Земля обетованная
Шрифт:
— Может, гостю и здесь нравится? — прошептала Мада.
— Пойдемте покажу вам свою хижину.
— О которой в Лодзи рассказывают чудеса.
— Сами увидите. Обошлось мне это в сто шестьдесят тысяч рублей, зато все новое. Я старого хлама не покупаю, как Эндельманы, у меня хватает денег на новые вещи.
Обдернув куртку на большом животе, он презрительно выпятил губы, вспомнив старинную, весьма ценную мебель Эндельманов.
Они поднялись по узкой лестнице, которая вела из старого дома на второй этаж дворца — первый был занят главной конторой
— Вот и хорошо, что вы пришли, — говорил Мюллер, посапывая и непрерывно двигая во рту сигару слева направо и обратно.
— Я давно собирался, да все времени нет.
— Знаю, знаю! — вскричал Мюллер, хлопая гостя по лопаткам.
— У нас скучно, поэтому пан Боровецкий боялся приходить, — щебетала Мада, первой входя в комнату.
— Присядьте вот здесь, на этой красивой кушетке, — пригласил Мюллер.
В апартаментах дворца царил полумрак, но Мада быстро подняла все шторы, и яркий дневной свет залил анфиладу роскошно обставленных комнат.
— Не хотите ли закурить хорошую сигару?
— Не откажусь.
— Попробуйте вот этих крепких, по семьдесят пять копеек штука!
Мюллер вытащил из кармана изрядно засаленных и изношенных панталон пригоршню мятых сигар.
— А вот эти послабей, по рублю, попробуйте! — прибавил он и, достав из другого кармана еще более потрепанные сигары, бросил их на столик и стал расправлять грязными руками, отгрызать концы и подавать гостю.
— Попробую более крепких, — сказал Боровецкий и не без отвращения закурил.
— Fein? Хороша? — спросил хозяин, став на середине комнаты фертом, руки в карманах.
— Превосходная, но та, которую вы сами курите, почему-то иначе пахнет.
— Мои-то сигары, они по пять пфеннигов, я очень много курю и привык к ним, — оправдывался Мюллер. — Не хотите ли осмотреть наши апартаменты?
— С удовольствием. Макс Баум много рассказывал мне о них.
— Пан Макс большой друг пана Боровецкого, вмешалась Мада.
— О, он малый неглупый, но у его отца в голове что-то не того. Смотрите хорошенько, все осмотрите, это вам не какая-нибудь изношенная рухлядь, все сделано в Берлине по заказу.
— Вы все привезли из-за границы?
— Да, все, потому что Гюберман сказал, что у вас тут ничего приличного не достанешь.
Кароль умолк. Начался осмотр довольно посредственных мебельных гарнитуров, тяжелых шелковых и плюшевых портьер, ковров, картин, а вернее, роскошных рам — именно на них обращал внимание гостя Мюллер, — дорогих, но безвкусных канделябров, пузатых печек из немецких изразцов, привезенного специально для одного из будуаров зеркала в раме саксонского фарфора.
Мада подробно рассказывала о каждом предмете, она, видимо, была очень рада гостю и ежеминутно вскидывала на него свои светлые фарфоровые глаза, мгновенно пряча их за пушистыми золотыми ресницами, и Кароль тоже часто задерживал взгляд на ее белом личике, густо усеянном веснушками и напоминавшем
— Великолепно! Великолепно!
Дом и впрямь был обставлен с величайшей возможной для нувориша роскошью и оборудован всем, что можно купить за деньги, но в нем не чувствовалось ни уюта, ни вкуса. Был там рабочий кабинет, богато меблированный, но в нем явно никто не работал; была ванная комната, облицованная белой с голубым узором плиткой, с мраморной ванной, в которую спускались несколько красных ступенек, и с потолком, расписанным в стиле помпейских фресок, однако было видно, что здесь никто не купался.
Под круглой башенкой, торчавшей над крышей дворца, как тюк с шерстью, находилась комната в мавританском стиле: окна, стены и дверные рамы пестрели яркими узорами, имитирующими мавританский орнамент, длинные, низкие софы были покрыты обивкой в том же стиле; вся комната поражала карикатурной, безвкусной пестротой крикливых красок, и было очевидно, что под мавританским куполом, поблескивавшим черно-медными росписями, как старая закопченная сковорода, тоже никто никогда не сидел.
— Это, знаете ли, в испанском духе, — объяснил Мюллер.
— В мавританском, папа, вы ошиблись, — поправила Мада.
— Вы сами это придумали?
— Я платил, а придумывал Гюберман.
— Нравится вам эта комната? — спросила Мада.
— Очень нравится, очень мило и оригинально, — усмехаясь, лгал Боровецкий.
— О, она так дорого стоила! По подсчетам Гюбермана, она обошлась в две тысячи рублей. Я не люблю всех этих глупостей, мне по душе вещи солидные, но он меня убеждал, что в каждом порядочном дворце должна быть комната в китайском или японском стиле, да и Маде захотелось, вот он и сделал для оригинальности по-мавритански. Мне-то все равно, пусть будет, как она хочет, я здесь жить не собираюсь.
— Так вы во дворце не живете?
— Ох, пан Боровецкий, да если бы я жил во дворце, надо мною смеялись бы, как смеются над Мейером и над Эндельманом. Мне в старой хибаре удобней.
— Но жалко ведь: такой дворец пустует.
— Пусть стоит. Все строят дворцы, и я приказал построить, у других гостиные, и у меня гостиные, у других экипажи и лошади, и у меня экипажи и лошади. Дорого стоит, ну и пусть, и пусть себе стоит, пусть люди знают, что хотя у Мюллера есть дворец, он предпочитает жить в старом доме.
Они пошли дальше. В середине здания была длинная, узкая комната, обитая темной тканью, окно ее выходило на аллею, которая вела к фабрике. Вдоль стен стояли низкие диваны, обитые красной кожей с золотым тиснением, спинки их доходили до половины высоты стен, сиденья же были разгорожены, как в купе второго класса. Узкие, вделанные в стену зеркала мрачно блестели над диванами и над мраморными с бронзой консолями.
Мада объяснила, что это курительная комната, но, судя по незапятнанной чистоте диванов и низких, симметрично расставленных перед ними столиков, здесь еще никто не курил.