла. Выругавшись, немецкий офицер со злостью швырнул автомат на землю и побежал дальше. Раскрасневшийся от быстрого бега Ломов начал отставать от немца. Расстояние между поваром и обер-лейтенантом увеличивалось с каждым шагом…
Размахнувшись, Ломов, что есть силы, швырнул в немца своим автоматом. ППШ со свистом разрезал воздух и ударил обер-лейтенанта по затылку. Охнув, обер-лейтенант полетел лицом в снег. Ломов подбежал к нему. Пошатываясь, обер-лейтенант поднялся на ноги. Глядя мутными глазами на Ломова, застывшего напротив него в боксерской стойке, обер-лейтенант тоже встал в боксерскую стойку. Сделав неуверенный шаг навстречу Ломову, немецкий офицер попытался ударить его кулаком в голову. Ломов ловко увернулся, и кулак немца пролетел мимо. Крякнув, Ломов нанес ответный удар и впечатал свой кулак в лицо обер-лейтенанта. Немец дернул головой и, закатив глаза, со всего маху упал на землю.
Потерявший сознание обер-лейтенант лежал на спине, широко раскинув руки. Ломов стоял над ним, победно улыбаясь.
***
Допрос проходил в штабном блиндаже командира полка.
Трошкин сидел за столом, на котором лежали стопка бумаги и несколько ручек.
Перед Трошкиным, метрах в двух от стола, устроился на табурете, опустив голову, взятый в плен обер-лейтенант в мундире со знаками различия. Сбоку от Трошкина замер переводчик – совсем молоденький младший лейтенант. Могилевец с автоматом в руках стоял за спиной обер-лейтенанта.
Вскинув голову, Трошкин посмотрел на немца в упор.
– Имя, фамилия, должность!
– Ире наме, форнаме унд беруф! – бросил переводчик обер-лейтенанту.
Обер-лейтенант поднял голову. С трудом шевеля разбитыми губами, ответил что-то нечленораздельное. Переводчик растерянно захлопал глазами и наморщил лоб.
– Товарищ подполковник, я не разобрал…
Трошкин повернулся к переводчику.
– Как это - не разобрал? Ты что, языка не знаешь?
Переводчик обиженно
– Почему не знаю? У меня два курса ин’яза, - переводчик кивнул на обер-лейтенанта.
– Он так говорит… Будто у него нет зубов.
Могилевец прыснул от смеха.
– Товарищ подполковник, у него их и, правда, нет! Ему Ломов все передние зубы выбил.
В лесу.
Брови Трошкина удивленно взлетели вверх. Он с любопытством уставился на немца.
– А ну улыбнись!
– Лахэн зи биттэ! – перевел младший лейтенант.
Обер-лейтенант тоже удивленно вскинул брови. Недоуменно посмотрел на переводчика.
Переводчик настойчиво повторил:
– Лахэн зи биттэ!
Обер-лейтенант глупо улыбнулся, не размыкая губ.
– Рот пусть откроет! – выпалил Трошкин.
– Лахэн унд офнэн зи мунд! – бросил переводчик немцу.
Сообразив, наконец, зачем командиру полка нужна его улыбка, обер-лейтенант улыбнулся, широко раскрыв рот, в котором начисто отсутствовали все передние зубы.
Трошкин засмеялся.
– Вот блин! Чё ж сразу-то не сказал? – спросил он у Могилевца.
Могилевец пожал плечами.
– Виноват. Забыл.
Трошкин, продолжая тихонько смеяться, пододвинул к обер-лейтенанту лист бумаги и положил на лист ручку.
– Ладно… Пусть садится к столу. Будет отвечать на мои вопросы в письменном виде!
***
В палатке медсанроты Ломов сидит на табурете в брюках и майке.
Устроившись рядом с ним на другом табурете, Валентина накладывала повязку на его задетую пулей левую руку.
С нежностью глядя на медсестру, Ломов блаженно улыбался. Время от времени переводя взгляд с повязки на повара, Валентина тоже не могла удержаться от улыбки.
– Повезло: пуля прошла навылет. Кость не задета, - сказала Валентина.
Ломов махнул здоровой рукой.
– Заживет! Как на собаке.
Закончив накладывать повязку, Валентина удовлетворенно хмыкнула.
– Вот и все.
Ломов не торопится уходить.
– Хорошо, что левую… Правой – я и одной работать смогу, - он потряс в воздухе здоровой рукой.
– Она у меня – ого-го! Помню, как-то поспорил с сыном…, - осекшись на полуслове, Ломов помрачнел и тяжело вздохнул.
– Сын, наверное, уже взрослый? – спросила Валентина
Помрачнев еще больше, Ломов опустил голову.
– Двадцать лет ему было.
– Было?
– Погиб… Под Волоколамском.
Валентина посмотрела на Ломова с жалостью.
– Один я остался. Как перст, - продолжал Ломов.
– Жену тоже похоронил. В сороковом. Сердце…
Он снова вздохнул. Валентина грустно покачала головой.
– А у меня мужа убили под Смоленском. В августе сорок первого… Вместе с похоронкой письмо пришло – от друга. Друг все видел, своими глазами… Так что и я теперь одна.