Заяц, жаренный по-берлински
Шрифт:
Ломов тоже посмотрел на Валентину с жалостью.
– Вот как… А детки? Деток у вас разве не было?
– Не успели. Мы прожили всего три года.
Ломов грустно покачал головой.
– Значит, мы оба…
Валентина согласно кивнула. Тряхнув головой, словно отгоняя грустные воспоминания, Валентина снова улыбнулась.
– Вы до войны… Тоже работали поваром?
– Да. В «Метрополе».
Брови Валентины изумленно взлетели вверх.
– Знаменитый ресторан.
– Бывали в нем?
Валентина отрицательно
– Я и в Москве-то была всего раз - перед самой отправкой на фронт, на формировании… Я из Иркутска.
– Да… Далековато от Москвы.
– Зато места у нас красивые. Байкал…
В палатку вошел, неслышно ступая по полу валенками, командир медсанроты капитан Орехов. Он остановился недалеко от порога. Ломов и Валентина не заметили его появления.
– Байкал – это да, - восхищенно произнес Ломов.
– Я уху варил – из байкальского омуля.
Валентина согласно кивнула. В ее глазах появилась ностальгическая грустинка.
– Вкусная. И из омуля, и из окуня… Я любую уху люблю, - медсестра вздохнула.
– Только уже и не помню, когда ее ела.
Ломов радостно встрепенулся.
– Хотите, сварю?
Орехов, который все это время внимательно слушал их разговор, нахмурился и ревниво сверкнул глазами. Громко кашлянул. Ломов и Валентина, вздрогнув, повернули головы в его сторону.
– Хватит лясы точить, солдат! - сердито бросил Орехов Ломову.
– Знаешь, сколько у нее еще дел? – капитан кивнул на руку повара.
– Ранение – легкое. В лазарет с таким не кладем. Так что давай, одевайся – и марш в свою роту!
Ломов встал с табурета и начал одеваться. Ухмыльнулся.
– Мне не в роту, товарищ капитан. Я повар.
– Ну, значит, на кухню!
…Ломов шагал в сторону кухни. Вдали гремела артиллерийская канонада...
…Валентина сидела за столом, заполняя медицинскую карту. Орехов стоял сбоку от Валентины, опершись о стол, улыбаясь и с нежностью глядя на медсестру.
– С ранеными разговариваешь… А со мной?
Валентина подняла голову.
– О чем будем разговаривать, товарищ капитан? – с иронией произнесла медсестра.
– Неужели не найдем? – сказал Орехов, становясь серьезным.
– Ты, наверное, думаешь, что и мне… Надо только то, что другим… Которые вокруг тебя вьются.
Волнуясь, Орехов приблизил свое лицо к лицу Валентины. Его глаза горели.
– Я же тебя люблю!
Он попытался погладить Валентину по волосам, но она отдернула голову в сторону, жестко сузив глаза.
– Не надо, товарищ капитан.
Орехов помрачнел и тяжело вздохнул.
***
Трошкин стоял посреди своего штабного блиндажа. Напротив него замерли, вытянувшись в струнку, Ломов и Синдяшкин. Глядя на поваров, Трошкин восхищенно улыбнулся.
– Ну, мужики…, - Трошкин похлопал обоих поваров по плечам.
– Молодцы! Сорвали наступление немцев!
Ломов и Синдяшкин удивленно переглянулись.
–
Синдяшкин и Ломов кивнули.
– Командир диверсионной группы…, - Трошкин посмотрел на Ломова.
– Которому ты выбил зубы… Сказал на допросе, когда оно начинается. И артиллеристы нанесли по немецким позициям упреждающий огневой удар.
Трошкин довольно засмеялся.
– Не решились фрицы после этого наступать. Дырку они получили от бублика! – командир полка снова похлопал поваров по плечам.
– В общем, я… Представил вас обоих к Орденам Славы. Каждый раз бы вы так охотились!
Ломов и Синдяшкин довольно переглянулись. Ломов протянул:
– Да, пошли за «косыми», а нарвались…, - спохватившись, он торопливо добавил.
– А за зайцами мы еще сходим, товарищ подполковник. Я же Вам обещал…
– Да хрен с ними, с зайцами! - Трошкин кивнул на раненую руку Ломова.
– Какая тебе сейчас охота! Поправляйся. Вот дойдем до Берлина – там и приготовишь мне зайца по-берлински. Договорились?
Широко улыбаясь, Ломов утвердительно кивнул.
– Договорились.
***
В пятом часу утра Синдяшкин проснулся. Он разлепил глаза и удивленно уставился на пустой топчан, находившийся аккурат напротив его. Перевел взгляд на подпорку крыши солдатской землянки. На подпорке висели на вбитых в нее гвоздях несколько солдатских шинелей.
– Хм… И шинели Егорыча нет, - протянул он себе под нос.
Синдяшкин достал из-под подушки старые карманные часы и посмотрел на циферблат.
– Куда он поперся в такую рань?
Пожав плечами, Синдяшкин зевнул и снова улегся спать.
***
Посреди покрытой льдом речки, у небольшой лунки, сидел на перевернутом фанерном ящике Ломов с самодельной удочкой в руках. В ведерке, стоящем рядом с ним, плескалось несколько карасей.
Не выспавшийся Ломов начал клевать носом. Его глаза закрылись, руки опустились на колени, голова упала на грудь, и Ломов тихонько захрапел. Он медленно повалился на бок и рухнул на лед, опрокинув ведерко с уловом. Рыбешки вместе с выплеснувшейся из ведра водой оказались на льду недалеко от лунки. Они вот-вот могли оказаться обратно в реке…
Ломов проснулся, быстро приподнялся и увидел перевернутое ведро и рыбу на льду.
Охнув и испуганно округлив глаза, повар упал на колени и начал хватать рыбешек руками. Ползая на коленях, он одного за другим водворял карасей обратно в ведро…
…Последняя рыбешка трепыхалась у самой лунки.
– Куда ж ты, зараза? – закричал Ломов, героически упал на живот и, вытянув руку, умудрился схватить карася.
Радуясь, как ребенок, он поднес зажатую в кулаке рыбешку к самому носу. Посмотрел ей в глазки и ухмыльнулся.