Жажда жить
Шрифт:
— А сейчас она как? Не для печати.
— Ну что сказать, я и сам бываю с ней наедине не больше двух-трех минут зараз. Особо ничего за это время не поймешь, но вы ведь встречались с моей сестрой, знаете, что она всегда была воплощение здоровья. Но именно что была. Ослабла. Бредит. Даже руки поднять не может, представляете? Ей носят кислородные баллоны, это такая новая штука, которую устанавливают прямо в палате. Из-за нее она такой беспомощной и выглядит, да еще эти резиновые шланги. Смотрю я на чертову железяку и думаю: «В ней, в этой большой железной бутыли, — жизнь моей сестры. Жизнь моей сестры».
— Цветы ей можно послать?
— Очень мило с вашей стороны, — иронически улыбнулся Брок, — но лучше потом, когда она сможет оценить это. Мне кажется, сегодня она меня даже не узнала.
— В
— Весьма тронут, Холлистер. Вижу, что вы от души. Я всегда могу различить, когда человек искренен, а когда нет. Ладно, передайте коллегам в «Часовом» то, что я вам сказал. И еще раз спасибо, что пришли.
По прошествии некоторого времени Грейс ответила Мэри:
Дорогая Мэри,
очень приятно, что вы, мистер Холлистер и мистер Булл — мои коллеги по работе в «Часовом» — помните меня. Да, от хризантем в комнате и впрямь стало светлее, да и на душе веселее, даже не поверите. Вроде иду на поправку, поэтому, надеюсь, скоро увидимся. На следующей неделе меня можно будет навещать. Если окажетесь поблизости, может, заглянете? Поблагодарите от моего имени мистера Булла и мистера Холлистера. Еще раз большое спасибо,
Ваша Грейс С. Тейт.
Мэри, похоже, восприняла эту записку как вызов на дом.
— К вам какая-то мисс Кемпер, — сообщила мисс Кармоди. — Это что, дочь того Кемпера, что работал в «Часовом»?
— Ну да, — кивнула Грейс.
— Я тогда только начала ходить по частным вызовам и присматривала за ним после удаления желчного камня, потому и вспомнила имя. Не больше десяти минут, миссис Тейт. Такие визиты вас утомляют, я не хочу, чтобы вы вечером засыпали усталой.
Грейс приняла девушку в верхней гостиной.
— Привет, Мэри. — Она протянула ей руку.
— Здравствуйте, миссис Тейт. Это от меня, мистеру Холлистеру и мистеру Буллу я не сказала, что иду к вам. — Мэри положила ей на колени охапку оранжерейных роз. — Может, поставить в вазу?
— Какие чудесные цветы, Мэри. Вообще-то хотелось бы подольше подержать в руках, но ведь засохнут. Вон там, на столе, лилии, их уже можно выбросить. Не пособите? А то мне сегодня уже нельзя вставать.
Девушка поменяла цветы и вернулась к Грейс.
— Ну, как там мистер Булл и мистер Холлистер?
— Ничего нового. Впрочем, нет, вру. С мистером Холлистером вроде полегче стало иметь дело. Не то что раньше было тяжело, но на прежней должности он был постоянно занят, голова все время чем-то забита. Конечно, редактор отдела новостей. А теперь колонка. Она всем нравится, во всяком случае, тем, с кем я говорила, разве что кое-кто едва умеет писать и читать, так от них соль шуток часто ускользает. Но все равно успех большой. Как раз то, что нужно газете.
— Да, мне тоже нравится, благо газеты снова читать разрешили. Ну а мистер Булл, как он?
— Вот он точно никогда не меняется. Правда, на прошлой неделе простудился, два дня не был на работе. Нет, на позапрошлой. Ничего серьезного. Мистер Холлистер купил новую машину.
— Рада слышать. Вы видели ее?
— Да, даже прокатилась несколько раз. Это «шевроле». Он меня домой подвозил.
— Удобно.
— Удобно-то удобно, да не всегда, если вы понимаете, что я хочу сказать. Видите ли, если я выхожу с работы и сажусь на трамвай, там всегда есть свободное место, но тогда мистер Холлистер видит, что я его не жду на углу, а когда жду, он не появляется, приходится ехать на трамвае, но там уже все забито, так и стою до самого дома.
— Нужно заранее договариваться.
— Как же, с Джеком Холлистером договоришься. С кем угодно, только не с ним. Никогда не встречала более непостоянного человека. С ним договоришься, а он в последнюю минуту все отменит. Переменчивый, как погода. Только об одном, миссис Тейт, и думает — о своей колонке. Замечательное чувство юмора, а работает как вол, таких в нашей округе еще поискать. — Не вставая со стула, девушка переменила позу. — Вам еще долго дома сидеть?
