Зелёный ужас.
Шрифт:
— А я нахожу, что случай этот необычайно интересен, — возразила она. — Он напоминает захватывающий детективный роман, но, к сожалению, без умиротворяющего конца.
Гардинг рассмеялся.
— Мне кажется, что это не совсем подходящая тема для разговоров за чайным столом, — сказал он и подозвал лакея.
— Вы заставляете ждать, Жак.
— Еще несколько минут, — ответил лакей и, нагнувшись к уху доктора, шепнул: — Сегодня после обеда у нас были затруднения с вашим приятелем.
— С моим приятелем? — переспросил доктор. — О ком вы говорите?
— О мистере Джексоне.
— Джексон? —
— Он должен был уехать сегодня утром десятичасовым поездом, но упал в обморок. Мы привели его в чувство при помощи порции коньяка, но после обеда припадок повторился.
— И где он теперь?
— В своей комнате. Он хочет еще сегодня уехать в Ирландию и там сесть на пароход, отходящий в Кинстоун.
— Не. говорите ему, что я здесь, — сказал доктор. И он снова обратился к Оливе: — Старый приятель, кутила. Я его отправляю в колонии.
— Вы не хотите пойти к нему и посмотреть, как он себя чувствует? — участливо осведомилась девушка. — Должно быть, он очень болен, если так часто с ним случаются обмороки.
— Это излишне, — спокойно заметил Гардинг. — Эти припадки не опасны. Они всего лишь следствие его алкоголизма, и шесть месяцев, которые он проведет в Канаде, превратят его снова в здорового человека.
Олива ничего не ответила, с трудом подавив восклицание, готовое у нее вырваться. По-видимому, он и был тем человеком, чей голос она уловила через вентилятор. Первым её побуждением было удивить доктора своими познаниями о Канаде и упомянуть в беседе с ним о Скоббсе, владельце многих отелей, но она решила, что этого не следует делать.
Вместо этого попыталась возобновить беседу, направив её на ранее затронутую тему.
— Вы знаете Джима Китсона?
— Китсона? Адвоката? Разумеется, — ответил Гардинг. — Я встречался с ним, но боюсь, что не могу о нем сказать ничего хорошего. Но я скажу вам, мисс Крессуелл, — он понизил голос и нагнулся к столу, — нечто, о чем никогда никому не говорил. Я думаю, что этому Китсону известно о смерти Миллинборна больше, чем кому-нибудь другому. Вы ведь знаете, при какой обстановке произошло убийство? Вы ведь читали о том, что Миллинборн лежал при смерти. Я прошел с Китсоном в соседнюю комнату, и в это время кто-то проник в комнату через окно и нанес Миллинборну удар кинжалом. Я имею основания полагать, что человек, которого я теперь посылаю в Канаду, видел, как убили Миллинборна. Он утверждает, что ничего не видел. Но, быть может, впоследствии он запоет другую песню.
Неожиданно мысли Оливы прояснились.
— Так, значит, Джексон и есть тот самый человек, которого Китсон повстречал в кустарниках?
— Совершенно верно, — подтвердил Гардинг.
— Но я не понимаю одного, — заметила она смущенно, — разве полиция не разыскивает Джексона?
— Не думаю, чтобы это было в интересах закона, — ответил врач. — Я посылаю его на ферму в Онтарио к одному из своих коллег, занимающихся исцелением алкоголиков. — И он пристально посмотрел на нее.
— Доктор Гардинг, — медленно проговорила она, — вы посылаете Джексона в Ротегауле.
Словно пораженный ударом, доктор отпрянул назад и, онемев от изумления, уставился на девушку.
— Что?.. Что вам известно? — растерялся он.
Её
— Я слышала, как мистер Джексон, бывший вчера у вас, пожелал вам спокойной ночи и упомянул о Ротегауле. Вот и все.
Доктор перевел дыхание и овладел собой.
— Вот как, — сказал он. — Но всё это выдумка. Для того чтобы не напугать Джексона этой поездкой в Онтарио, мне пришлось выдумать басню о Ротегауле. А на самом деле он поедет…
— Черт меня возьми, если это не доктор сидит здесь.
И Оливу, и доктора этот хриплый голос заставил вздрогнуть. Человек, которого именовали Джексоном, стоял посредине холла. Он был одет в новый костюм, но ничто не могло преобразить его злобного испитого лица.
— Черт побери, до чего это любезно с вашей стороны, доктор, — хрипел незнакомец, лысина его сияла. Не обращая внимания на девушку, он продолжал говорить: — Я стою, — и он преувеличенно широко развел руки, — и собираюсь покинуть эту страну, и никто, никто не приходит мне пожелать счастливого пути. Я был… впрочем, вам, Гардинг, известно, кем я был! Свет чертовски плохо обошелся со мной, и я хочу вернуться сюда миллионером и разорить всех богачей. Я хочу перерезать им глотки и…
— Помолчи! — приказал Гардинг. — Или ты совсем забыл, как надлежит себя вести в обществе дамы?
— Прошу прощения, — Джексон согнулся в театральном поклоне. — К сожалению, ваша шапочка скрывает от меня ваши прелестные черты, — заметил он галантно, — но я убежден, что мой друг Гардинг, а о его превосходном вкусе мне известно очень многое…
— Замолчишь ли ты? — перебил его Гардинг. — Ступай к себе в комнату, я сейчас приду к тебе.
— К себе в комнату, — передразнил доктора Джексон. — Нечего сказать, ну и времена настали, если такой палач в облике врача, как ты, командует мной. И это после всего того, что произошло! После того положения, что я занимал в обществе! Перед моим домом стояли экипажи посланников, принцев королевской крови… и ты смеешь приказывать мне, прогонять меня в мою комнату! Это слишком.
— В таком случае веди себя пристойно и жди, пока я не освобожусь.
Но Джексон не обращал внимания на уговоры доктора.
— Прошу нас, сударыня, извинить меня. Я, к сожалению, не знаю вашего имени, но убежден, что оно благородного происхождения. Вы видите перед собой человека, некогда бывшего донжуаном, честное слово. Их было тысячи, и только одна-единственная чего-нибудь да стоила. Да! Только одна! А остальные, — и он щелкнул пальцами, — не стоили и понюшки табаку.
— Джексон! — голос Гардинга задрожал от долго сдерживаемого бешенства. — Ты уйдешь или мне придется тебя увести силой?!
Джексон деланно рассмеялся.
— Ясно, моё присутствие здесь нежелательно, — сказал он. — Всего хорошего, мадемуазель! — И он протянул ей руку.
Вопреки желанию она прикоснулась к его белой дряблой руке и впервые взглянула ему в лицо. Взгляды их встретились. Его рука бессильно разжалась и выпустила руку девушки. Глаза его расширились, и он прохрипел:
— Ты!
Она отпрянула в сторону, к нише, но он не прикоснулся к ней. В его голосе звучал страх и страдание.
— Ты! — хрипел он. — Мэри!