Делакруа из грязи сделать мог Пенорожденной торс. Искусства сила В искусстве рук. Из глинистого ила И вылепил свое подобье бог. Материал сырой всегда убог. И золото мертво без ювелира, И без поэта не рокочет лира, И без ноги не двигнется сапог. Вся тайна в той настойчивой работе, Которою горел Буонарроти, Вскрывая камень яростным резцом. Как дикий зверь бежит на зверолова, Так на
того, родился кто творцом, Встает из недр всё, что вмещает слово.
27 августа 1947
"Мне снится: в грубой ты сидишь телеге..."
Мне снится: в грубой ты сидишь телеге, Тебя везут в бессмертие… И вот На Грэвской площади уж эшафот Воздвигнут, он мрачней твоих элегий! Уж поздно, не помыслить о побеге, Еще мгновение, и отпадет Причина бурь ужасных и забот, А там, быть может, ждут иные неги. Я вспомню о тебе, Шенье Андрэ, Когда на смертном буду я одре. Почувствую дыханье тьмы морозной. Угаснет мысль в застывшем вдруг мозгу, Я ужас истины узнаю грозной, Я крикнуть захочу, но не смогу.
30 августа 1947
"«А правда, что стишки – товар лежалый?»"
«А правда, что стишки – товар лежалый?» – Салфеткой ветер делая своей, Меня спросил болтливый брадобрей И краткий получил ответ: «Пожалуй!» «И для кого печатают журналы Такую чушь!» – он произнес добрей, Чем ангел, прыгая, как воробей, И сунул мне тетрадку… Милый малый! Так вот кто мой читатель, и какой! Он выписал старательной рукой Мои давно забытые стишонки. Как жадно перечитывал я их! И я впивал, как дегустатор тонкий Стоялое вино, свой старый стих.
"Все хорошо, мол, в Англии туманной..."
Всё хорошо, мол, в Англии туманной, Там образованный живет народ. Что говорить о людях! Даже Скотт Умеет сочинять у них романы! Зато их женщины чресчур жеманны, Нам в жены ни одна не подойдет. Левша был прав, он сел на пароход И устремился к родине желанной. Когда бы Шелли, Байрон и Шекспир Не шевелили наших честных лир, Без них мы обходились бы, но «Мери», Я каюсь, для меня волшебный звук. За счастье Мери пью, по крайней мере, Я не один, – и Пушкин был ей друг!
7 сентября 1947
"Береза светлая и темный дуб..."
Береза светлая и темный дуб В одном лесу росли четой неравной. Она листвой кипела своенравной, А он молчал и был на слово скуп. Зато в грозу, когда древесных куп Ветр ярый не щадил, бил гром в литавры, И дуб трещал… «Я заменяю лавры! – Был слышен голос будто многих труб. – А ты на что годишься, друг-береза? Бела, что лебедь, да нежна, что греза, Ан каши б не хотел отведать я!..» И дуб (намек был кстати) стал клониться К земле, сраженный громом, и, кряхтя, Добавил: «Плачь, ты плакать мастерица!»
"Державин мог вместить в одной строке..."
Державин
мог вместить в одной строке И жизни пир, и смерти узкий ящик. Он грифелем по аспидной доске Водил, как ученик, рукой дрожащей. И видел он и пастбища, и чащи, «Рев крав» он слушал, а невдалеке Журчанье струй, и в дряхлом старике Смеялась кровь поэзией блестящей. Кто выдумал, что слог его тяжел? Зерно здесь правды есть, но я нашел В нем плотность звезд и тяжесть золотую. Она пленяет слова теснотой И мыслей широтой чудесной той, Что превращает в стих строку литую.
"Пришла моя пора, я вышел в люди!.."
Пришла моя пора, я вышел в люди! Во-первых, я уж больше не верблюд, Хоть я еще горбат, но меньше лют, Ведь ездят не на мне, а на верблюде! А во-вторых, я вижу в каждом блюде, Что каждый день в столовой подают, Гастрономический как бы уют. А в-третьих, всюду урны, в них и плюйте! Я разве не культурный человек? Советский от ногтей ножных до век, До темени, что Кара-Кума вроде. Туда б сейчас растительность, друзья! Об изменениях слыхал в природе… Я выпивший, а почему нельзя?
"Без слов «Сонет Петрарки» слышу Листа..."
Без слов «Сонет Петрарки» слышу Листа. Душа уходит в дальние века, И грусть моя прозрачна и легка, Хоть музыка мучительна и мглиста. Я сложный вижу бег перстов артиста По шатким клавишам, одна рука В басах завязла и не далека Другая, что доводит звук до свиста. Лаура, сжалься над безумцем тем, Других который не находит тем, Кроме любви своей к тебе, Лаура! Он полон чувств и мыслей, он – поэт, Его лицо то солнечно, то хмуро, – Твоих очей на нем и тень и свет.
"Спускаюсь в ад, мне жутко одному..."
Спускаюсь в ад, мне жутко одному, – Темно ведь под землею, как в могиле. Тень чья-то… Ба, да это же Вергилий! Я прижимаюсь в ужасе к нему. Мы в самом пекле, в огненном дыму. Я слышу вопли душ, – друзья, враги ли Кипят в смоле в обнимку, – не пойму… «В чем смысл сей казни?» – «Все в поэтах были И пели как бы врозь», – Вергилий мне. А я: «Учитель, с Вами мы вполне Живехоньки, забыли нас – вот чудо!» «Чертям с полугоря – других возьмут!» «А нам бы к выходу!» – «Напрасен труд! Знай, никому нет выхода отсюда!»
"Не только лишь у женщин, и у рек..."
Не только лишь у женщин, и у рек Истерика бывает… Так, наш Терек – Неисправимый, видимо, истерик Или холерик, хоть не человек. А Кама – умница, течет весь век Спокойно, хоть порой подмоет берег, Но глубь ее не требует промерок, Плывешь по ней, и плавен вод разбег. А Волга-матушка мелеет явно, Хоть грузы на хребте своем исправно Нам переносит с севера на юг… Очнулись Вы, а думал – Вам каюк! Затылком в пол, – нельзя же так, мой друг, Любезнейшая Ксенья Николавна!