Железноцвет
Шрифт:
– С чего ты взял?
– Потому что имею… опыт общения с ним.
– Тогда надо выйти на него! – говорит Зоя, и поднимается с дивана. – Мы должны помочь Аркаше, по-любому.
– Не так все просто, – говорю я, и подхожу к окну.
Мой дом стоит на вершине сопки, и из окон гостиной открывается вид на мрачный простор железнодорожного узла, который скоро станет единственной нитью, связывающей город с землей, лежащей за пустошами.
– Че сложного-то? – интересуется Зоя.
– Для начала – придется найти Удильщика. Для Управления он, формально – враг вообще. Номера своего он мне не оставил, а значит, надо лично наведаться к нему. Придется лезть
– В смысле?
– А в прямом. Удильщик никогда не выходит на поверхность. Сеть подземных коммуникаций он превратил в свое герцогство.
– Но ты-то ведь сможешь пройти? – с надеждой спрашивает Зоя.
– Может быть. Я давно с ним не виделся, так что…
– Если можешь – иди, – решительно заявляет Зоя. – Не знаю, сколько Аркаша протянет, если ничего не сделать. Пока наложу швы, помогу ему, чем смогу, а ты – иди.
Я киваю и направляюсь к выходу, но Зоя окликает меня, когда я уже стою на пороге:
– Слушай, я тут подумала – не тему того, что дальше делать…
– Потом, – говорю я. – Сначала выручим Аркадия. После будем выпутываться, – добавляю я. Зоя, подумав, кивает в ответ.
На ходу проглотив остывший чай, я выхожу в прихожую. Фенамин уже начинает действовать, и силы потихоньку возвращаются ко мне. Зоя подходит через пару минут, когда я надеваю бронежилет. Она помогает мне затянуть ремни, а после подпирает плечом косяк и молча следит за тем, как я натягиваю шинель и проверяю магазин своего “Шестопера”.
– Симпатичная мортира, – говорит Зоя. – Никогда таких не видела. Чем ты ее кормишь?
– 11,5х39 мм, бронебойно-разрывной отравляющий. “Шестопер” произвели серией всего в 700 экземпляров.
– Для борьбы с онанизмом, не иначе.
– Сразу видно, что ты у нас недавно, – говорю я, убирая пистолет в кобуру. Зоя следит за мной.
– Ты смелый, – подумав, говорит она. – Не знаю пока, по дурости или нет.
Я молча застегиваю шинель.
– Чего? – спрашивает Зоя.
– Я думал, ты пришла отговаривать.
– Я-то? – удивляется Зоя. – Нет, конечно. Нужно всегда действовать первым. Бить первым.
Она прикуривает новую сигарету от старой, а бычок, затушив, кладет в карман.
– Возвращайся живым, Петя.
***
Луна, белая и перетянутая облаками, как ремнями, глядит на меня сверху, когда я выхожу на улицу. Мощный порывистый ветер приходит в смерзшийся город из пустоши. На фоне его завываний можно уловить редкие ночные шумы: то взвизгнут лохматой покрышкой, то захлопают хлопушками, а то и закричат бодро. Окна обитаемых квартир задраены ставнями, и благонадежных людей в такую пору не встретишь на улице. Я углубляюсь в извилины старых кварталов, грязно-кривые, уютные и знакомые мне интимно. Знающий человек без труда скроется здесь от кого угодно и куда угодно доберется, у такого человека в этом лабиринте одна беда – за каждым поворотом скрываются фантомы из минувших дней, воспоминания об ошибках, протертые от еженощной перемотки и повтора.
Сколько себя помню, это место всегда было таким. Ну, может, чуть поопрятнее. Шарлотта ненавидела и боялась его, как столь многие в те годы. Отец приехал сюда, как только смог. Тогда все люди словно поделились на две половины: одни бежали как можно дальше отсюда, другие же стремились сюда, как мотыльки на огонь; никто не остался равнодушным. Не был равнодушным и я. Я ненавидел этот город, и страшился его, но, когда отец принял решение о нашем переезде, я понял, что выбора нет. Вика была здесь, а где она – там и я.
Мне было 15, когда меня привезли сюда. Аркадий уже стал курсантом,
Поначалу, общий страх поддерживал хлипкое перемирие между метрополией и провинциями. Я помню, как, услышав вой сирены, долетающий со стороны реки, Лидия Матвеевна зажевывала свою лекцию, и как трясся учебник в ее сушеных ручках. Мы все замирали, как перепуганные мышки, когда сирена начинала реветь. У сирены был жуткий, надрывный голос, невероятно низкий, протяжный и словно бы надтреснутый, ни на что не похожий. Сидевшая со мной Ленка Стеблова стискивала мою руку и прижималась ко мне каждый раз, когда сирена начинала выть. Но сирена следовала за сиреной, и каждый раз была ложная тревога. Не знаю, скольким на том берегу эта ложная тревога стоила жизней, но для нас она означала только путешествие под потолки бомбоубежища на пару часов – маленькое приключение, которым я скоро начал наслаждаться. Ничего не происходило, и страх спал. Мы привыкли.
На пятую неделю после моего переезда начались первые драки. Приезжие держались поодиночке или в компании земляков, а вот коренные быстро перегруппировались в единое подразделение, объединенные нищетой и непониманием того, за что их жизнь оказалась разрушена этими погаными нуворишами, то есть нами. На то, почему так получилось и какую роль в этом играют родители, было наплевать одинаково всем. Разумеется, я тоже попал под категорию богачей, хотя тогда кроме формы у меня была лишь пара штанов и потертая куртка, да выбор между тем, сводить ли девчонку в кино, или иметь возможность ездить на трамвае. Первый раз меня побили в уборной, где старшеклассники Юра и Мендельштейн учили меня курить коноплю, а я учил Ленку быть взрослой. Из-за этого, наверное, курить я и так и не начал. В тот день я сделал ноги, выпрыгнув в окно, и отделался парой синяков и разбитыми губами, а вот курильщикам, также причисленным к классу эксплуататоров, пришлось несладко. Им пришлось, по словам Вирджи, вождя рабочего восстания, “вкусить параши”.
Вирджилиу, также известный как Мамалыжник, смаковал эту формулировку, словно цитату кого-то из древних, ибо она была единственным наследством его папаши, известного эксгибициониста и добытчика сибирских руд. Вирджи правил рукой, настолько железной, насколько позволял алкогольный синдром плода. От его холинолитических настроений вся школа пребывала в ужасе, особенно когда в город завозили “Момент”. Один глаз Вирджи был коричневым, а второй – черным, и зубы его были похожи на забор поглощенного бурьяном совхоза. Своими обезьяньими руками он на раз сгибал в дугу прут арматуры, а его бетонный череп и перегоревший мозг выдерживали удары самых дюжих старшеклассников. Директор обращался к нему на “Вы” и здоровался за руку, а старшеклассницы с неохотной покорностью отдавали Вирджи свою невинность. Ленка Стеблова тоже ушла к Вирджи какое-то время гуляла с ним, но потом вернулась обратно.