Жемчужница

Anice and Jennifer

Лави ощутил, как позорно задрожали губы при мысли об этом, и, сердясь сам на себя, хлопнул хвостом, разгоняя по воде несильный вихрь и поспешно устремляясь к берегу.

Он еще успеет понежиться пару минут в прибое, прежде чем Алана ощутит его присутствие и привяжется с попыткой завязать разговор.

…или не успеет.

Алана вдруг оказалась перед ним, румяная и пышущая радостью, старательно прячущаяся за морской пеной (а ещё она была в просторной рубахе, наверняка принадлежавшей Тики или кому-то из братьев, — вообще дикость, по мнению Лави), воодушевлённо улыбающаяся, словно увидела что-то,

что давно хотела увидеть.

— Так ты всё-таки соскучился! — обрадованно воскликнула она — так, словно прекрасно знала об этом и раньше, а сейчас лишь подтверждала свои слова. Лави неприязненно сморщился, кривя губы, и поспешил покинуть воду, тут же ускоряясь и оказываясь у берега. — Да подожди же! — крикнула вдогонку зубатка, бросаясь за ним, но могла ли догнать здорового тритона ущербная русалка, лишённая плавников? Конечно же нет.

А потому Лави довольно хмыкнул, когда, срастив хвост, не обнаружил ведьмы рядом (океан же мог помочь ей, но почему-то… не думай об этом, не смей думать), и шагнул в песок, накаляя вокруг себя воздух, чтобы согреться, после чего подхватил брошенную неподалёку одежду и принялся поспешно в нее облачаться, надеясь, что за это время Алана всё-таки не доберётся до берега.

Но… она добралась.

— Разве тебе не хочется ещё полежать? Ты же… ты же, скорее всего, так часто вдалеке от океана, — озадаченно пробормотала русалка, словно и правда беспокоилась за него, и Лави сердито обернулся к ней.

Ведьма разлеглась в воде, маша кончиком хвоста из стороны в сторону, и заинтересованно смотрела на него.

— Мне с тобой даже рядом сидеть не хочется, не то что прибоем наслаждаться, — выплюнул Лави, стараясь, чтобы это звучало как можно обиднее, и, кажется, преуспевая, потому что улыбка девушки стала натянутой и грустной.

Алана коротко кивнула и уложила голову на скрещенные руки, прикусывая губу и не глядя на него. Лави ощутил короткий укол совести и, не успев ему в этот раз воспротивиться, только через минуту обнаружил себя сидящим рядом с ней.

Волны шумели, слизывая песок каждым наплывом и обнажая мелкие камешки, и Лави, искоса глядя на девушку, заметил, как побледнели царапины и синяки на ее теле, словно кто-то тщательно и заботливо обрабатывал их каждый вечер, не давая загноиться.

— Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, — вдруг сказала Алана и слегка неуклюже (без плавников-то — конечно) перевернулась на спину, вглядываясь в его лицо. Лави поспешно отвел взгляд от ее меток и поджал губы, делая вид, что не слушает, но все равно вздрагивая, когда услышал продолжение увещевания. — Ненавидь, но только не злись. Когда ты злишься… — девушка прикусила губу и с сожалением вздохнула, — твоя душа чернеет. Она чернеет все сильнее и сильнее от этой злости с каждым днем. Поэтому… — ее голос здесь почти совсем стих, теряясь в шуме прибоя, — перестань, пожалуйста.

— А из-за кого, интересно, моя душа черная? — мрачно усмехнулся Лави, который на самом деле об этом никогда прежде не думал.

Его душа была чёрной.

Алана видела его душу.

Что означала эта чернота?

Панда говорил как-то, что Элайза называла чернотой закрытость от мира, пагубные помыслы, гниль чувств, и Лави был даже согласен с этим, потому что… это же была чернота. Тут, кажется, и так всё понятно —

чёрный цвет всегда обозначал что-то негативное и противное.

…душа у Аланы наверняка чернее ночи, злорадно подумал парень, иронично усмехаясь.

— Ты считаешь меня виноватой и в этом? — неожиданно едко поинтересовалась девушка, хмыкая и не отводя взгляда от горизонта, где солнце уже опало в море, окрашивая небо в кровавые оттенки.

— А кого мне ещё винить? — закатив глаза, спросил Лави, чувствуя, как эта злость вновь поднимается в нём. — Ты выжила, ты одна выжила и никого не спасла, хотя могла это сделать, — жёстко припечатал он, поджав губы и ожидая, что ведьма взбеленится, разозлится, как-то выйдет из себя.

Если он сможет заставить её использовать свою силу, Тики ему поверит? Поверит, что эта зубатка опасна?

Однако Алана лишь вздохнула, да ещё и так устало, словно вся эта тема ужасно вымотала её.

— Ты так похож на маленького ребёнка, который не знает, куда выплеснуть свою ненависть, — спокойно проговорила она, и Лави крупно вздрогнул, бешеными глазами уставившись ей в макушку и заставляя себя успокоиться. — Ты не пробовал, не знаю, ветки ломать? — Алана повернулась к нему, мило улыбаясь, и эта улыбка выбесила так сильно, что хотелось наконец просто выбросить эту мразь на берег и хорошенько приложить о камни.

Как. Она. Смеет. Такое. Говорить.

Лави почувствовал, как с волос сыпятся искры, с тихим шипением тая в воде, и резким движением вцепился в шею даже не поведшей и бровью ведьмы, словно она только этого и ждала. Лишь прикрыла веки с каким-то не читаемым выражением, и внутри у парня всё вспыхнуло подобно жертвенному костру.

— Ты лишила меня семьи, дрянь, и даже не пыталась никого из них спасти, — прошипел он, надавливая на её шею, ощущая кожей трепещущие жабры, мерно бьющуюся жилку и всматриваясь в это бледное ничего не выражающее лицо.

…интересно, она с таким же равнодушием наблюдала за тем, как убивают всех её братьев и сестёр?

— Так что не смей что-либо говорить мне, поганая пиранья, — прошипел Лави, приближаясь к её лицу, словно пытаясь высмотреть в нём что-то, но ничего не было ни в длинных ресницах, ни в изгибе бровей, ни в плавных губах.

Алана была подобна леднику, застывшей скульптуре, кукле.

И — вдруг она приоткрыла глаза.

И — Лави затопило.

— Почему ты думаешь, что я не пыталась? — тихо спросила она, и голос её был спокоен и размерен, но глаза… в глазах… словно поселилась бездна. И в этой бездне исчезало всё: и корабли, и океан, и весь мир.

— Да потому что все они сдохли!

Лави шумно втянул носом воздух, набираясь храбрости противостоять девушке, но все-таки отпустил ее шею, позволяя вдохнуть.

Это было нужно им обоим для продолжения спора.

— Но я пыталась, — Алана пожала плечами и села, рассеянно загребая воду ладонью и гладя теперь не на него, а перед собой. Она облизала как будто бы пересохшие (и задрожавшие) губы — и хмыкнула. — Я много раз пыталась, и каждый раз мне жгли кожу до костей! — тут ее голос стал выше, громче, и в итоге она спрятала лицо в ладонях, замотав головой. — Каждый раз меня пугали и дразнили огнём! Однажды даже подвесили над костром как самую настоящую рыбу! С чего ты взял что я не пыталась?!