Зелимхан

Мамакаев Магомет Амаевич

провоцируют родственники Зелимхана. Только вы,

пожалуйста, не беспокойтесь, мы уж как-нибудь сами

справимся с ними...

Полковник широко улыбнулся: содержимое

чемодана не могло не сказаться на его настроении.

— Думается мне, Иван Степаныч, не умеете вы

правильно вести себя среди этих дикарей, не умеете, —

и он, небрежно махнув рукой, опустился в мягкое

кресло, стоявшее перед большим зеркалом в черной

оправе.

—

Моя справедливость, — начал пристав, —

воспринимается...

— Да не о вашей справедливости идет речь, —

перебил его Дубов, — пусть бы ее и вовсе не было.

— Тогда я не совсем понимаю вас, — пролепетал

Чернов. Он вопросительно уставился на полковника.

С минуту оба молчали.

— Каторгой и мелкими военными стычками никогда

не одолеешь этих дикарей, Иван Степаныч, — нарушил

тишину полковник и, не досказав мысли, умолк,

поглядывая в окно.

— Быть может, я что-нибудь упускаю, — хозяин

пытался уловить мысль важного гостя. Он как бы раз-

думывал вслух, но в затянувшейся паузе взгляд его

невольно задержался на чемодане полковника.

— Друг мой, их надо постоянно ссорить между

собой, — произнес наконец Дубов. — Господи, да пусть

себе враждуют на здоровье род Гушмазукаевых с

родом, как их там, Элсановых, что ли?.. Кровная месть?

Пожалуйста! Это только заставит толстых этих свиней

искать вашего заступничества. Еще римляне говорили:

разделяй и властвуй. Теперь, надеюсь, вы меня поняли?

Чернов понимающе кивнул головой, но в глазах его

светилась тревога. Между тем полковник, вспомнив

о своем чемодане, решил, что дела его здесь

закончились, а потому, прервав разговор, сказал:

— Милый Степаныч, — он снова поглядел в окно,—

а теперь готовьте моих людей в дорогу. Мне пора

ехать.

— Что вы, Антон Никанорович, переночуйте хоть

сегодня, — взмолился пристав.

— Спасибо, Степаныч, у меня еще в Сержень-Юрте

есть надобность задержаться. Так что велите моим

готовиться в путь, — приказал Дубов и с некоторым

усилием встал с кресла.

— Антон Никанорович, — пристав шагнул к

полковнику, — у меня к вам большая просьба.

— Какая? Говорите.

Пристав умолк, не зная, с чего начать. Губы его

дрожали.

— Говорите, Иван Степаныч, вы же знаете, что я

готов удовлетворить любую вашу просьбу. — Дубов

подошел к Чернову и положил ему руку на плечо.

— Антон Никанорович, умру вашим послушным

рабом, только об одном прошу, сделайте так, чтобы сын

Гушмазуко Зелимхан живым

не возвращался сюда.

— Да ты, я вижу, сам боишься его? — серьезно

произнес полковник.

— Зелимхан сильный и смелый человек, —

взволнованно заговорил Чернов, — в нем угадывается железная

воля. До сих пор он вел себя тихо, но он настоящий

горец, он ничего не забудет. Прольется много крови.

Дубов на минуту задумался.

— Но что же сделать?.. Впрочем, можно обойтись

и без уголовного суда. Ведь и шариатский суд имеет

право держать их в тюрьме, — он снова подумал и до-

бавил: — Кстати, какие у вас отношения с местным

кадием?

— Оба-Хаджи сделает все, о чем я его попрошу.

— Вот и попросите. И можете не сомневаться,

живьем я вашего Зелимхана из грозненской

тюрьмы не выпущу. — Полковник слегка оттолкнул от

себя пристава: дескать, иди делай то, что

приказано.

— Спасибо вам, Антон Никанорович, никогда не

забуду вашу доброту, — с сердцем сказал Чернов, чуть

не целуя руку высокого гостя. А выходя во двор,

подумал: «Вот ведь вовремя Адод и особенно Говда

передали ему две тысячи рублей на подарки Дубову».

Возвращенные с Илецкой каторги для нового

судебного следствия, Гушмазуко с сыном Зелимханом и

больным племянником Исой содержались в грозненской

тюрьме. Второй племянник — Али — скончался еще на

каторге.

Судебная палата отменила приговор окружного суда

по делу Бахоевых на том основании, что «накануне

рамазана месяца 18 числа ночью луна не светит, и

поэтому невозможно было видеть убийцу».

Дело Бахоевых передали шариатскому суду. Но оно

было предрешено: благодаря влиянию Оба-Хаджи

можно было не сомневаться, что харачоевцы будут

осуждены по шариатскому праву чеченцев. Иса, так и не

дождавшись суда, умер здесь. Смерть последнего

двоюродного брата резко изменила настроение Зелимхана.

С тех пор как однажды утром, войдя в камеру,

надзиратели унесли неизвестно куда труп Исы, в и без того

тесной камере молодому горцу стало невыносимо тесно.

Теперь им владело одно страстное желание: выйти из

тюрьмы любьш способом. Зелимхан сделался

раздражительным, часто отказывался от еды, постоянно

метался по камере, словно лев, запертый в клетке.