Земля надежды
Шрифт:
— Александр мог бы писать тебе каждый день и рассказывать, что там происходит, — предложила Эстер.
— Я должен быть там, — повторил Джон. — Это господин моего отца и мой тоже. Я был там, когда все начиналось. Я должен увидеть конец.
— Кто знает, когда начнется процесс, — сказала Эстер. — Все должно было начаться еще в этом месяце, но дата все переносится и переносится. Может, они и вовсе не собираются судить его, а просто хотят запугать, чтобы он на все согласился.
— Я должен быть там, — настаивал Джон. — Если суда не будет, тогда я должен сам в этом убедиться. Я буду ждать,
Она кивнула, смирившись.
— Тогда сообщи нам, — сказала она. — Джонни просто болен от беспокойства.
Джон перекинул плащ через плечо и поднял свой походный мешок.
— Он молод, он поправится.
— Он все еще думает, что они должны были продержаться в Колчестере подольше или выйти оттуда с боем, — сказала она. — Когда я думаю о том, что эта война сделала с Джонни, я желаю, чтобы короля обвинили в измене. Он разбил много сердец по всей стране.
— Джонни поправится, — сказал Джон. — В пятнадцать лет сердца не разбиваются.
— Ты прав, — сказала она. — Но когда он должен был ходить в школу и бегать по полям, страна воевала, и мне пришлось держать его дома. Когда тебе следовало быть дома, учить и наставлять его, тебя с нами не было, потому что ты знал, что король призовет тебя на службу, куда бы эта служба тебя ни завела. И потом, когда он должен был учиться у тебя ремеслу, сажать прекрасные сады или путешествовать вместе с тобой, собирая растения, он голодал в осажденном Колчестере и участвовал в битве, в которой так и не оказалось ни побежденных, ни победителей. У Джонни никогда не было шанса жить свободным от короля и королевских войн.
— Может, мы все в конце концов освободимся от короля, — мрачно заключил Джон.
Джон ни за какие деньги не мог найти комнаты в гостинице вблизи Вестминстера. Он не смог снять даже койку. Он не нашел даже койку на двоих. В Лондоне сдавали места для ночлега в стойлах и на сеновалах, потому что в город стекались сотни и тысячи жаждущих посмотреть на то, как будут судить короля.
Если бы в народе действительно существовала хотя бы половина той симпатии, на которую король с такой уверенностью рассчитывал, то начался бы бунт, или, по крайней мере, членов суда запугивали бы. Но среди мужчин и женщин, которые набивались в город как селедки в бочку, не было гнева. Царило ощущение того, что они стали зрителями необычайного, примечательного события, что они в полной безопасности расположились в первых рядах перед сценой, чтобы наблюдать за катаклизмом. Они были птичками, порхающими над землетрясением. Они были рыбами, плещущимися в водах потопа. Происходило самое худшее из того, что могло случиться в королевстве, и они наблюдали за происходящим.
Как только толпа почуяла вкус истории, не осталось ни малейшего шанса на то, что они смогут противостоять искушению. Они собрались увидеть самое примечательное событие за самое необычное десятилетие и хотели разойтись по домам только после того, как увидят это. Поворот симпатий в сторону короля, что могло бы привести к соглашению с парламентом и возможности для Карла снова спокойно почивать в своей постели, оставил бы у толпы, даже у роялистов, ощущение того, что их обманули.
Джон дошел до Тауэра и постучал в дверь Френсис, восхищаясь черным морозником, который она посадила у входа.
— Мой? — спросил он, когда она открыла дверь.
Френсис обняла его.
— Конечно. А ты разве не заметил, что тебя ограбили?
— Я не так часто бываю теперь в саду, — ответил он.
Это утверждение свидетельствовало о глубоком расстройстве, в котором он пребывал, и она сразу же прочитала эти признаки.
— Король?
— Я приехал, чтобы быть на процессе.
— Лучше бы ты не приезжал, — откровенно сказала она, заводя отца в маленький холл, а потом в гостиную, где в камине пылал небольшой костерок из угля.
— Я должен, — коротко сказал Джон.
— Ты переночуешь у нас?
Он кивнул.
— Если можно. В Сити не найти ночлега, а я не хочу возвращаться домой.
— Александр тоже собирается идти, а я не хочу этого видеть. Я помню тот день, когда король приехал к нам в Ковчег и я увидела его и королеву. Они оба были тогда такими молодыми и такими богатыми. Они были укутаны в шелка и меха горностая.
Джон улыбнулся, вспоминая маленькую девочку, упорно сидевшую на стене, пока пальцы у нее не посинели от холода.
— И ты хотела, чтобы он назначил тебя следующим садовником Традескантом.
Она наклонилась и поворошила угли, пока они не вспыхнули.
— Просто не верится, как все изменилось. Я уже не собираюсь становиться садовником, но мне невозможно поверить в то, что короля может не быть.
— Сейчас ты могла бы стать садовником, — предложил Джон. — Похоже, в эти странные времена все возможно. Есть женщины-проповедники, и в армии были женщины. Сотни женщин занимались делами своих мужей и отцов, пока те были на войне, а многие работают и до сих пор, потому что их мужчины так и не вернутся домой.
Френсис серьезно кивнула.
— Я благодарю Господа, что работа Александра была здесь и что Джонни был слишком молод и попал на войну только в самом конце.
— Воистину так, — тихо сказал Джон.
— Как все это воспринимает Джонни? Тяжело ему?
— Это и неудивительно, — сказал Джон. — Я не разрешил ему ехать сюда, чтобы видеть, как все закончится. Но сам я должен это увидеть.
— Ну, что ж, — уже веселее сказал она. — Я пошлю в пекарню за обедом для тебя. Если ты хочешь занять место в зале суда, завтра тебе придется встать пораньше.
Суббота, 20 января 1649 года
Александр и Джон вместе отправились в Вестминстер. Процесс должен был состояться в Вестминстер-холле, открытом для публики. Эту самую публику завели в загончики, выгороженные в зале, чтобы исключить возможность нападения на судей или попытки освободить короля. Только богатые зрители получили возможность расположиться на галереях, опоясавших холл по боковым стенам. Джон и Александр предпочли толпиться в общей массе.