Земля обетованная
Шрифт:
— Болтайте себе на здоровье, это способствует пищеварению. Но интересно знать, отчего вы не скажете этого своему патрону Баруху? Или вы полагаете, он — шляхтич? — снисходительным тоном говорил Мориц, которого забавляла запальчивость Серпинского.
Остальные поддержали Серпинского, и за столом вспыхнул спор.
— Пан Горн! — позвала Кама. — Подите сюда! Я хочу вас спросить о чем-то.
— Слушаю, — сказал Горн, садясь рядом на свободный стул.
— У вас есть метресса? —
От неожиданности все словно онемели, а потом дружно расхохотались.
— Что ты болтаешь?! — вскричала тетка, которую слова девочки вогнали в краску.
— А что я такого сказала? В любом французском романе можно прочесть, что у молодых людей бывают подружки, — не смутясь, отвечала она.
— Повторяешь, как попугай, иностранные слова, не понимая, что они значат.
— Господи, за что вы на меня сердитесь, тетя! — Девочка пожала плечами и ушла в гостиную. А Горну, который последовал за ней, сердито сказала: — Если я попугай, нечего со мной разговаривать.
— Так назвала вас тетя, а не я. Скажите, Кама, почему вы со мной не поздоровались? И почему дуетесь, третируете меня?
— С чего это вы взяли? Отправляйтесь лучше кутить к шансонеткам. Мне все, все известно…
— Что именно, Кама? — спросил он, с трудом сдерживая смех.
— Все, все!.. Вы — противный, гадкий распутник!.. Пан Фишбин сказал мне, почему вы не были у нас в воскресенье… Вы напились в «Аркадии», пели песни и целовались с этими… Я ненавижу вас, вы мне отвратительны…
— А я вас еще больше люблю!
Он хотел взять ее за руку, но она вырвалась и укрылась за столом.
— Конечно, когда вам было плохо, вы приходили, чтобы мы утешали вас, прикладывали к голове компрессы…
— Когда это я нуждался в утешении?
— До того, как получили место у Шаи.
— Вот уж никогда не испытывал в этом нужду, а тем более тогда, потому что был свободен и приятно проводил время.
— Как?! Значит, вы не страдали? — подскочив к нему, вскричала Кама.
— И не думал.
— А сейчас? — нетерпеливо спрашивала она, и в голосе ее слышались слезы, обида и возмущение.
— Кама, с чего это ты взяла? Что с тобой?
— Ах, вот как!.. А я-то за вас молилась… Даже молебен заказала о вашем благополучии. Новую шляпку не купила, подумала: нехорошо наряжаться, когда у человека горе… Плакала, постоянно думала о вас, по ночам не спала, страдала, а вы, оказывается, не нуждались в моем сочувствии! Боже, какая я несчастная! — шептала она прерывающимся обиженным голосом, и из глаз ее градом катились слезы.
— Кама, милая Кама! Девочка моя дорогая! — взволнованный и растроганный, говорил он, целуя ей руки.
Но
— Я вас больше не люблю! Если бы вам было плохо, я пошла бы за вас… в огонь… на смерть… Гадкий, нехороший человек… Обманщик!..
Она плакала навзрыд. А Горн, не зная, как подступиться к ней, пытался оправдываться, но она не желала ничего слушать. И хотя он был тронут, ее ребячество смешило его. Он сел рядом на кушетку, но она, подхватив на руки собачку, вскочила.
— Куси его, Пиколо! Куси! — приговаривала она. — Он — гадкий обманщик! И Кама его больше не любит.
Горн улыбнулся и пошел к двери, так как завыли фабричные гудки, возвещая конец перерыва.
— Как, вы даже не хотите со мной попрощаться? И не считаете нужным извиниться? Она вскочила, утирая слезы. — Ах, так! Я вас знать больше не желаю! И буду ходить гулять с Малиновским, Кшечковским, с Блюменфельдом и вообще, с кем мне заблагорассудится. Да, да, вот увидите! И не воображайте, пожалуйста, будто я дорожу вашим обществом…
— Мне это безразлично. В «Аркадии» гораздо приятней проводить время, чем с Камой.
— И мне безразлично. Целуйтесь, напивайтесь до чертиков…
— Итак, прощайте! Мы расстаемся навеки! — патетически произнес он и вышел.
Сердито, с каменным равнодушием смотрела она ему вслед, но когда за ним закрылась дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги, ей сделалось страшно, что он в самом деле никогда больше не придет.
И увидев в окно, как он перешел на другую сторону улицы и исчез за углом, она с плачем упала на кушетку.
— Пиколо, дорогой единственный друг, какая я несчастная! — причитала она, прижимая к груди собачку.
Но плакать не хотелось, и, пригладив перед зеркалом волосы, она степенной походкой подошла к тетке, взяла ее за руку и с таинственным видом увлекла за собой в гостиную.
— Все кончено! — трагически сказала она, бросаясь тетке на шею. — Мы больше никогда не увидимся с Горном. Боже, какая я несчастная!
Но видя, что тетка не выказывает никакого сочувствия, отстранилась и обиженно, с упреком спросила:
— Как, тебе не жалко меня?
— Ах, Кама, оставь свои глупости!
— Панна Кама, поцелуйте меня на прощанье! — сказал Мориц, выглядывая из передней.
— Пускай вас Пиколо поцелует! — воскликнула она и с собачкой на руках кинулась к двери, но Мориц поспешил удалиться.
На улице Мориц замешкался, думая, под каким бы предлогом отложить визит к Гросглику и нет ли у него более срочного дела. Вот надо бы с Кесслером повидаться, хорошо бы зайти сперва домой.