Зелимхан
Шрифт:
опрокинул полную чарку с вином.
Гости, изрядно охмелевшие от крепкого червленско-
го вина, оживленно разговаривали. Только Адод думал
все про свое: «Разница в том, кто погиб из Гушмазу-
каевых, конечно, есть. Знай господин полковник
сыновей Гушмазуко, он бы сам понял это». А вслух тихо
спросил:
— Говда, слышишь? Интересно бы знать, кто же все-
таки из них там умер?
— Где? — не понял.Говда.
—
и кадык у него дернулся, словно он с трудом проглотил
кусок мяса.
— А умер ли из них вообще кто-нибудь, Адод?
— Он говорит, что умерли.
— Кто говорит?
— Полковник.
— Так он и заступится за нас. Мы ему
нужны!..
Выпучив покрасневшие от хмеля глаза, Говда
неожиданно вскочил и, с трудом выговаривая русские слова,
начал бормотать:
— Господин полковник, моя есть махкетинский
старшина Говда... Ты не волновайся, тут против твой
закон никто восставать не будет... А кто будет, я вот
этим! — и он схватился за серебряную рукоять своей
шашки.
— В присутствии его высокоблагородия не сметь
дотрагиваться до оружия! — прикрикнул на него один из
сидевших за столом офицеров. — А то я живо нанду
для тебя другое место, дурак.
Старшина растерянно посмотрел на офицера и
опустился на свое место.
В это время со двора донесся многоголосый
шум. Можно было различить отдельные чеченские
фразы:
— Пусть выйдет полковник!
— У нас есть разговор!..
— Надоело! Сколько можно терпеть!
— Это что еще за крики? — вскинулся начальник
округа, и тотчас один из офицеров вскочил из-за стола
и опрометью бросился вон. Через какую-нибудь минуту
он вернулся.
— Господин полковник, это крестьяне из окрестных
сел, они хотят видеть вас, — отрапортовал офицер,
вытянувшись по стойке «смирно».
— Что им нужно от меня? — Сытое и
самодовольное лицо полковника дернулось, но синевато-водянистые
глаза смотрели сонно.
— Жалуются на старшин. Налоги, дескать, велики...
— Хватит, довольно! — заорал полковник и
повернулся к Чернову.
— Чтобы я больше не слышал этого крика! Сейчас
же уберите их из крепости! — Он решительно поднялся
из-за стола и вышел в другую комнату.
— Сейчас же будет исполнено, ваше
высокоблагородие, — козырнул Чернов и в сопровождении старшин
и офицеров выскочил во двор.
* * *
Нет, не желание выслушивать жалобы крестьян или
пресечь
в Ведено. Приближалось жаркое лето, предстоял выезд
с супругой из душного Грозного куда-нибудь на берег
Черного моря, для чего нужны были деньги. Вот и
приехал он в свои владения за очередными поборами
с подчиненных. А тут еще в кругу начальника Терской
области ходили слухи, что Ведено отойдет от
Грозного, выделится в самостоятельный округ, потому и
надо было не прозевать собрать с веденцев, быть
может, последнюю дань для нужд капризной хозяйки
дома.
Из таких поездок, а тем более от Чернова,
полковник не возвращался пустым. Зная об этом, Дубов,
удалившись в кабинет пристава, тотчас выдвинул из-под
стола свой кожаный чемодан и открыл его. Как он
и ожидал, там лежали две пачки сторублевых бумажек.
Он с удовлетворением улыбнулся, закрыл чемодан и
отошел к высокому окну.
Жалобщиков не было слышно, их прогнали
стражники. Дубов знал, как это делается, он был опытный
человек, и местные нравы были ему хорошо знакомы.
Линия его поведения была сформулирована четко и ясно:
твердость, без малейших поблажек по отношению к
слабым, а с немногими сильненькими можно и поиграть
в некую приятную, в общем, игру: уважение к горским
обычаям и все такое прочее.
Дубов вспомнил, как он, будучи еще молодым
офицером Уланского полка, впервые приехал в Чечню. Еще
с тех пор будущий начальник округа старался завести
себе кунаков из среды чеченцев. Он начал налаживать
знакомства с представителями богатых семей, которые
тем не менее, подобно голодным псам, вертелись у ног
атамана Терской области. Еще тогда молодой офицер
уверовал в то, что именно он может оказаться весьма
полезным человеком в деле проведения на Кавказе той
политики, которую диктует Петербург. Желая
закрепить себе место на этом поприще, Дубов заучил
несколько десятков слов из чеченского языка, правила
кавказского гостеприимства, стараясь во всех своих
поступках как в семье, так и в гостях походить на
богатых чеченцев.
Воспоминания Дубова прервал скрип двери. Он
оглянулся: на пороге в почтительно извиняющейся позе
стоял Чернов.
— Антон Никанорович, — произнес он, искательно
всматриваясь в глаза начальства, — этих мошенников