Железнодорожница
Шрифт:
Сидеть со старушками? Зачем?
— Да некогда, — я приветливо им улыбнулась, — дома дел полно!
И вдруг во двор с ревом и грохотом ворвался знакомый грузовик с голубой кабиной. Все, кто был на дороге, отошли в сторону. И я в том числе. Вадим, что ли? Заехав в кармашек, грузовик потарахтел минут несколько и заглох.
Я увидела, как дед и Ритка побежали к грузовику.
Дверь кабины некоторое время не открывалась. А, когда открылась, из нее вывалилось тело, которое дед едва успел подхватить.
Я остолбенела. Вадим до такой степени пьяный?
Он же ходить не может в таком состоянии, как он ездит?
Мужики подскочили со своих лавочек и побежали помогать деду поддержать алкоголика в устойчивом положении.
Вадим с трудом встал на ноги, машинально отряхнул брюки, и завис, раскачиваясь на одном месте.
— Пойдем, пойдем домой, — дед и еще какой-то мужик подставили свои плечи и поволокли его к нашему подъезду. Расстроенная Ритка шла рядом. Брови и губы у нее дрожали от сдерживаемого плача. Другие дети, застыв, смотрели на нее.
Бормоча что-то несвязное, Вадим вдруг остановился, как вкопанный.
— Пойдем, пойдем, — уговаривал его дед, но пьяный мужик не слушал, мотал головой и продолжал что-то бормотать.
Непослушными руками он принялся расстегивать ширинку. Я замерла в ужасе. А Вадим на глазах у всего двора все-таки вытащил свое хозяйство и принялся поливать мочой асфальтированную дорожку перед домом.
Двор замер. Люди — все, кто там находился, повернули головы в сторону безобразника и расширенными глазами наблюдали за происходящим.
Я почувствовала, как жгучий стыд горячей волной заливает лицо и шею. Мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Я взглянула на Ритку. Девочка смотрела прямо перед собой с отреченным и обреченным видом. Такое впечатление, что ей не впервой видеть подобные выкрутасы отца.
Сделав свое дело, Вадим опять начал переставлять ноги по направлению к подъезду. Дед с соседским мужиком продолжали тащить его. Кто-то перед ними открыл деревянную дверь подъезда. Медленно, но верно, операция по доставке тела в квартиру продолжалась.
Я тоже шла медленно, прощаясь со своими мечтами пойти завтра в райисполком. Мы с Риткой зашли домой, когда Вадим уже валялся в ботинках на диване.
Я без сил бухнулась в кресло у журнального столика. Чувство стыда перед дедом, перед Риткой, перед всем двором не отпускало меня. Хотя в чем я-то виновата?
А еще некоторые умники говорят «главное — дети». Вон у такого хорошего деда трое детей. А что с них толку? Один проиграл все родительские награды, а потом чуть по миру не пустил с разменом квартиры. Другая привела в дом мужа-пьяницу. Третья умотала в ГДР, облапошив собственную сестру, а, вернувшись, и носа не кажет.
Дед как раз заглянул в зал:
— Может, тебе суп разогреть? Я сегодня суп сварил из куриных шеек.
— Слушай, ты прости меня, что я привела в дом это, — я кивнула на Вадима.
Дед остановил на мне изумленный взгляд из-под стекол очков.
— Неужели он и тебя довел? Ты раньше всегда защищала его, говорила, что
— Не понимаю, как он мог напиться. У него ведь денег нет.
— Свинья везде грязь найдет, — со знанием дела констатировал дед.
— Интересно, отпросился он на завтра с работы? Надо же в райисполком идти, — поделилась я своей тревогой. — И опять же, сможет ли он пойти с такого бодуна?
— Да ты и сама можешь сходить. Покажешь им штамп в паспорте, что жена законная.
— Жена-то жена, однако, он ответственный квартиросъемщик, у него прописка на Русской, 27-в. Но, если не проспится, придется самой идти. Хотя бы проконсультироваться.
Наевшись супу с куриными шейками, я крепко задумалась. Совершенно ясно, что надо получать ордер и переселять Вадима в другую квартиру. Можно, собственно, и не разводиться. Просто пусть поживет один. Пусть посидит пару дней на голодном пайке. Может, тогда и придет в себя?
Когда ко мне прибегали измученные мамы наших двоечников и плакали:
— Ой, не знаю, что с ним делать. На машине привожу его к университету, а он дождется, пока я уеду, и идет гулять вместо занятий. Говорю ему, говорю — сынок, образование надо получить. А он: «Выйди из моей комнаты!» Дверями хлопает, орет на меня. Ему бы только в игры свои на компьютере играть!
Я таких мам утешать не пыталась, всегда рубила правду-матку:
— Вы поймите, пока вы за ним бегаете, уговариваете, на машине возите, квартиру и еду оплачиваете, компьютеры покупаете, толку не будет! Вашему сыну есть восемнадцать лет? Вот и отправьте его на свои хлеба. Какая его комната, это ваша комната, которую вы заработали и оплачиваете! Он сам что-нибудь заработал, чтобы дверями хлопать?
— Но ребенок сам не сможет добиться, — лепетали такие мамы, — ему помочь надо.
— Чем быстрее вы ему дадите пинка в самостоятельную жизнь, тем он быстрее всего добьется, уж поверьте. Пару раз с работы уволят за опоздание или прогул. Пару дней посидит голодный и без интернета. Вот тогда научится правильно себя вести.
Но, понятное дело, мамы в слезах выбегали из моего кабинета, не сделав никаких выводов. Они думали, что раз я своих детей не имею, то ничего не понимаю в психологии и воспитании. Наивные!
А я лишь плечами пожимала. Ну, хотят люди тянуть своих великовозрастных детей, пусть тянут до самой пенсии, не моя проблема…
Посреди ночи я проснулась оттого, что хотелось в туалет. Выйдя в коридор, я увидела, что на кухне горит свет, и оттуда доносятся какие-то странные, чавкающие звуки.
Я заглянула в кухню.
На маленьком столике стояла кастрюля с супом. Вадим — с красной мордой, лохматый, опухший и грязный, с полуприкрытыми глазами, -покачиваясь, стоял рядом. Поглощенный своим занятием, он меня даже не видел. Поварешкой он черпал суп и с чавканьем жадно хлебал прямо из поварешки. Вся его одежда и стол были забрызганы супом. На полу валялись скорлупки от яиц.