Жажду — дайте воды
Шрифт:
Сахнов получил письмо от своей Гали.
«Дорогой мой, любимый муж. Если б ты знал… Если б ты знал, что наш ребеночек уже бьется у меня под грудью, уже шевелится…»
Весь мир принадлежал Сахнову.
— Вы чуете, что пишет моя женка! Наш ребенок уже дает о себе знать!..
Я разделяю радость друга.
— Только смотри историю с коровой не забывай. Второй раз не простится.
Снова польская деревня. Снова дом поляка.
В сенях пахнет коровой, в комнате — вареной картошкой,
— Это чтобы зимой тепло было, — говорит хозяин.
Его жена и дети потеснились в одну комнату, а мне, Сахнову и четырем другим моим офицерам — командирам взводов — отдали вторую. Солдаты разместились в соседних домах.
— Мы пробудем у вас только до рассвета, пан, — сказал я хозяину. — Особенно не стесним…
— Да хоть три дня живите и больше, — поспешил успокоить меня хозяин. — Я рад вам, клянусь Христом-богом. Только тесновато у нас. Вы уж простите…
Я никак не могу уснуть. Проснулся среди ночи, вижу, коптилка светится. И от нее еще пахнет. Я подсел к столу. Хозяин дома тоже не спал.
— Как вам живется, пан?
— Да какая уж тут жизнь, — вздохнул поляк, — хуже собачьей. Сколько лет у нас хозяйничали немцы. Разорили вконец. Мы очень рады вам, советским воинам. Спасибо, прогнали наконец фашистов. Дай бог вам долгой жизни.
Мы выпили с ним по стопочке. Он спросил:
— Говорят, что с вашим приходом в Польше будут колхозы. Правда это?
— Не знаю, пан. А что вы думаете о колхозах?
— Я ничего не думаю. Не знаю, — развел руками поляк. — Я человек бедный. Но говорят, что… Э, бог знает, что говорят. Ничего-то я не понимаю. У меня ни лошади нет, ни земли…
— Я думаю, вам обязательно дадут землю, пан, — сказал я. — У кого ее нет, должны дать.
— Что ж, хорошо бы, — кивнул поляк. — Но говорят, что…
Я вдруг обозлился:
— Не всему, что говорят, следует верить, пан! Имейте свою голову на плечах. Вам же на пользу все.
Поляк словно бы успокоился:
— Правда?
Мне стало жалко его, и я мысленно упрекнул себя, что говорю с ним так, будто он может сразу все понять. Человек-то он неискушенный, с открытой душой. И я решил что-то ему объяснить как сумею.
— Дорогой пан, знайте, что мы воюем против своего и против вашего врага. Надо поставить его на колени. Мы держим путь в Германию с тем, чтобы окончательно покончить с фашизмом. А вы уж тут сами решите, как вам жить дальше. Мы никому ничего не навязываем.
Поляк, похоже, был вполне удовлетворен. И вроде бы вполне верил мне.
Мы разговаривали с ним, мешая русские слова с польскими. Я понимал его. Русский и польский — это ведь ветви одного славянского древа. Мне они кажутся схожими настолько, как речь армян — жителей,
Я не стал рассказывать ему о преимуществах колхозного строя. Бог с ними, пусть и правда сами решают, как жить будут..
Наше продвижение замедляется из-за нерегулярного подвоза провианта и боеприпасов. Раненых своих мы отправляем в тыл в повозках и фургонах еще дедовских времен. И в наскоро сколоченных санях.
Жжем костры в траншеях, не таясь от врага. Мы уже полны уверенности. Да и смерть давно стала для нас привычной.
Одного из моих солдат убило в момент, когда он писал письмо.
Убитого мы похоронили с семейной фотографией, которую он берег у себя на груди («Папа, приезжай скорее домой…»). В ногах вбили кол с дощечкой: «Здесь похоронен герой…»
Сегодня двадцать седьмое октября. Через два месяца и один день мне исполнится двадцать один год. Записи мои на белоснежной бумаге.
Морозы вынуждают нас идти вперед не останавливаясь.
Сахнов подрался с цыганом. И здорово избил его. Я схватил его за ворот:
— По какому праву ты бил его? Отвечай!
Сахнов спокойно смотрит на меня и молчит.
— Приказываю отвечать!
Молчит. Я задыхаюсь от ярости.
— Напрасно вы на него сердитесь, товарищ старший лейтенант, — вмешивается Мушег. — Поделом поколотил: Цыган лошадь украл.
Я растерянно смотрю на нашего цыгана. Сахнов спокойно поправляет воротник.
Цыган действительно выкрал в соседней деревне лошадь.
— Но война ведь скоро кончится, и я должен вернуться в табор… А как мне без лошади?..
Я перевожу растерянный взгляд с цыгана на Сахнова. Что делать? И вдруг заговорил Сахнов:
— Но как ты мог воровать? Это же последнее дело.
Цыган почесал за ухом.
Сахнов выжидающе глянул на меня.
— Прикажите ему вернуть коня хозяину. Кто-кто, а я сполна хлебнул этой грязи. Ты, цыган, человек, а человеку негоже воровать. Мне-то уж можешь поверить.
Я приказал Сахнову вместе с цыганом отвести коня хозяевам. Цыган сначала упирался, но пошел.
Вернулись они скоро. И Сахнов принялся за свои обязанности. Я все же сказал ему, что бил он цыгана зря. Сахнов промолчал. А потом вдруг как-то очень горестно проговорил:
— Эх, если б кто-нибудь так же, а то и более жестоко избил меня, когда я в четырнадцать лет в первый раз взял чужое — тоже лошадь украл! Вряд ли тогда я познал бы тюрьму и потерял бы столько золотых годков своей жизни.
Мы взяли пленных.
Ночью окружили маленькое сельцо, утром атаковали засевших там гитлеровцев. В полдень тридцать два фашиста сдались нам в плен. И это только нам, нашему подразделению.
Обмотанные черт знает в какие лохмотья, отчаявшиеся немцы побросали оружие и подняли руки вверх. Мои ребята с молчаливым презрением и удивлением смотрят на них. Двое из них ранены. Сахнов перевязал им раны, дал глотнуть водки.