Железноцвет
Шрифт:
Вместе с группой единомышленников, мы пришли к выводу, что давиться гранитом плебейской грамоты таким видным интеллигентам, как мы, вовсе не к лицу. Особенно, если это означало, что придется “вкушать парашу”, исправно сервируемую школьной буржуазии каждый божий день. Быстро выяснилось, что вместе весело вовсе не шагать по просторам, а хлестать отраву за гаражами, переделанными из контейнеров, и срывающимся голосом орать под гитару запрещенные песни. Голубой вагон нашего светлого будущего никуда не катится, а лежал себе и прорастал ржавчиной на городской свалке, качаясь лишь тогда, когда в его недры мы зазывали девчонок. Но прошла пара месяцев, и облезлые гаражи утратили свой шарм. Гитара разбилась о чью-то голову в одном из дебатов нашего кружка интеллектуалов, а Ленка удивила всех, переведясь в экстернат. Оттуда она поступила в столичный ВУЗ, но ВУЗ закрылся, а вместо него открылась моя будущая альма-матер. Ленка сумела
Мои товарищи начали спиваться, поддавшись квадратно-гнездовой атмосфере закрытого города, а впоследствии ввязались в торговлю потекшим со стороны реки клещом. В итоге, я оказался на улице, предоставленный самому себе в городе, стертом с карты страны. Вечерами я откапывал свою форму из тайника, переодевался и чинно возвращался домой, к матери. Днями я слонялся туда-сюда, иногда играл сам с собой в разведчика, делал ловушки и оставлял тайные метки мелом. Можно сказать, я устроил себе детство, которого ни до, ни после этого у меня уже не было. Я сам заполнял свой школьный дневник, ловко расписываясь за всех подряд, а Лидию Матвеевну подкупал тортами, которые экспроприировал из кладовки Универмага. Помню, она все время тряслась, как озимый лист на ветру, и пила валокордин чашками. Я знал, что у Лидии был дома больной сын, и что болен он совсем не церебральным параличом, как она всех убеждала. Мне кажется, я был ее любимым учеником. Отец не замечал вообще ничего, Шарлотта устраивала мне только редкие разносы. Компас ее настроения вращался с севера на юг и обратно с завидной частотой: то она не могла нарадоваться успехам Вики, то впадала в истерию, услышав новости с фронтов, и потом часами вызванивала Аркадия. Меня все это устраивало. Я любил быть невидимым, это не было мне в тягость. Я ел, спал и растворялся в лабиринте переулков промрайона, примыкавшего к задворкам школы. Со временем, мои приключения и проделки становились все менее невинными, я все больше и больше втягивался в уличные дела.
Потом детство закончилось окончательно, и я выбрал в жизни тот путь, на котором нахожусь сейчас. Почему я выбрал именно его? Я не знаю. Может, чтобы уйти с улицы. Может и нет. Почему я вернулся в Петербург, зачем подал прошение о приеме в альма-матер? Потому, что наконец полюбил других людей, захотел защитить их от того зла, с которым столкнулся сам – так я соврал на собеседовании, и преподаватель, иссушенный инвалид по фамилии Герцен, скривил губы и поставил галку в каком-то табеле. Это я сообщил отцу, и он коротко кивнул, не отрываясь от экрана рабочего вычислителя. Я сказал об этом Виктории, и она сочувственно улыбнулась. Конечно, даже тогдашний я в такое не мог поверить. Но, по крайней мере, тогдашний я изо всех сил старался верить в свое вранье. Я уже давно позабыл, почему встал на этот путь, и теперь мне все сложнее отмахнуться от вопроса о том, что я делаю в этих руинах, два года спустя после того, как все для меня окончательно потеряло смысл.
***
Школу №11 Управлению пришлось снести после того, как в ходе самого первого прорыва весь район попал под артобстрел. Под одними руинами оказались похоронены ученики и учителя, приезжие и коренные. Все, кто не прогуливал. Лидия Матвеевна тоже была там. Сирена не сработала, никто не успел спуститься в убежище. Новую школу не построили, потому как теперь школы строятся только под началом Адмиралтейства, а учатся в них не школьники, а кадеты. Сегодня нужда опять привела меня в этот полузаброшенный район.
Силы 303-й сейчас сосредоточены вокруг руин Штаба, вдалеке отсюда, так что я легко обхожу немногочисленных патрульных, тяжело дышащих в противогазы. Со стороны реки слышатся разрозненные выстрелы. Надеюсь, к моменту моего возвращения режим “А” уже снимут. Если я вернусь, конечно. Переплетение боковых улиц выводит меня на задворки Первого Универмага, отделенные от руин моей школы только забором. Цветастая скандинавская обшивка Универмага отвалилась, а выцветшие его плакаты зазывают на давно пропущенные кинопремьеры. У Первого Универмага непростая, но понятная судьба. Построен он был тогда, когда о плановом устаревании не знали, и поэтому простоял, не пошатнувшись, до подъема Железного занавеса. Рука рынка пришила Универмагу эскалаторы, стеклянные лифты, сетевые рестораны, бутики, мультиплекс и броское новое название. Самодостаточность и замещение комплекс встретил так же спокойно: импортные закусочные сменили белорусские, супермаркет – рынок; лифты остановились. Когда начался голод, в здании, к тому моменту переименованном обратно в Первый Универмаг, начали хранить зерно и развернули столовые для голодающих. В последнем рабочем кинозале теперь крутят фильмы о предыдущей войне, на месте бутиков сделали военкомат. Свидетелем всех этих перемен стало маленькое ателье мод, расположенное на первом этаже. Каким-то чудом оно пережило реформы, свободы и несвободы, разные флаги, фальшивые деньги
Я выхожу на середину двора. Там, рядом с штабелем посиневших и развалившихся поддонов – крышка канализационного люка. Я подцепляю люк и аккуратно поднимаю, держа спину идеально прямой. Внутрь я лезть не тороплюсь. Я достаю мультиинструмент и, наклонившись, заглядываю в чернеющую шахту коллектора. Опасения подтверждаются – над третьей сверху ступенькой я замечаю натянутую посреди шахты нить, на метр ниже – еще одну, идущую перпендикулярно. Недалекого морпеха, полезь он сюда, ждал бы сюрприз, и до пролегающего под шахтой тоннеля он добрался бы по частям.