— Недели две, может, месяц. Врачи говорят, надо вес набрать, только постепенно.
— Молоко, наверное, заставляют пить… — Медленно, важно вплыла в комнату мисс Кармоди, и Мэри запнулась, не успев договорить.
— Прошло больше десяти минут, миссис Тейт, — объявила мисс Кармоди.
— Не может быть, — не поверила
— И тем не менее.
Девушка попрощалась, пообещала зайти еще, спустилась с лестницы и вышла из дома на Франт-стрит, где в машине ее ждал Джек Холлистер.
— Ну, как она? — спросил он.
— Бледная, но такая же красивая, как обычно. Даже красивее. — Просто и свободно она протянула руки, тесно прижалась к нему и надолго впилась в губы. Оба точно знали, как далеко она позволит зайти и ему, и себе. У них это превратилось в ритуал, который он не мог довести до естественного конца, но и отказать себе в удовольствии от поцелуя и легкого поглаживания груди тоже не мог. Все началось в редакции, в запыленной комнатушке, где хранились архив и справочная литература и куда оба имели законный и почти постоянный доступ. Однажды днем он последовал туда за ней, подошел сзади без малейшего желания застать врасплох, повернул к себе, и она сразу же, все с той же непосредственностью прижалась к нему и не отрывалась, пока он сам не прервал поцелуя.
Это было нечто новое для него — долгий процесс соблазнения, когда никто никому не предлагает любви, не дает и не ждет. В голосе Мэри любовь звучала, только когда она заговаривала о членах семьи и еще об одном человеке — Грейс Тейт. Джек думал, что Мэри молится за ее выздоровление, во всяком случае, он слышал, как она говорила кому-то, что с Грейс не сравнится ни одна киноактриса, а ее благодарственную записку она хранит в шифоньере, в коробке для носовых платков размером как раз с конверт, полученный от Грейс. С неохотой он признавал, что за все три года, что они работают в одном помещении, Мэри почти не замечала его и постаралась привлечь к себе внимание главным образом потому, что он, похоже, нравится миссис Тейт. Мысль эту Мэри оформила словами, которые не должны были задеть его самолюбие, но относительно ее смысла сомнений не было. Как-то он мельком подумал, а что, если сказать, что Грейс дала ему то, в чем она, Мэри, отказывает. Итог предугадать было нетрудно: его наверняка назовут лжецом.
На вкус Мэри, сказать, что Грейс — лучшая, мало: она лучшая по определению. Грейс одевается лучше всех в Форт-Пенне — но не прилагая к тому ни малейших усилий. Она самая красивая — но сама на то внимания не обращает. Она самая добрая, но взамен ничего не требует. Она все делает правильно — и постоянно заботится об этом. Если бы Холлистеру захотелось поискать в собственной жизни человека, которым бы он так же безоговорочно восхищался, ему пришлось бы вспомнить отца, но он не готов был признать, что в этом случае суждение было бы не более оправданным. На самом деле он вообще не хотел никаких сравнений: то, что ему известно об отце, — это правда, а то, что чувствует Мэри по отношению к Грейс, — это детские восторги, довольно милые, но отчасти и дешевые. Порой у Холлистера возникало искушение оборвать панегирики Мэри и посвятить ее в подробности своих взаимоотношений с Грейс, и наплевать на последствия. Но все же он сдерживался, что объяснялось возникшей потребностью каждый день прикасаться к девушке, возбуждать ее и в конечном счете обесчестить. Впрочем, он не считал, что соблазнить девственницу — значит обесчестить ее, он был слишком искушен для этого. Но эта девушка верила в свою нравственность, в силу характера, в способность держать себя в руках, а с потерей девственности все это уйдет автоматически. Он загодя извинял себя не выраженным в словах и тоже заблаговременным предупреждением, что, мол, ей следовало бы понимать, чем закончится игра. И колебания у него возникали только тогда, когда его совесть тревожил образ отца, да, собственно, совесть и была памятью об отце. Но такие моменты возникали, только когда Мэри не было рядом. Ее потрясающая кожа, цвет лица, упругость молодой груди, походка, чистота и самой натуры, и одежды, которую носит девушка, откровенная, не таящаяся потребность в нем (и потребность постоянно растущая, хотя она не отдавала себе в том отчета) — все это было на одной чаше весов, но когда он смотрел на нее, другой просто не существовало. Иногда, помимо воли, в его воображении складывались странные картины: он ничуть не помышлял оставить Эмми и детей ради Грейс, которую по-своему любил; но вот Мэри в какой-то момент может оказаться ему настолько нужна, что все остальное будет не в счет. Впрочем, это только предположение.