Зелимхан

Мамакаев Магомет Амаевич

— Кто выехал на место? — полковник опять

опустился в кресло и принялся теребить карандаш, пока

не сломал грифель.

— Судебный пристав и следователь, —

отрапортовал адъютант. — В сообщениях оттуда пишут, что

скандал возник из-за земли.

— Земля? — полковник поднял глаза. — Только

и слышишь здесь о ней, о земле! Разве мало ее у

казаков? — Дубов вышел из-за стола и прошелся по

кабинету. — Генералу сообщили об этом?

—

Нет, не сообщили, ваше благородие, ждали

вашего приезда.

— Ведь еще месяц назад я просил судебного

пристава поехать туда и выяснить, в чем там дело, —

вспомнил полковник, заметно успокаиваясь. — Оттуда

поступали жалобы, что атаман лучшими землями

наделяет своих родственников. А теперь чего ж ехать! —

вздохнул полковник и, вернувшись к столу, опустился

в кресло.

— Кто ж мог подумать такое? — вставил адъютант.

— Думать надо, всегда надо думать, господин

капитан, — снова повысил Дубов голос, не поднимая глаз

от бумаг в уже раскрытой им папке.

Капитан молча ждал распоряжений, с тревогой

косясь на бумаги.

— А это что такое? — взревел полковник, потрясая

бумажкой перед самым носом капитана.

— Ваше высокоблагородие, это тоже случилось

вчера, на рассвете, — еле вымолвил адъютант, не слыша

своего голоса и зачем-то пытаясь заглянуть в донесение

из тюрьмы, которое видел уже десять раз. — Ночью

звонили к вам на квартиру, трубку взяла ваша

супруга...

— Супруга! — взвился Дубов. — Кто здесь

начальник округа, я или моя жена?!

— Вы, ваше высокоблагородие, — козырнул

капитан, — но супруга ваша изволила сказать, что вы

устали с дороги...

— Дура, — тихо, но внятно произнес полковник. Он

задумался, морща лоб. — Как они ушли — со взломом

пли перебив охрану?

— Никого не тронули, Антон Никанорович, —

отвечал уже немного оправившийся капитан. — Сделали

под стеной камеры подкоп и ушли целой группой.

— Сколько?

— Четверо, ваше высокоблагородие. Саламбек из

Сагопши, Бисолт из Шаман-Юрта, Дика из Шали и ха-

рачоевский Зелимхан, которого вернули с Илецкой

каторги.

— Так Зелимхан из Харачоя ушел? — медленно,

словно раздумывая, спросил Дубов.

— Да. Ушел.

Это последнее известие как-то странно

подействовало на начальника чеченского округа: он вдруг

почувствовал, что по спине его пробежал холодок.

— Да, все это он, — будто разговаривая сам с собой,

пробормотал полковник. — И надо же, за восемьдесят

лет существования этой тюрьмы ни один

арестант не

бежал из нее! Видно, Чернов был прав в своих

опасениях, — он почему-то взялся рукой за грудь, помолчал,

потом, повернувшись к адъютанту, спросил: — В

Ведено сообщили об этом?

— Тут же, ваше высокоблагородие.

— А в Шали?

— И туда сообщили.

С минуту Дубов молчал, видно, обдумывая, какие

действия предпринять.

— Эти бандиты наверняка будут стараться

пробиться в горы, — сказал он наконец. — Еще раз позвоните

в Шали и в Ведено, узнайте, слышно ли там что-нибудь

новое о них.

— Ваше высокоблагородие, разрешите...

— Говорите, капитан.

— Услышав, что беглецы задержались в ауле

Старая Сунжа, наши собираются туда, — сообщил

адъютант.

Дубов уперся в него строгим и требовательным

взглядом.

— Кто едет?

— Начальник гарнизона с отрядом солдат.

— Передайте начальнику гарнизона, что отряд

поведу я сам. Да солдат надо взять побольше. Необходимо

самым тщательным образом прочесать аул и отрезать

беглецов от лесистых районов.

Старосунженцы были крайне удивлены появлением

такого большого количества солдат в своем ауле. По

этому поводу ходили разные слухи: одни говорили, что

они прибыли для охраны начальства, приехавшего

погулять у старшины, а другие уверяли, что их привел в аул

след воров, ушедших с крупной кражей. Ведь солдаты

окружили не только базар, но заняли все выезды из

аула.

— Ну, отсюда они у меня не уйдут. Обыскать все

дворы и дома, задержать каждого подозрительного! —

распорядился Дубов.

Однако самые тщательные поиски в домах крестьян

и на базаре ничего не дали. И кого только не было на

этом шумном базаре: мелкие торговцы в разнос из

персов и казы-кумыков, горские евреи с обувью из

самодельной кожи, от которой на весь базар несло

приторной кислятиной, аварцы и цумадинцы, приехавшие

издалека на своих ишаках для покупки зерна, бойкие

приказчики грозненских и урус-мартановских купцов с

мануфактурой, торговцы скотом, зерном и луком, среди

которых воровато сновали цыгане с назойливой

просьбой «позолотить» руку. Самое же трудное для солдат

заключалось в том, что все эти люди, толкавшиеся

на базаре, уж больно походили на

крестьян-чеченцев.

Солдаты, получившие приказ никого из

подозрительных с базара не выпускать, стояли, разинув рты,