Жемчужница
Шрифт:
— Это нечто вроде танца, да? — парень задумчиво помотал головой и издал длинное «хмм». Алана заметила, что по ту сторону костра так и не двинувшийся со своего места ни на миллиметр Неа приподнял веки и теперь наблюдает за братом из-под ресниц. Щелочки его прикрытых золотых глаз загадочно поблескивали в бликах огня, и от этого старший Уолкер казался опасным хищником, выжидающим, когда его жертва даст слабину.
О, он явно не перестал замечать Ману — намеренно или нет, — он продолжал наблюдать за ним почти неотрывно, но теперь делал это так незаметно, как только мог.
Впрочем, не одна Алана увидела хитрость потомка Элайзы. Тики, метнув быстрый
На поляну окончательно опустилась ночь, тихая и ясная, полная стрекота насекомых, шуршания травы за границей лагеря и потрескивая жира на огне — жарили где-то уже добытую и просто одуряюще пахнущую зайчатину, на которую недавно так облизывался Неа.
И в этой ясной душистой ночи Мана учил Алану танцевать.
Не сказать, что все выходило прекрасно, потому что девушка путалась в ногах, постоянно запиналась и падала, прихватывая за собой и вскрикивающего от неожиданности мужчину, а потом они на пару смеялись, испачканные в траве и обдаваемые жаром, казалось, танцующего вместе с ними костра. А потом к ним присоединился ещё и Изу, смешно размахивающий руками и скачущий вокруг Аланы словно морской конёк, и Тики наблюдал за ними с таким счастливым и довольным лицом, что ужасно хотелось просто броситься ему на шею и целовать без устали — и в губы, и в щёки, и в нос.
В итоге исполнить молитву так и не удалось, потому что в неуклюжих движениях не было ничего, что могло бы содержать силу для пробуждения спящего сотни лет храма, но Микк смеялся, и душа его сияла словно маленькое солнце.
И когда Алана, запыхавшаяся и уставшая, приземлилась вновь рядом с ним, мужчина уткнулся лбом ей в плечо и захохотал в голос, словно не имея сил остановиться.
— Это было великолепно! — и великолепно это было явно в том смысле, что смешно, но девушка ни капельки не обиделась — потому что Тики горячо дышал ей в плечо и щекотал шею волосами, и от этого только больше хотелось целовать и гладить его, расслабленного и веселого, тянущегося к ней и как будто всеми силами желающего показать, что он любит и лелеет ее.
Недостойную этого, но счастливую тем, что может ощущать это.
Алана зажмурилась прижимаясь к нему, и, распахнув глаза спустя пару секунд, обнаружила, что стала частью коллективных объятий, потому что Изу весело пищал, зажатый между ними и пытался выпутаться из их рук, чтобы сбежать на другую сторону костра, где дремал в гордом одиночестве Неа.
— Он очень привязался к нему… — вдруг произнес наблюдающий за происходящим Мана. — И чего в нем такого особенного? — вдруг как-то совершенно безнадежно вздохнул он.
Тики наградил его скептическим взглядом, заставив Алану от этого вида подавить вырывающийся наружу смешок, и усмехнулся с таким всезнающим видом, что девушка всё же не выдержала и рассмеялась, пряча лицо у него на плече.
— Обидно, что сын мой к тебе не лезет? — ехидно поинтересовался Микк с лукавыми искрами в глазах и хохотнул, когда Мана возмущённо притопнул ногой, недовольно надувшись. — Просто Неа ему понравился, не дуйся, — ободряюще сказал мужчина, похлопав его по спине, и тот горестно вздохнул, никак не комментируя это.
Они с несколько минут сидели молча, и Алана вслушивалась в треск поленьев, в приглушённые разговоры караванщиков, в тихие песни и шорох взметающихся к небу огненных всполохов. Интересно, а Элайза тоже слышала все это? Тоже сидела вот так перед костром в объятиях
Стала понимать, почему старшая царевна полюбила сушу.
Мана вдруг неловко прокашлялся, привлекая к себе внимание, и, облизнувшись, неуверенно выдохнул, словно боялся задавать вопрос:
— Мне вот всегда было интересно, а русалки могут заниматься чем-нибудь кроме… ну… семьи и службы океану?
Алана с пару секунд смотрела на него не моргая и рассмеялась, ловя удивлённый взгляд.
— Ну просто ты говорила, что тебя не готовили для службы, потому мне… — принялся поспешно объяснять Мана, взволнованно переплетая пальцы, и его душа сконфуженно затрепетала, словно потревоженная поверхность обычно спокойного озера.
— Меня не готовили для службы Верховной жрицей, — с улыбкой пояснила девушка, глубоко вздыхая и смотря, как Изу о чём-то переговаривается с лениво отвечающим ему Неа. — Это особая должность, которую занимает самая могущественная царевна, та, кто лучше всех говорит с водой и по силе стоит сразу после царя, — она вспомнила Энку, которая вечно пропадала в главном храме, отчего виделись они с ней очень редко, но этого было достаточно, чтобы проникнуться к серьёзной и собранной сестре любовью. — Лунноволосых же никогда не допускали даже к простой службе океану, потому что считается, что мы заклинаем господина и отравляем его своими песнями, — Тики напрягся, а Алана буквально почувствовала, как гневно раздулась его душа, опаляя грудь праведной злостью, и успокаивающе провела ладонью по руке мужчины, отчего тот сжал челюсти, но всё же чуть поостыл. — Да и не особо-то мне и хотелось, — призналась она со смешком и заметила, как приподнялись в удивление брови Маны. — Я учила историю и географию, знакомилась с языками и культурами, — с улыбкой начала девушка. — Я хотела быть послом, дипломатом. Хотела налаживать связи с другими государствами, но, к сожалению, началась война и меня заперли в бухте, — закончила она, пожав плечами, и улыбнулась, прикрывая глаза и потираясь виском о плечо Тики.
Старшей царевной, первой после Элайзы, была Энка. В общем-то, Верховной жрицей она стала после того, как Зиргена прокляла Элайзу, лишив ее возможности говорить с океаном и петь ему. Саму же Алану к этому не готовили никогда хотя бы потому, что она была самой младшей сестрой. Мог ли кто-то подумать, что когда-нибудь наука быть жрицей — и не простой жрицей, а той, что стоит над всеми — ей может пригодиться?
Тики, совершенно не стесняясь присутствия Маны и наблюдающего за ними искоса Неа, легко чмокнул ее в уголок губ и улыбнулся. Как будто заметил, что мрачные мысли снова обуяли ее, и поспешил спасти.
Мана спрятал улыбку в зевке, явно не желая смущать их, и ничего не сказал, только засветился, радуясь, и девушка ощутила, что краснеет.
Впрочем, это был приятный румянец. Какой-то словно бы согревающий. Когда краснеешь от смущения, но знаешь точно, что тебя не осудят и над тобой никогда не засмеются, а если и засмеются, то беззлобно.
Когда ты… часть семьи?
— Ну… — Микк легко погладил ее по боку, сползая ладонью ниже, к бедру, словно для него это был какой-то новый знак, какой-то намек. Возможность… сделать что? Может быть, показать, что он хочет поцеловать ее? Ведь он не мог ощущать того же, что ощущала она, если кто-то задевал его бедра. Значит ли это, что для него этот жест означал скорее не сам поцелуй, а возможность сказать о нём?