Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

"Рукою левой зеркало держал..."

Рукою левой зеркало держал И свой портрет писал рукой он правой. А там, за дверью, подлецов оравой Аукционный наполнялся зал. Не слушал он, как молоток стучал, И, озаренный весь грядущей славой, Холст оживлял он кистью величавой, Автопортрет сто первый он писал. И вот он с выпученными глазами! Живой, он разговаривает с нами. А вот из-под берета смотрит он, Упрямый, гордый, чувствующий силу, И взор мне в душу прямо устремлен, – Его

выдерживаю я насилу.

"Художник, как сапожник, в стельку пьян..."

Художник, как сапожник, в стельку пьян. Не бочку выпил он, всего пол-литра, И заиграла радугой палитра, И мир вокруг лучами осиян. Сей нагрузившийся – из россиян, Ругнулся так, что не спасет молитва. Пьян, да умен, в нем шатких мыслей битва, В нем истина сияет сквозь туман. «Что Репин, Рембрандт! Я в одну неделю Такое напишу, что Рафаэлю, Ей-право, нос утру я самому!» Постиг он тайну вечного искусства… Но хмель прошел, и вновь кругом всё тускло, Быть глупым-глупым хочется уму.

"Блестящий Франц в ларце из перламутра..."

Блестящий Франс в ларце из перламутра Хранил шестнадцать редкостных вещей, Одна другой отделанных ярчей, И в каждой фраз сплетались перлы мудро. Из них одна в мой час заката утро Напомнит мне моих минувших дней, Ее храню я в памяти моей, – Там речь не о вакханке златокудрой. О рыжей грешнице там речь идет, – Она в тавернах пляшет и поет. Потом она ушла в каменоломню За чудотворцем тем, пришедшим из… «Его ты помнишь, милый Понтий? Ис…» – «Исус? Из Назарета? Нет, не помню».

"Монах пергамент набожной рукой..."

Монах пергамент набожной рукой Марал, – поэзия существовала. Моря не унимались, вместо вала Рассыпавшегося вставал другой. На площади, заполненной толпой, На выцветшем ковре под гул кимвала Плясунья гибким телом ликовала, И тут же пел поэт полуслепой. Навряд ли сыт он был своей работой, Зато не ведал нашей он заботы Предать тисненью музыку души, – Как будто рукопись – не книга это, Как будто перья и карандаши Не могут записать слова поэта.

"Хочу воспеть я дурака такого..."

Хочу воспеть я дурака такого, Который был упрям, как истукан, Как немец в дивной повести Лескова, Хваливший вкус горчицы «диафан». Купил дурак скребницу – не диван. Пружины спину режут, – он худого Не видит в том и, продавцу ни слова Не вымолвив, прилег читать роман. Роман скучнейший, средством лишь снотворным Служить бы мог, а мой дурак с упорным Трудом одолевает пухлый труд, Бессонницей потом всю жизнь страдая… Не думайте, что дураку капут, – Он жив и наслаждается, читая.

"Мой палец не украшен талисманом..."

Мой палец не украшен талисманом, Юон, меня писавший, мне не льстил, – Без соли

он меня изобразил, Скорей хирургом, чем поэтом рьяным. Позировал часами я, и пьяным Вставал я с кресла, и почти без сил, Как выходец из сумрачных могил, Я брел к себе в сиянии туманном. А я не тот, что в раме золотой Сидит, объятый горестной мечтой, Над книжным шкафом, над угрюмым Дантом… Хоть в ад за грех стиха я попаду, – Не думаю, чтоб был таким педантом Мой дьявол, придираясь и в аду.

"Мы божьей милостью с тобой поэты..."

М.А.З.

Мы божьей милостью с тобой поэты! Не зря «издревле сладостный союз Поэтом меж собой связует»… Муз Питомцы мы, и Пушкина заветы Храним мы бережно, хоть перепеты Десятки раз все темы эти… Груз Стиха влачим мы всё же, – нет обуз На свете слаще… Я влачу сонеты. Тяжеловесны, дьяволы! Сутул От них я стал, в ушах немолчный гул… В них современность с прошлым вперемежку. Я жив и не повисну на ремне, Хоть уж Вольтера мерзкую усмешку Напоминает даже солнце мне!

"В году ноябрь, мне кажется, один..."

В году ноябрь, мне кажется, один, А ты двумя глазами-ноябрями В меня глядишь и голыми ветвями Мне в душу ноешь… Нет грустней картин, Чем осень милой наблюдать! Куртин Осенних мрачен вид, – левкои с нами И знаться не хотят, лишь лепестками Пленен я запоздалых георгин. Настурции, и те уже успели Второй раз отцвести, – я об апреле И мае вспомнить не хочу, мой друг! Зима близка, но в осени есть прелесть… Так созови же ты своих подруг И веселись, чтоб щеки загорелись!

"Под этим сводом синим, в землю вросшим..."

ТАМАРОЧКЕ

Под этим сводом синим, в землю вросшим, Небесной твердью что зовется, в день, Который обещался быть хорошим, Явилась ты… Уж отцвела сирень, И Врубеля таинственная тень За мной влачилась. Сам я стал похожим На этого безумца. Непогожим Стал день, и смолкла солнца тилидень. Пять лет неполных, и в траве кроватка. Ты с головой укрылась, спишь ты сладко! А я не засыпаю с ночи той, Как ты, душа души моей, заснула. Я полон слез и громового гула, Я пасмурен в день даже золотой!

18 июля 1949

"Не знает однодневный мотылек..."

Не знает однодневный мотылек, Что солнце вновь взойдет, – он, умирая, Закат огромный видит, блеск без края, Пожар вселенной, вечности порог. Проходит ночь, и вновь горит восток, И эра начинается другая, И мотылек другой живет, не зная, Что к вечеру его наступит срок. Он умирает, я сказал бы, мудро, – Не тронута на крыльях даже пудра. И всё же тайна эта велика. И даже человек, чей быстрый разум, Как молнией, мир обнимает разом, Задумался над смертью мотылька.