Осторожно перекусив проволоку, я начинаю спуск.
Наставления для морпехов 303-й строго наказывают держаться подальше от коллекторов и тоннелей коммуникации. Официальная причина – риск обрушения. Половина тоннелей была взорвана тогда, когда мы потеряли Новый Город, в день первого прорыва. Вторая половина была заминирована. Взрывали и минировали без всякой централизации, и никто теперь не знает, какой тоннель рухнет на голову первой крысе, которая слишком громко кашлянет. В тоннелях действительно небезопасно, но главная причина избегать их – это не то, что здесь заложено, а те, кто тут проживает. Новые обитатели наполнили коллекторы ловушками, заблокировали неугодные им проходы и откопали многие взорванные. Старые карты не имеют к сегодняшним реалиям подземелий никакого отношения.
Тоннель – черный и ослизлый, как потроха. Здесь нет звуков, кроме эха от моих шагов и шума капающей отовсюду воды. Местным не нужны глаза, чтобы видеть, поэтому я не спешу доставать пистолет, а ладони держу на виду.
Впервые я угодил в эти тоннели во время стажировки в альма-матер, примерно за год до Предательства Воронина. Я был в группе, занимавшейся расследованием серии ритуальных убийств, происходивших возле коллекторных шахт. Не знаю, приметил ли меня тогда Удильщик, но думаю, что да. Никто не слышал об Удильщике до Зарницы, и то, что он появился в городе всего неделю после гибели прибрежных городов, породило немало слухов. В одну безлунную ночь, Удильщик всплыл откуда-то из недр канализации, разом подмяв под себя всех, кто жил и промышлял в коллекторах: торговцев клещом, дезертиров, проституток и всех прочих, положив конец их самодеятельности. Многим такой поворот событий пришелся не по нраву. Три дня и три ночи под улицами города гремели выстрелы, и на третий день трупов скопилось столько, что коллекторы начали забиваться; по боковым улицам потекли розовые ручьи. На четвертый день остатки детей подземелья безоговорочно капитулировали, и с тех пор никто не смеет оспаривать царственность Удильщика. У Управления с ним договоренность: Удильщик никогда не покидает подземелий и дает Управлению ценную информацию, а в обмен Управление гарантирует его неприкосновенность и держит морпехов подальше от его владений. Всем хорошо, кроме изуродованных девочек, которых мы иногда находим в канализационных шахтах.
В эти дни Удильщик правит из одного из центральных узлов водоснабжения, расположенного неподалеку от набережной. Единственный способ туда попасть – через хитросплетения подземных коммуникаций, ведущих от Универмага. Я иду не торопясь, ориентируясь по едва заметным знакам на стенах и потолке. Я стараюсь не спешить, чтобы не ошибиться поворотом, но нет-нет да поглядываю на часы. У Аркадия все меньше времени.
Честно говоря, я почти рад этой веселенькой прогулке. Она отвлекает меня от мыслей о тех, кто погиб при атаке на Штаб. О Маше из саперного отдела, о товарищах по работе, пусть и нелюбимых, но все равно близких. Об орлятах, которых отправил на смерть. Не впервой, но к такому не привыкнешь. А может, это просто я ослаб. Сдал. Кто за всем этим стоит? Слишком долго я прятал голову в песок, и вот что в итоге получилось. Теперь как-то надо из всего этого выпутываться, надо понять, что вообще сейчас происходит в городе. Удильщик наверняка что-нибудь, да знает, вот только он мне ничего не станет объяснять. В любом случае, нужно помочь брату. Зачем он полез в этот город? Что ему было нужно от Штаба? От Алхимика?
Так, стоп. Эту развилку я не знаю. Надо вернуться назад, сориентироваться… Я прибываю в сомнениях, осматривая стены на предмет знаков, когда мои глаза вдруг начинают сбоить. Зрение смещается по спектру, и на мгновение я вижу мир только в инфракрасных тонах, а потом все погружается в темноту. Нет-нет-нет, только не сейчас! Будь прокляты эти глаза! Чертов клещ…
Теперь я стою в абсолютной мгле, беспросветной, как океанская впадина. Я слеп, как крот, и так же беспомощен. Ну, ну давай, давай же! Ослепнув, я пытаюсь положиться на слух, но он, за годы службы притупленный тиннитусом, меня не выручает. Хотя нет, погоди, вроде есть что-то…