Жаждущая земля. Три дня в августе
Шрифт:
— Не твоя забота, — невпопад бросает Андрюс.
Вжик!.. Вжик!.. Вжик!..
«Вот распалилась девка, а…» — Губы Андрюса раздвигает усмешка.
…Он возвращался тогда от председателя сельсовета. Был теплый майский вечер, на поля опускался туман, придорожные усадьбы утопали в сумерках. В болотцах квакали лягушки, в ольшаниках взахлеб пели соловьи, идти было легко, ноги сами несли.
У ворот Кряуны изгородь подпирали три паренька. Старший из них, сын Валюкене Мечис, дымил самокруткой, но, завидев Андрюса, швырнул ее в канаву. Все замолчали.
С другого конца
— Свято-ой Берна-ард…
— Молись за на-ас!.. — откликнулся хор.
— Свято-ой Фили-ипп…
— Молись за на-ас…
Андрюс остановился перед пареньками.
— Что ж не молитесь, раз пришли?
Они подтолкнули друг друга, фыркнули.
— Да… да выгнали, — подтянул штаны Мечис.
— Выгнали? За что выгнали?
— Да этот вот, — щелкнул он босого долговязого паренька, — жеребец воздух испортил, а тот дуралей как рассмеется — в штаны напустил… По всей избе потекло…
Андрюс расхохотался от души, как давно уже не смеялся.
— Ну и не везет же, ох-хо-хо!..
— Ничего, мы уже придумали: дай только бабы домой пойдут…
Тут они загоготали втроем, и Андрюс не расслышал, что они собираются сделать.
Возле хлева бродил сам Кряуна.
— Знаешь, у тебя, как на похоронах!
Кряуна прислонил вилы к стене, вытряхнул из деревянных башмаков соломинки.
— Девки развлекаются. Что делать нынче молодым? Да еще старухи на них насели…
Кряуна позвал Андрюса в избу. Из сеней он заглянул в открытую дверь горницы. На шкафчике мигали два огарка, освещая образ матери божьей Островоротной; по бокам стояли два больших «веника» белой и лиловой сирени; их удушливый запах проникал даже в сени. Кто стоял на коленях, кто сидел на лавке — бабы с детьми, девушки, видны были и широкие мужские спины.
— Сми-илуйся над на-ами! — молились ленивые, усталые голоса.
Сели за стол, в кухне, и Кряуна, пошарив в потемках под лавкой, достал бутылку.
— С яровыми управился?
— Сколько осилил, столько посеял. Хватит.
— А картошка?
— Самую малость посадить успел. Кропотливая работа.
— Твое здоровье, Андрюс!
— Твое тоже!
Они сидели в полумраке, на ощупь наливали водку в стакан, ломали хлеб, жевали сало и говорили о севе и близком сенокосе, о войне в Корее и втором муже Валюкене. А в горнице звенело песнопение…
Мукой своею и верой своею Покой нам даруй, пресвятая…В сенях загремели шаги, загалдели женщины. Вбежала Анеле, огляделась и бросилась было назад, но отец схватил ее за руку и усадил.
— Не узнала тебя, Андрюс, богатый будешь.
— У меня и сейчас всего завались.
— А девок?
От Анеле дохнуло жаром, и Андрюс подал ей наполненный стаканчик:
— Хлопни.
Анеле выпила, вытерла рукой пухлые губы и хихикнула.
Взвизгнул аккордеон, и мужские голоса поначалу запели несмело, а потом изо всей мочи рванули:
Так— Придешь танцевать? — Анеле положила ладонь на руку Андрюса и, поднявшись, добавила: — Может, там чего прибрать надо. Я сейчас!
Хлопнула дверь, и нет Анеле.
— Ты выпей, Андрюс, — напомнил Кряуна и придвинулся к Андрюсу, обнял за плечи. — Жениться тебе надо, Андрюс. Хоть плачь, жена нужна.
— Знаю.
— Ни черта ты не знаешь, что тебе нужно. Не просто девку в кровать взять, а такую, чтоб умела все бабье хозяйство в руках держать. Ты меня слышишь, Андрюс? Выпей, говорю.
Андрюс выпил до дна и стукнул стаканчиком по столу.
— Тересе — работяга, — гнул свое Кряуна, — и сердце у нее золотое. Я ж не говорю, что она тебе не пара! Я тебе говорю: прикинь все как есть и осмотрись. Подальше, за свой плетень погляди, ты слышишь, Андрюс?
Вернулась Анеле и подсела к гостю.
— Может, закуску какую сделать? — забеспокоилась она.
— Чего там ночью возиться, не стоит.
— Выпьем! — напомнил отец.
Жаркая ляжка Анеле огнем обжигала Андрюса, и он даже отодвинулся, но девка, чтоб ее холера, снова придвинулась!
— Станцуем?
Андрюс был в гостях, и Анеле знала права хозяйки.
— Да что я там…
— Не упирайся, Андрюс, когда девушка приглашает! — наставительно сказал Кряуна, закатив пустую бутылку под лавку.
Ноги были тяжелые, глаза видели все как в тумане, и Андрюс по-медвежьи топтался на месте. Кружилось несколько пар, из углов глазели на них ребятишки, у стен фыркали робкие девчата.
После второго танца Андрюс заупрямился — надо домой, и Анеле снова воспользовалась правами хозяйки, проводила до калитки. Стали под кустом сирени, свесившим ветки над забором. Андрюс смотрел на дорогу, Анеле — на Андрюса.
— Чего так редко заходишь?
— Да все недосуг.
— Завтра приходи.
— Не знаю, — ответил Андрюс. Завтра он целый день будет раскидывать навоз на картофельном поле, так что вечером…
— Приходи, — дохнула ему прямо в лицо Анеле.
Андрюс обнял девушку, потискал, потыкался бородой, хотел позвать в вишенник, но на дороге слонялись пареньки да почему-то припомнилась Тересе, и вдруг его охватила лень, устал он после дневных трудов.
— Приду как-нибудь, — пообещал он и один как перст побрел по дороге.
Не пошел ни завтра, ни послезавтра. А Кряуна при каждой встрече все долбил: оглядись, выйди за свой хутор, девок пруд пруди, хоть и Тересе ничего, худого слова не скажу. И непременно добавлял: «Анеле все уши мне прожужжала. Нравишься ты ей».
Андрюс все ждал: вот управится с работами, выпадет свободный часок — как-нибудь вечерком…
Но работа подгоняла работу, хоть ты тресни… Может, когда рожь скосит…
Вжик!.. Вжик! Вжик!
«Вот холера», — Андрюсу становится стыдно своих мыслей, он оглядывается на Тересе. С Анеле и не сравнить. Трещотка. Ну и пускай ее трещит, пускай отец сватает, а Андрюс помолчит, ему нужна помощь Кряуны. А вот если в жены Анеле взять, Кряуна всегда под боком будет, хоть каждый день работать зови…