Земные наши заботы
Шрифт:
— комбайнером! Поднимется с учеником, таким же юным помощником, как и сам
был недавно. Окинет нетерпеливым, гордым взглядом хлебное поле и дерзко
подумает: «Ну, батя!..»
Есть, есть такие счастливчики, у которых отец или брат — механизатор! О
них в газетах пишем, они — юные пахари — на конкурсах побеждают, в слетах
участвуют, в жатву они гордо стоят за штурвалом комбайна.
— Вы, журналисты, о них пишете, — с укором сказал Мне там же, на
Смоленщине,
заметки и — председателю названного колхоза: плати штраф...
— За что? — поразился я.
— За нарушение трудового законодательства... Подростки не должны
работать.
Да, так и сказал: «не должны работать». И тут же про слоняющихся юных
бездельников произнес гневную речь, чем и вынудил меня сказать ему в глаза о
нелогичности его поведения. Он охотно согласился.
— Как инспектор, — сказал он, — я оберегаю подростков от труда, а как
человек — понимаю, что без труда, как говорится, и рыбку не вытащишь из
пруда. Кто-то, значит, другой должен тащить и их кормить.
Я ему о передовиках, о Героях Труда стал говорить: мол, все они, с кем
встречаться доводилось, начинали свой трудовой путь в 14—15 лет.
Он мне: правильно, потому они и Герои, что с детства к труду приучены,
втянулись, без работы дня прожить не могут.
Я ему: нет, не променял бы я свое голодное, босоногое детство на
счастливое и скучное.
Он мне: ни за что! Нет ничего томительнее безделья, то бишь свободного
времени.
Я ему: а если до восемнадцати лет человек прогулял без заботушки, то и
дальше будет норовить, как бы увильнуть, на других переложить всю тяжесть
груза.
Он мне: даже в работящей семье, посмотрите, младший сын всегда если не
полный лентяй, не полный прохиндей, то уж с ленцой Обязательно. Почему?
Потому что младшего все жалели: маленький, мол...
Стал я припоминать своих знакомых, выросших не сейчас, а в те годы,
когда «держали гусей», когда не жаловались на скуку, и обнаружил: точно,
попивают, отлынивают, хитрят — из младших... Потом подумал: так ведь в то
трудное время и им, младшим, тоже перепадало кое-что делать, пусть что-
нибудь полегче. А когда человек совсем освобожден от забот и хлопот?
Все мы знаем, что труд не только мышцы формирует, но и выстраивает душу.
Однако только в школьном дворе мальчишка может посидеть на тракторе и
«порулить». Выехать в широкое хлебное поле он не имеет права. Вернее, закон
оберегает его от этого счастья: от работы на тракторе, на комбайне.
Мы словно забываем, что, по выражению Достоевского,
созидаются поколения», что это они будут составлять общество будущего. Не
мы, старшее поколение, закаленное в труде, а они будут и созидать его. Будут
созидать его те, кто с детства привык, что их кто-то должен развлекать, кто-
то должен решать за них проблему досуга. Сами они беспомощны, когда остаются
один на один с делом и даже со свободным временем.
Все это очень серьезно. Пожалуй, не менее серьезно, чем создание
материальной базы. И обществу, и человеку нужна надежная основа.
Да, это так: если мы хотим иметь крепкий, здоровый лес, то загодя должны
заботиться о подросте. Но подрост этот, каждый лесовод знает, надо не в
теплицах выращивать, а в естественных условиях, которые, случается, бывают и
суровыми. Иначе с гнильцой вырастет, неустойчивым к невзгодам, любому ветру
покорным.
* * *
Днем, когда Васильев мотался по бригадам, к машине подошел парень. Он
долго и терпеливо ждал, пока председатель разговаривал с телятницами на
ферме, пока решал с ними кучу вопросов, связанных с неожиданно начавшейся
зимовкой. Не только в поле морозы нарушили ритм работы, но и на фермах, —
перестраиваться нужно срочно, раньше времени открывать силосные траншеи,
перегруппировку скота сделать. Не меньше часа потребовалось, чтобы
обговорить и разрешить все вопросы, а телятницы и скотники на каждый из них
сказали: «Понятно».
Все это время парень стоял у машины, оставленной на растолоченном скотном
прогоне, и казался франтом, неизвестно как очутившимся здесь, за околицей
зябнущей на ветру деревушки. Когда мы вернулись к машине, он попросился:
«Только до асфальта мне». Федор Степанович с какой-то тоской, а может, с
сожалением, оглядел его с ног до головы и неожиданно для меня — накануне он
развозил людей по деревушкам вовсе не попутно — отказал ему. И медленно
захлопнул дверцу, будто сам сомневался в окончательности своего решения.
Наверное, думал я, не посадил человека, чтобы разговорам нашим
посторонний человек не помешал (а говорили мы с ним в основном на ходу, в
машине). Однако разговор не клеился. Ехали молча. Потом, чтобы неясностей
между нами не было, председатель проговорил:
— Ненавижу. И ничего поделать с собой не могу. Ладно бы ради призвания в
город умотался или ради великих заработков, а то ведь сторожем устроился. Не
город ему нужен был, а работа не бей лежачего. Лоб такой, а ни гордости, ни